а вот я
был страховым агентом и агентом по продаже недвижимости, а теперь бросаю
это дело. Не по доброй воле, но потому, что нет у меня другого выхода: и
за телефон в конторе я задолжал, и за помещение арендная плата давно
просрочена.
Том Престон - преуспевающий делец, а я неудачник; Эду Адлеру кое-как
удается прокормить семью, но и только. А другие наши однокашники? Чего-то
они достигли - вся наша компания? Понятия не имею, почти всех потерял из
виду. Почти все поразъехались. В такой дыре, как Милвилл, человеку делать
нечего. Я и сам бы, наверно, тут не остался, да пришлось ради матери.
Когда умер отец, я бросил художественное училище: надо было помогать ей в
теплицах. А потом и ее не стало, но к этому времени я уже столько лет
прожил в Милвилле, что трудно было сдвинуться с места.
- Эд, - сказал я, - а из наших школьных ребят тебе кто-нибудь пишет?
- Нет, - отвечал он. - Даже и не знаю, кто куда подевался.
- Помнишь Тощего Остина? - сказал я. - И Чарли Томсона, и Марти
Холла, и Эльфа... смотри-ка, забыл фамилию!
- Питерсон, - подсказал Эд.
- Верно, Питерсон. Надо же - забыл фамилию Элфа! А как нам бывало
весело...
Эд отключил провод и выпрямился, держа телефон на весу.
- Что же ты теперь будешь делать? - спросил он.
- Да, видно, надо прикрывать лавочку. Тут не один телефон, тут все
пошло наперекос. За помещение тоже давно не плачено. Дэн Виллоуби у себя в
банке сильно из-за этого расстраивается.
- А ты веди дело прямо у себя на дому.
- Какое там дело, Эд, - перебил я. - Нет у меня дела и никогда не
было. Я прогорел с самого начала.
Я поднялся, нахлобучил шляпу и вышел. Улица была пустынна. Лишь
две-три машины стояли у обочины да бродячий пес обнюхивал фонарный столб,
а перед кабачком под вывеской "Веселая берлога" подпирал стену Шкалик
Грант в надежде, что кто-нибудь угостит его стаканчиком.
Мне было тошно. Телефон, конечно, мелочь, и все-таки это означает
конец всему. Окончательно и бесповоротно установлено: я неудачник. Можно
месяцами играть с самим собой в прятки, тешить себя мыслью - мол, все не
так плохо и еще наладится и стрясется, но потом непременно нагрянет
что-нибудь такое, что заставит посмотреть правде в глаза. Вот пришел Эд
Адлер, отключил телефон и унес, и никуда от этого не денешься.
Я стоял на тротуаре, смотрел вдоль улицы и изнемогал от ненависти к
этому окаянному городишке - не к тем, кто в нем живет, а именно к самому
городу, к ничтожной точке на географической карте.
Этот насквозь пропыленный городишко, невыразимо нахальный и
самодовольный, словно издевался надо мной. Как же я просчитался, что не
унес вовремя ноги! Я пробовал устроить здесь свою жизнь, потому что привык
к Милвиллу и любил его, и я жестоко ошибся. Я ведь тоже понимал то, что
понимали все мои друзья, которые отсюда уехали, - и все-таки не желал
видеть бесспорную, очевидную истину: здесь ничего не сохранилось такого,
ради чего стоило бы остаться. Милвилл отжил свое и теперь умирает, как
неизбежно умирает все старое и отжившее. Он задыхается из-за новых дорог:
ведь теперь, если надо что-нибудь купить, можно быстро и легко съездить
туда, где больше магазинов и богаче выбор товаров; он умирает, потому что
вокруг пришло в упадок земледелие, умирает вместе с убогими фермами на
склонах окрестных холмов, захиревшими и обезлюдевшими, ибо они уже не
могут прокормить семью. Милвилл - обитель благопристойной нищеты, в нем
даже есть своя обветшалая прелесть, он изысканно благоухает лавандой, и
манеры его безупречны, но, невзирая ни на что, он умирает.
Я повернулся и пошел прочь из пыльного делового квартала, к речушке,
огибающей город с востока. По берегу, под раскидистыми деревьями, вьется
заброшенная тропка, я шагал по ней и слушал, как в жаркой летней тишине
журчит вода, омывая заросшие травою берега и перекатываясь по гальке. На
меня нахлынули воспоминания давних, невозвратных лет. Сейчас я дойду до
излучины, это у милвиллцев излюбленное место купания, дальше - мелководье,
где я каждую весну ловлю сачком мелкую рыбешку.
