Ему казалось, что с ним соглашаются, и, чтобы все услышали и поняли, он крикнул:
— На Вышгород, братья рабочие!
О Вышгороде говорили теперь все. Сразу и двинулись. Не стали возвращаться по Русской улице обратно к Старому рынку, а поднялись по Аптекарской: через Пиккялг и Люхикеялг действительно скорее всего можно попасть на Вышгород. Рихи снова начал пробиваться вперед. Ему казалось, что он должен обязательно идти впереди, что это его долг. Пробраться вперед было нелегко, узкая и кривая Аптекарская улочка кишела народом, хотя часть людей разошлась. Но человек двести все же осталось, не меньше. Рихи хотелось бы, чтоб народу было больше: если уж идти, то идти так, чтобы Вышгород задрожал. Если б к ним присоединились еще люди, если б на Вышгород зашагали все десять тысяч безработных Таллина, весь трудовой народ, тогда бы действительно что-нибудь свершилось. Они свергли бы правительство, это уже была бы революция, они указали бы на дверь министрам, которые сейчас с ними и говорить не хотят. Рихард Хурт один раз в жизни стоял лицом к лицу с министром и теперь вспоминал о нем лишь с презрением. В первый раз министр экономики вообще не принял делегацию безработных, передал через подчиненных, что у него нет времени. Когда Плетерман заявил, что правительство должно все же побеспокоиться о судьбе десяти тысяч безработных, чиновник в ответ лишь пожал плечами. На другой день они почти силой прорвались в кабинет Циммермана. Тот сперва злобно на них уставился, потом рявкнул: «Уходите! Освободите мой кабинет!» Плетерман ответил чертовски удачно: «Мы пришли просить хлеба, а вы указываете нам на дверь!» Это еще больше взбесило министра. Он показал пальцем на Рихи и крикнул, что с таким молокососом он вообще говорить не будет. Хождение к министру экономики и президенту ничего не дало, к главе государства они вообще не попали, до разговора с ними снизошел только помощник государственного секретаря. Он, правда, не бранился, но всем своим поведением дал понять, что они — незваные гости, попрошайки. Еще до похода на прием к правителям Рихи был убежден, что просьбами ничего не достигнешь, что у буржуазии надо не просить, а требовать. И если они сейчас идут на Вышгород, то не лля просьб, а для борьбы. Пусть видят толстобрюхие, как народ умеет требовать. Рихи сказал это человеку, шагавшему рядом, и тот кивнул головой. «Вышгород надо разогнать»,— сказал человек, и Рихи в свою очередь кивнул головой.
На Ратушной площади толпа разделилась. Одни повернули по Булочному проходу, другие на Монетную, третьи — на узенькую боковую улочку Извозчичью. Рихи такое деление не понравилось, но уже ничего нельзя было поделать. Все произошло как-то само собой, тут каждый решал и действовал сам. На Длинной улице группы снова слились в общую толпу, всякое другое движение замерло.
По Пикк-ялг они подняться на Вышгород не смогли. Здесь тоже им преградила путь цепь вооруженных полицейских.
^- Черт!— громко выругался Рихи, Он слышал, что и другие ругались, выкрикивали насмешки, бранные слова по адресу фараонов, проклинали правительство. Чтобы отвести душу, он сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Перевел дух, крикнул еще: «Долой демократию штыков!» —и вдруг почувствовал свое бессилие. Все опять идет прахом. Арестованных они осво^ бодить не смогли, па Вышгород пройти не удастся, наверное, и другие ведущие туда улицы и проходы перекрыты. Одно только его радовало: видно, здорово струсили президент и министры, если подняли на ноги всю свою полицию! Но это было плохое утешение, Рихи это сам понимал. Он не хотел признавать себя побежденным, его воля к действию нисколько не ослабела, возбуждение еще больше возросло. PI другие тоже, вероятно, чувствовали то же самое, потому что, быстро обменявшись мнениями, повернули направо по Колодезной.
Среди сердито шагавших мужчин Рихи вдруг заметил старика Бранта, что-то оживленно говорившего. Рихи поспешил к нему. Брант — человек, который знает, что предпринять. К советам Бранта прислушивался даже Артур, Брант — не пустой крикун, а человек дела.
— Ничего не кончено! — услышал Рихи голос Бранта.— Все только начинается. Не попадем на Вышгород сегодня — попадем завтра, послезавтра, когда-нибудь да прорвемся.
Не будь Рихи так возбужден, он сразу заметил бы, что старый Брант, который по возрасту годился ему в отцы, а то и в деды, сегодня вел себя необычно. Он, во-первых, говорил больше, чем всегда (вообще-то он предпочитал слушать других), а во-вторых, шагал быстро, чего почти никогда не делал из-за болезни сердца, От быстрой ходьбы старик задыхался, а временами останавливался, не в силах ступить и шагу от боли в груди. Но сейчас Рихи как будто ничего этого не видел Он подошел к Бранту и спросил нетерпеливо:
— Что же нам сейчас делать?
