Лицо у него покраснело, как вишня.
— Ради бога, что это?
Впервые за целую ночь они рассмеялись во весь голос. Еще бы — один родился на Дунае, другой — в Делиормане. Обоим эта четырехногая тварь, подбежавшая, как собачка, потереться об их ноги, была не в диковинку. А тварь, не обращая на их смех никакого внимания, покручивая хвостиком-запятой на пухлом заде и шевеля тяжелыми ушами, побежала себе дальше, довольно похрюкивая.
— Да перестаньте вы смеяться! Ей-богу, я не на шутку испугался. Что это такое?
— Свинья!
— Она не кусается?
Оба схватились за животы.
— Что это она с утра разгуливает по улицам без привязи?
— Проводник! Показывает тебе дорогу!
— Теперь-то и моя бабушка нашла бы дорогу. Вот если б она провела нас сюда от границы, я бы тогда ее расцеловал...
Вслед за свиньей они вышли на деревенскую площадь.
— Теперь куда?
— Посидим, подождем вот тут под деревом. Покурим вместо завтрака. Наверняка сейчас кто-нибудь явится.
— Может быть, звонарь.
— Он давно в церкви. Первый удар мы слышали еще под скалой.
— Если так, то первый, кого мы встретим, будет самым набожным человеком в деревне или же...
— Или же пастухом. Да вот и он сам.
В самом деле, из-за угла показался коренастый паренек. В постолах. В обмотках. В ватных штанах. Перепоясанный кушаком. В папахе. Подтянутый, острый как штык: стукнешь — войдет в землю. Быстрым, как у хищной птицы, взглядом он окинул площадь и увидел под деревом пришельцев. И парень и пришельцы оцепенели. Третьему никак не удавалось изобразить на лице улыбку. А паренек, вместо того чтобы подойти к ним поближе, даже отступил на шаг.
Третий поманил его рукой и неуверенным дрожащим голосом проговорил:
— Эй, мбмче!
Парень двинулся к ним. Они поднялись навстречу. Третий, вместо того чтобы говорить с парнем, обратился к товарищам:
— Тьфу, черт! Не могу вспомнить, как по-болгарски староста. Здесь наверняка старосту не старостой зовут.
Те переглянулись.
— Не говорил ли я тебе? Если он, кроме мамкаты, знает по-болгарски еще хоть одно слово, готов отрезать себе ус!
— Не срами нас, говори же, ты, полиглот! Третий, краснея и запинаясь, пробормотал:
— Обштина... Са-вет.
Паренек, успевший рассмотреть всех троих, кажется, понял, в чем депо. Махнул рукой: мол, ступайте за мной.
— Айда!
— Мы Турция... Турки.
— Давай!
Они пересекли две улицы и вошли в какой-то двор. Паренек усадил их на еловую колоду. Поднял руку, обвел ею вокруг двора: отсюда, мол, не выходить.
— Хорошо.
Пригрозил кулаком ворчавшей собаке и в несколько шагов подскочил к двери в избу. Но тут дверь открылась и на пороге показался мужчина в белье. Они обменялись несколькими словами. Мужчина исчез в доме. И вскоре появился уже одетый, в резиновых постолах. Трое путни-
ков вскочили как по команде. Мужчина показал им рукой: «Сидите! Сидите!» — и отослал пастуха. Потом, чтобы как-то сгладить с каждым мигом возраставшую неловкость, стал что-то говорить. Третий, знаменитый переводчик и полиглот, снова покраснел до ушей, но не вымолвил ни полслова. Хозяин угостил каждого сигаретой. Зажег в огромных мозолистых ладонях спичку, дал прикурить. Не успели они докурить сигарету до половины, как в воротах снова появился пастух, на этот раз в сопровождении еще одного, с винтовкой.
Первый переглянулся с товарищем: «Наверное, жандарм!»
Тот также взглядом ответил: «Нет, охранник».
Третий молча поправил: «Не жандарм и не охранник. Но как они здесь называются, я тоже не знаю».
«Ты, кроме мамкаты, ничего не знаешь».
Снова жест рукой: ступайте вперед! Пошли. Встречные останавливаются на дороге. Что, мол, за люди, растрепанные, в запачканной одежде? Глядят, что иглой прошивают. Какая-то девушка в фартуке, с белокурыми косами застыла посреди дороги с коромыслом на плече и, не удержавшись, рассмеялась, прикрыв рот рукой.
Через пять минут они уже были в комнате сельского Совета. Здесь их первым делом обыскали. Единственное найденное при них оружие, огнестрельное и холодное, оказалось карандашом. Потом предложили сесть. Сели. Сопровождавший с винтовкой встал в дверях. Заработал телефон.
— Староста, что ли, этот в резиновых постолах? — прошептал Первый.
— Председатель. Всем старостам да беям вон тот — видишь портрет на стене — показал, где раки зимуют.
— Димитров! — откликнулся Второй.
— А этот?
— Левски. Вождь повстанцев. Говорил: «Я враг не туркам, а падишаху».
— Глаза у него не злые.