На берегу, за тем поворотом - наш заветный уголок. Сколько раз мы там
разводили костер и жарили шницели по-венски и пекли сладкий корень алтея,
а потом просто сидели и смотрели, как меж деревьев и по лугам
подкрадывается вечер. Потом всходила луна и все вокруг преображалось, и
это было заколдованное царство, расчерченное тончайшей сетью теней и
лунных бликов. И мы переговаривались только шепотом, и всеми силами души
заклинали время идти помедленнее, чтобы дольше длилось волшебство. Но как
ни страстно мы этого жаждали, все было тщетно, такова уж природа времени -
даже и в ту пору его невозможно было ни замедлить, ни остановить.
Мы приходили сюда вчетвером - я с Нэнси и Эд Адлер с Присциллой
Гордон, а порою к нам присоединялся и Элф Питерсон, но, помнится, всякий
раз с другой девушкой.
Я постоял немного на тропинке, пытаясь воскресить все это: сияние
луны и мерцание угасающего костра, тихие девичьи голоса и нежное девичье
тело, чудо юности - всепоглощающую нежность, и жар, и трепет, и
благодарность. Я вновь искал здесь зачарованную тьму и лучистое счастье
или хотя бы только их призраки... но ничего не ощутил, только рассудком
знал, что когда-то все это было - и минуло.
Так вот что я такое - неудачник, неудачник во всем, даже воспоминания
и те не сумел сохранить, все потускнело и выцвело. В эту минуту я трезво
оценил себя, впервые посмотрел правде прямо в глаза. Что же дальше?
Быть может, напрасно я забросил теплицы? Но нет, глупости, ничего бы
у меня не вышло - с тех пор как умер отец, они медленно, но верно
приходили в упадок. Пока он был жив, они давали недурной доход, но ведь
тогда мы работали втроем, да к тому же у отца было особое чутье. Он
понимал каждый кустик, каждую былинку, холил их и нежил, у него все цвело
и плодоносило на диво. А я начисто лишен этого дара. В лучшем случае у
меня всходят хилые и тощие растеньица, и вечно на них нападают какие-то
жучки и гусеницы и всяческая хворь, какая только существует в зеленом
царстве.
И внезапно река, тропа, деревья - все отодвинулось куда-то в далекое
прошлое, стало чужим и незнакомым. Словно я, непрошенный гость, забрел в
некое запретное пространство и время и мне здесь не место. И это было куда
страшней, чем если бы я в вправду попал сюда впервые, ибо втайне я с
дрожью сознавал, что здесь заключена часть меня самого.
Я повернулся и пошел обратно, спиной ощущая леденящее дыхание страха,
готовый очертя голову кинуться бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
был страховым агентом и агентом по продаже недвижимости, а теперь бросаю
это дело. Не по доброй воле, но потому, что нет у меня другого выхода: и
за телефон в конторе я задолжал, и за помещение арендная плата давно
просрочена.
Том Престон - преуспевающий делец, а я неудачник; Эду Адлеру кое-как
удается прокормить семью, но и только. А другие наши однокашники? Чего-то
они достигли - вся наша компания? Понятия не имею, почти всех потерял из
виду. Почти все поразъехались. В такой дыре, как Милвилл, человеку делать
нечего. Я и сам бы, наверно, тут не остался, да пришлось ради матери.
Когда умер отец, я бросил художественное училище: надо было помогать ей в
теплицах. А потом и ее не стало, но к этому времени я уже столько лет
прожил в Милвилле, что трудно было сдвинуться с места.
- Эд, - сказал я, - а из наших школьных ребят тебе кто-нибудь пишет?
- Нет, - отвечал он. - Даже и не знаю, кто куда подевался.
- Помнишь Тощего Остина? - сказал я. - И Чарли Томсона, и Марти
Холла, и Эльфа... смотри-ка, забыл фамилию!
- Питерсон, - подсказал Эд.
- Верно, Питерсон. Надо же - забыл фамилию Элфа! А как нам бывало
весело...
Эд отключил провод и выпрямился, держа телефон на весу.
- Что же ты теперь будешь делать? - спросил он.
- Да, видно, надо прикрывать лавочку. Тут не один телефон, тут все
пошло наперекос. За помещение тоже давно не плачено. Дэн Виллоуби у себя в
банке сильно из-за этого расстраивается.
- А ты веди дело прямо у себя на дому.
- Какое там дело, Эд, - перебил я. - Нет у меня дела и никогда не
было. Я прогорел с самого начала.
Я поднялся, нахлобучил шляпу и вышел. Улица была пустынна. Лишь
две-три машины стояли у обочины да бродячий пес обнюхивал фонарный столб,
а перед кабачком под вывеской "Веселая берлога" подпирал стену Шкалик
Грант в надежде, что кто-нибудь угостит его стаканчиком.
Мне было тошно. Телефон, конечно, мелочь, и все-таки это означает
конец всему. Окончательно и бесповоротно установлено: я неудачник. Можно
месяцами играть с самим собой в прятки, тешить себя мыслью - мол, все не
так плохо и еще наладится и стрясется, но потом непременно нагрянет
что-нибудь такое, что заставит посмотреть правде в глаза. Вот пришел Эд
Адлер, отключил телефон и унес, и никуда от этого не денешься.