— А, это ты,— сказал старик, узнав его. Но теперь Брант поступил так, как обычно,— не произнес больше ни слова.
— Мы должны...— Закончить Рихи не смог. У подъема к Люхике-ялг возник затор. Сверху спускалось довольно много народу — видимо, и эти люди пытались пройти на Вышгород. Чей-то громкий, взволнованный голос крикнул, что дверь башни Люхике-ялг заперта, за ней стоит заслон полицейских и этим путем никому не пробраться.
Рихи растерянно посмотрел на Бранта. При тусклом свете уличного фонаря он не мог ясно разглядеть его лицо, но старик уловил его взгляд и пробормотал:
— Как видно, на этот раз захватить Вышгород не удастся.
Рихи не понял нотки юмора в словах Бранта, а если и понял, то не отозвался на нее. По его мнению, сейчас было не до шуток. Он чувствовал, что порыв у людей ослабевает, что возникла какая-то оторопь и, если сейчас же, немедленно что-то не предпринять, все развалится. Долго не раздумывая, он решил здесь же произнести речь, с которой не пришлось выступить в Пожарном доме.
— Товарищи! Братья по классу! — начал он, набрав полные легкие воздуха.— Разве мы добились работы и хлеба, разве смогли накормить голодных детей, оттого что послушались совета социал-фашистов и пошли к буржуазии с черного хода выпрашивать кусочек хлеба?
Рихи перевел дыхание, он слишком напряг голос и чуть не сорвал его.
— А у тебя у самого дети есть? — послышался чей-то громкий насмешливый голос. Рихи мгновенно повернулся в ту сторону. На ступеньках церкви Нигулисте он увидел того же скуластого вожака хлыщей и его ухмыляющихся молодчиков; свет от фонаря падал как раз на лестницу церкви, и Рихи мог бы поклясться, что кричал один из них, может быть, сам вожак.
— Я слышу голос Циммермана,— продолжал Рихи,— именно так рявкают на нас министры и их подручные, когда мы приходим к ним с просьбами. Хватит просить! Надо требовать! С нашими требованиями будут считаться, только если увидят нашу силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— На Вышгород, братья рабочие!
О Вышгороде говорили теперь все. Сразу и двинулись. Не стали возвращаться по Русской улице обратно к Старому рынку, а поднялись по Аптекарской: через Пиккялг и Люхикеялг действительно скорее всего можно попасть на Вышгород. Рихи снова начал пробиваться вперед. Ему казалось, что он должен обязательно идти впереди, что это его долг. Пробраться вперед было нелегко, узкая и кривая Аптекарская улочка кишела народом, хотя часть людей разошлась. Но человек двести все же осталось, не меньше. Рихи хотелось бы, чтоб народу было больше: если уж идти, то идти так, чтобы Вышгород задрожал. Если б к ним присоединились еще люди, если б на Вышгород зашагали все десять тысяч безработных Таллина, весь трудовой народ, тогда бы действительно что-нибудь свершилось. Они свергли бы правительство, это уже была бы революция, они указали бы на дверь министрам, которые сейчас с ними и говорить не хотят. Рихард Хурт один раз в жизни стоял лицом к лицу с министром и теперь вспоминал о нем лишь с презрением. В первый раз министр экономики вообще не принял делегацию безработных, передал через подчиненных, что у него нет времени. Когда Плетерман заявил, что правительство должно все же побеспокоиться о судьбе десяти тысяч безработных, чиновник в ответ лишь пожал плечами. На другой день они почти силой прорвались в кабинет Циммермана. Тот сперва злобно на них уставился, потом рявкнул: «Уходите! Освободите мой кабинет!» Плетерман ответил чертовски удачно: «Мы пришли просить хлеба, а вы указываете нам на дверь!» Это еще больше взбесило министра. Он показал пальцем на Рихи и крикнул, что с таким молокососом он вообще говорить не будет. Хождение к министру экономики и президенту ничего не дало, к главе государства они вообще не попали, до разговора с ними снизошел только помощник государственного секретаря. Он, правда, не бранился, но всем своим поведением дал понять, что они — незваные гости, попрошайки. Еще до похода на прием к правителям Рихи был убежден, что просьбами ничего не достигнешь, что у буржуазии надо не просить, а требовать. И если они сейчас идут на Вышгород, то не лля просьб, а для борьбы. Пусть видят толстобрюхие, как народ умеет требовать. Рихи сказал это человеку, шагавшему рядом, и тот кивнул головой. «Вышгород надо разогнать»,— сказал человек, и Рихи в свою очередь кивнул головой.