Портреты на стене глядели приветливо, но человек с винтовкой в дверях — холодно. Глаза у него молчали. Не говорили ни да ни нет. Человек у телефона куда-то звонил, о чем-то говорил, глубоко затягиваясь сигаретой И сквозь дым поглядывая на пришельцев. Кто их знает, говорил этот взгляд, не дыня ведь: по запаху не определишь.
Дали по стакану парного молока. Подождали. Но недолго — через полчаса, а то и меньше, показали на дверь.
Ой, мама, целое отделение солдат!
— Приготовься, сейчас тебя расстреляют на площади,— шепнул Второй «переводчику» из Делиормана.
А солдаты были такие веселые, бравые ребята— заулыбаешься! В коричневой форме. В коротких гетрах. Фуражки набекрень. С симпатичной звездочкой посредине. И винтовки у них не похожи на наши. Ни на гладкоствольные, модели 88-го года, доставшиеся от греков, ни на маузеры марки «Анкара». Дула короткие, откидной приклад. Словом, автоматы.
Молчание. Показывают, куда идти. Отделение окружило их полукольцом. Пошли.
При выходе из деревни солнце ударило им в лицо. Вчера вечером оно село в Румелии и, обойдя Землю, сегодня снова явилось со стороны Истранджи, как бы говоря: «А вы все еще в пути?» Четырнадцать теней, одна рядом с другой, отбросило солнце на землю. Скольких под они коснулись — не вымокли. На сколько деревьев натыкались—не разбились. Сколько камней и комьев обласкали, сколько кустов прошли — нигде не зацепились. It это сентябрьское утро, пахнувшее айвой, они долго бежали по все еще зеленой траве, окаймлявшей тропинку, пока не остановились.
Круг солдат замкнулся. Один вытащил из кармана (»слую повязку, завязал глаза Первому. Другой— Второму. Третий и так ничего не видел с тех пор, как потерял очки, но откуда было знать об этом солдатам? Злимчали глаза и ему.
Второй не утерпел и толкнул его в бок:
- Хочешь сказать последнее слово?
- К чему попусту молоть языком? Ты ведь тоже последуешь за мной?
- Что бы там ни было, мы, скоро придем, куда шли.
Солдаты повели их, придерживая за руку. Скоро тропинка кончилась. Ноги застучали по камням. Откуда-to доносилось журчанье воды... Издали долетела музыка — зурна и волынка... Потом марш по радио... Осторожно—тут несколько ступеней... Порог... Потом запах казенного дома, кожи и мужского пота. Им развяза-ли глаза в просторной комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Ради бога, что это?
Впервые за целую ночь они рассмеялись во весь голос. Еще бы — один родился на Дунае, другой — в Делиормане. Обоим эта четырехногая тварь, подбежавшая, как собачка, потереться об их ноги, была не в диковинку. А тварь, не обращая на их смех никакого внимания, покручивая хвостиком-запятой на пухлом заде и шевеля тяжелыми ушами, побежала себе дальше, довольно похрюкивая.
— Да перестаньте вы смеяться! Ей-богу, я не на шутку испугался. Что это такое?
— Свинья!
— Она не кусается?
Оба схватились за животы.
— Что это она с утра разгуливает по улицам без привязи?
— Проводник! Показывает тебе дорогу!
— Теперь-то и моя бабушка нашла бы дорогу. Вот если б она провела нас сюда от границы, я бы тогда ее расцеловал...
Вслед за свиньей они вышли на деревенскую площадь.
— Теперь куда?
— Посидим, подождем вот тут под деревом. Покурим вместо завтрака. Наверняка сейчас кто-нибудь явится.
— Может быть, звонарь.
— Он давно в церкви. Первый удар мы слышали еще под скалой.
— Если так, то первый, кого мы встретим, будет самым набожным человеком в деревне или же...
— Или же пастухом. Да вот и он сам.
В самом деле, из-за угла показался коренастый паренек. В постолах. В обмотках. В ватных штанах. Перепоясанный кушаком. В папахе. Подтянутый, острый как штык: стукнешь — войдет в землю. Быстрым, как у хищной птицы, взглядом он окинул площадь и увидел под деревом пришельцев. И парень и пришельцы оцепенели. Третьему никак не удавалось изобразить на лице улыбку. А паренек, вместо того чтобы подойти к ним поближе, даже отступил на шаг.
Третий поманил его рукой и неуверенным дрожащим голосом проговорил:
— Эй, мбмче!
Парень двинулся к ним. Они поднялись навстречу. Третий, вместо того чтобы говорить с парнем, обратился к товарищам:
— Тьфу, черт! Не могу вспомнить, как по-болгарски староста. Здесь наверняка старосту не старостой зовут.
Те переглянулись.
— Не говорил ли я тебе? Если он, кроме мамкаты, знает по-болгарски еще хоть одно слово, готов отрезать себе ус!
— Не срами нас, говори же, ты, полиглот! Третий, краснея и запинаясь, пробормотал:
— Обштина... Са-вет.