Я стоял на тротуаре, смотрел вдоль улицы и изнемогал от ненависти к
этому окаянному городишке - не к тем, кто в нем живет, а именно к самому
городу, к ничтожной точке на географической карте.
Этот насквозь пропыленный городишко, невыразимо нахальный и
самодовольный, словно издевался надо мной. Как же я просчитался, что не
унес вовремя ноги! Я пробовал устроить здесь свою жизнь, потому что привык
к Милвиллу и любил его, и я жестоко ошибся. Я ведь тоже понимал то, что
понимали все мои друзья, которые отсюда уехали, - и все-таки не желал
видеть бесспорную, очевидную истину: здесь ничего не сохранилось такого,
ради чего стоило бы остаться. Милвилл отжил свое и теперь умирает, как
неизбежно умирает все старое и отжившее. Он задыхается из-за новых дорог:
ведь теперь, если надо что-нибудь купить, можно быстро и легко съездить
туда, где больше магазинов и богаче выбор товаров; он умирает, потому что
вокруг пришло в упадок земледелие, умирает вместе с убогими фермами на
склонах окрестных холмов, захиревшими и обезлюдевшими, ибо они уже не
могут прокормить семью. Милвилл - обитель благопристойной нищеты, в нем
даже есть своя обветшалая прелесть, он изысканно благоухает лавандой, и
манеры его безупречны, но, невзирая ни на что, он умирает.
Я повернулся и пошел прочь из пыльного делового квартала, к речушке,
огибающей город с востока. По берегу, под раскидистыми деревьями, вьется
заброшенная тропка, я шагал по ней и слушал, как в жаркой летней тишине
журчит вода, омывая заросшие травою берега и перекатываясь по гальке. На
меня нахлынули воспоминания давних, невозвратных лет. Сейчас я дойду до
излучины, это у милвиллцев излюбленное место купания, дальше - мелководье,
где я каждую весну ловлю сачком мелкую рыбешку.
На берегу, за тем поворотом - наш заветный уголок. Сколько раз мы там
разводили костер и жарили шницели по-венски и пекли сладкий корень алтея,
а потом просто сидели и смотрели, как меж деревьев и по лугам
подкрадывается вечер. Потом всходила луна и все вокруг преображалось, и
это было заколдованное царство, расчерченное тончайшей сетью теней и
лунных бликов. И мы переговаривались только шепотом, и всеми силами души
заклинали время идти помедленнее, чтобы дольше длилось волшебство. Но как
ни страстно мы этого жаждали, все было тщетно, такова уж природа времени -
даже и в ту пору его невозможно было ни замедлить, ни остановить.
Мы приходили сюда вчетвером - я с Нэнси и Эд Адлер с Присциллой
Гордон, а порою к нам присоединялся и Элф Питерсон, но, помнится, всякий
раз с другой девушкой.
Я постоял немного на тропинке, пытаясь воскресить все это: сияние
луны и мерцание угасающего костра, тихие девичьи голоса и нежное девичье
тело, чудо юности - всепоглощающую нежность, и жар, и трепет, и
благодарность. Я вновь искал здесь зачарованную тьму и лучистое счастье
или хотя бы только их призраки... но ничего не ощутил, только рассудком
знал, что когда-то все это было - и минуло.
Так вот что я такое - неудачник, неудачник во всем, даже воспоминания
и те не сумел сохранить, все потускнело и выцвело. В эту минуту я трезво
оценил себя, впервые посмотрел правде прямо в глаза. Что же дальше?
Быть может, напрасно я забросил теплицы? Но нет, глупости, ничего бы
у меня не вышло - с тех пор как умер отец, они медленно, но верно
приходили в упадок. Пока он был жив, они давали недурной доход, но ведь
тогда мы работали втроем, да к тому же у отца было особое чутье. Он
понимал каждый кустик, каждую былинку, холил их и нежил, у него все цвело
и плодоносило на диво. А я начисто лишен этого дара. В лучшем случае у
меня всходят хилые и тощие растеньица, и вечно на них нападают какие-то
жучки и гусеницы и всяческая хворь, какая только существует в зеленом
царстве.
И внезапно река, тропа, деревья - все отодвинулось куда-то в далекое
прошлое, стало чужим и незнакомым. Словно я, непрошенный гость, забрел в
некое запретное пространство и время и мне здесь не место. И это было куда
страшней, чем если бы я в вправду попал сюда впервые, ибо втайне я с
дрожью сознавал, что здесь заключена часть меня самого.
Я повернулся и пошел обратно, спиной ощущая леденящее дыхание страха,
готовый очертя голову кинуться бежать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70