На Ратушной площади толпа разделилась. Одни повернули по Булочному проходу, другие на Монетную, третьи — на узенькую боковую улочку Извозчичью. Рихи такое деление не понравилось, но уже ничего нельзя было поделать. Все произошло как-то само собой, тут каждый решал и действовал сам. На Длинной улице группы снова слились в общую толпу, всякое другое движение замерло.
По Пикк-ялг они подняться на Вышгород не смогли. Здесь тоже им преградила путь цепь вооруженных полицейских.
^- Черт!— громко выругался Рихи, Он слышал, что и другие ругались, выкрикивали насмешки, бранные слова по адресу фараонов, проклинали правительство. Чтобы отвести душу, он сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Перевел дух, крикнул еще: «Долой демократию штыков!» —и вдруг почувствовал свое бессилие. Все опять идет прахом. Арестованных они осво^ бодить не смогли, па Вышгород пройти не удастся, наверное, и другие ведущие туда улицы и проходы перекрыты. Одно только его радовало: видно, здорово струсили президент и министры, если подняли на ноги всю свою полицию! Но это было плохое утешение, Рихи это сам понимал. Он не хотел признавать себя побежденным, его воля к действию нисколько не ослабела, возбуждение еще больше возросло. PI другие тоже, вероятно, чувствовали то же самое, потому что, быстро обменявшись мнениями, повернули направо по Колодезной.
Среди сердито шагавших мужчин Рихи вдруг заметил старика Бранта, что-то оживленно говорившего. Рихи поспешил к нему. Брант — человек, который знает, что предпринять. К советам Бранта прислушивался даже Артур, Брант — не пустой крикун, а человек дела.
— Ничего не кончено! — услышал Рихи голос Бранта.— Все только начинается. Не попадем на Вышгород сегодня — попадем завтра, послезавтра, когда-нибудь да прорвемся.
Не будь Рихи так возбужден, он сразу заметил бы, что старый Брант, который по возрасту годился ему в отцы, а то и в деды, сегодня вел себя необычно. Он, во-первых, говорил больше, чем всегда (вообще-то он предпочитал слушать других), а во-вторых, шагал быстро, чего почти никогда не делал из-за болезни сердца, От быстрой ходьбы старик задыхался, а временами останавливался, не в силах ступить и шагу от боли в груди. Но сейчас Рихи как будто ничего этого не видел Он подошел к Бранту и спросил нетерпеливо:
— Что же нам сейчас делать?
— А, это ты,— сказал старик, узнав его. Но теперь Брант поступил так, как обычно,— не произнес больше ни слова.
— Мы должны...— Закончить Рихи не смог. У подъема к Люхике-ялг возник затор. Сверху спускалось довольно много народу — видимо, и эти люди пытались пройти на Вышгород. Чей-то громкий, взволнованный голос крикнул, что дверь башни Люхике-ялг заперта, за ней стоит заслон полицейских и этим путем никому не пробраться.
Рихи растерянно посмотрел на Бранта. При тусклом свете уличного фонаря он не мог ясно разглядеть его лицо, но старик уловил его взгляд и пробормотал:
— Как видно, на этот раз захватить Вышгород не удастся.
Рихи не понял нотки юмора в словах Бранта, а если и понял, то не отозвался на нее. По его мнению, сейчас было не до шуток. Он чувствовал, что порыв у людей ослабевает, что возникла какая-то оторопь и, если сейчас же, немедленно что-то не предпринять, все развалится. Долго не раздумывая, он решил здесь же произнести речь, с которой не пришлось выступить в Пожарном доме.
— Товарищи! Братья по классу! — начал он, набрав полные легкие воздуха.— Разве мы добились работы и хлеба, разве смогли накормить голодных детей, оттого что послушались совета социал-фашистов и пошли к буржуазии с черного хода выпрашивать кусочек хлеба?
Рихи перевел дыхание, он слишком напряг голос и чуть не сорвал его.
— А у тебя у самого дети есть? — послышался чей-то громкий насмешливый голос. Рихи мгновенно повернулся в ту сторону. На ступеньках церкви Нигулисте он увидел того же скуластого вожака хлыщей и его ухмыляющихся молодчиков; свет от фонаря падал как раз на лестницу церкви, и Рихи мог бы поклясться, что кричал один из них, может быть, сам вожак.
— Я слышу голос Циммермана,— продолжал Рихи,— именно так рявкают на нас министры и их подручные, когда мы приходим к ним с просьбами. Хватит просить! Надо требовать! С нашими требованиями будут считаться, только если увидят нашу силу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52