Паренек, успевший рассмотреть всех троих, кажется, понял, в чем депо. Махнул рукой: мол, ступайте за мной.
— Айда!
— Мы Турция... Турки.
— Давай!
Они пересекли две улицы и вошли в какой-то двор. Паренек усадил их на еловую колоду. Поднял руку, обвел ею вокруг двора: отсюда, мол, не выходить.
— Хорошо.
Пригрозил кулаком ворчавшей собаке и в несколько шагов подскочил к двери в избу. Но тут дверь открылась и на пороге показался мужчина в белье. Они обменялись несколькими словами. Мужчина исчез в доме. И вскоре появился уже одетый, в резиновых постолах. Трое путни-
ков вскочили как по команде. Мужчина показал им рукой: «Сидите! Сидите!» — и отослал пастуха. Потом, чтобы как-то сгладить с каждым мигом возраставшую неловкость, стал что-то говорить. Третий, знаменитый переводчик и полиглот, снова покраснел до ушей, но не вымолвил ни полслова. Хозяин угостил каждого сигаретой. Зажег в огромных мозолистых ладонях спичку, дал прикурить. Не успели они докурить сигарету до половины, как в воротах снова появился пастух, на этот раз в сопровождении еще одного, с винтовкой.
Первый переглянулся с товарищем: «Наверное, жандарм!»
Тот также взглядом ответил: «Нет, охранник».
Третий молча поправил: «Не жандарм и не охранник. Но как они здесь называются, я тоже не знаю».
«Ты, кроме мамкаты, ничего не знаешь».
Снова жест рукой: ступайте вперед! Пошли. Встречные останавливаются на дороге. Что, мол, за люди, растрепанные, в запачканной одежде? Глядят, что иглой прошивают. Какая-то девушка в фартуке, с белокурыми косами застыла посреди дороги с коромыслом на плече и, не удержавшись, рассмеялась, прикрыв рот рукой.
Через пять минут они уже были в комнате сельского Совета. Здесь их первым делом обыскали. Единственное найденное при них оружие, огнестрельное и холодное, оказалось карандашом. Потом предложили сесть. Сели. Сопровождавший с винтовкой встал в дверях. Заработал телефон.
— Староста, что ли, этот в резиновых постолах? — прошептал Первый.
— Председатель. Всем старостам да беям вон тот — видишь портрет на стене — показал, где раки зимуют.
— Димитров! — откликнулся Второй.
— А этот?
— Левски. Вождь повстанцев. Говорил: «Я враг не туркам, а падишаху».
— Глаза у него не злые.
Портреты на стене глядели приветливо, но человек с винтовкой в дверях — холодно. Глаза у него молчали. Не говорили ни да ни нет. Человек у телефона куда-то звонил, о чем-то говорил, глубоко затягиваясь сигаретой И сквозь дым поглядывая на пришельцев. Кто их знает, говорил этот взгляд, не дыня ведь: по запаху не определишь.
Дали по стакану парного молока. Подождали. Но недолго — через полчаса, а то и меньше, показали на дверь.
Ой, мама, целое отделение солдат!
— Приготовься, сейчас тебя расстреляют на площади,— шепнул Второй «переводчику» из Делиормана.
А солдаты были такие веселые, бравые ребята— заулыбаешься! В коричневой форме. В коротких гетрах. Фуражки набекрень. С симпатичной звездочкой посредине. И винтовки у них не похожи на наши. Ни на гладкоствольные, модели 88-го года, доставшиеся от греков, ни на маузеры марки «Анкара». Дула короткие, откидной приклад. Словом, автоматы.
Молчание. Показывают, куда идти. Отделение окружило их полукольцом. Пошли.
При выходе из деревни солнце ударило им в лицо. Вчера вечером оно село в Румелии и, обойдя Землю, сегодня снова явилось со стороны Истранджи, как бы говоря: «А вы все еще в пути?» Четырнадцать теней, одна рядом с другой, отбросило солнце на землю. Скольких под они коснулись — не вымокли. На сколько деревьев натыкались—не разбились. Сколько камней и комьев обласкали, сколько кустов прошли — нигде не зацепились. It это сентябрьское утро, пахнувшее айвой, они долго бежали по все еще зеленой траве, окаймлявшей тропинку, пока не остановились.
Круг солдат замкнулся. Один вытащил из кармана (»слую повязку, завязал глаза Первому. Другой— Второму. Третий и так ничего не видел с тех пор, как потерял очки, но откуда было знать об этом солдатам? Злимчали глаза и ему.
Второй не утерпел и толкнул его в бок:
- Хочешь сказать последнее слово?
- К чему попусту молоть языком? Ты ведь тоже последуешь за мной?
- Что бы там ни было, мы, скоро придем, куда шли.
Солдаты повели их, придерживая за руку. Скоро тропинка кончилась. Ноги застучали по камням. Откуда-to доносилось журчанье воды... Издали долетела музыка — зурна и волынка... Потом марш по радио... Осторожно—тут несколько ступеней... Порог... Потом запах казенного дома, кожи и мужского пота. Им развяза-ли глаза в просторной комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61