.. В крайнем случае, смените профессию.
— Ох, родной, в моем возрасте менять профессию — то же самое, что беззубому разгрызть кость.— Парикмахер сказал это уже без всякой улыбки.
Он быстро и ловко сбрил бороду у Худайберды, и, когда процедура подошла к концу, Худайберды, увидев в зеркале того, кто только что вошел в парикмахерскую, весь обмяк...
Он думал, что не сможет подняться из кресла, но нашел в себе силы сделать это, расплатился с мастером, вышел из парикмахерской и покорно сел в стоявшую у входа машину. Он не понимал, почему его снова задерживали, освободив, час тому назад, но ему все уже было безразлично... Сидевший в машине Палта Ачилович, хотя и не находил места от неловкости, понимая состояние Худайберды, неподвижно смотрел перед собой в одну точку и ни слова не сказал ему, пока они не оказались в кабинете прокурора.
Кабинет был хорошо знаком Худайберды по многим встречам в нем с Палтой Ачиловичем. Худайберды хотел, как и прежде, сесть на стул, стоявший напротив письменного стола, но следователь указал ему на диван: «Садись туда». Пока приносили чайник и пиалы, .неожиданно появился Хаиткулы. Так как Палта Ачилович еще ничего не сказал Худайберды, почему он оказался здесь, объяснять начал Хаиткулы:
— Я рад, что вас освободили... А в том, что вас вернули с дороги, виноват я. К сожалению, интересы дела требуют, чтобы я пока молчал о причинах. Вы их скоро поймете. Вы не должны появляться в ауле три дня. Сможете это время прожить здесь?
Худайберды долго молчал — приходил в себя. Потом спросил:
— Могу поехать в Джиликуль?
— Можете ехать куда угодно. Но опять повторяю: три дня не показывайтесь в селе. О матери не беспокойтесь -ее предупредят, в колхоз тоже сообщат. Деньги есть или помочь?
— Найду.
Втроем они вышли из здания прокуратуры, сели в машину, которая довезла Худайберды, как он попросил, до переправы. Хаиткулы и Палта Ачилович вышли потом у чайханы.
Они выбрали один из самых дальних столиков и, после того как официантка, приняв заказ, отошла, начали деловой разговор.
— Вы, Далта Ачилович, сами были свидетелем того, что следствие шло по двум направлениям. Чтобы не мешать друг другу и довести обе версии до логического конца, каждый из нас шел своим путем. Не так. ли?
— Так, Хаиткулы Мовлямбердыевич.
— Так вот... Одна версия уперлась в. непреодолимую стену. Вы знаете, какая,— недаром Ялкабов уже на свободе... Как он все-таки любит Назлы! Редкий случай, чтобы любовь могла довести до такого отчаянья и заставила взять вину за несовершенное преступление... Ну, это я отвлекся... Другая версия получила подтверждение. Я должен вам теперь сообщить кое-что конкретное...
Хаиткулы заговорил совсем тихо, Палта Ачилович наклонился к нему... Чем дольше говорил Хаиткулы, тем беспокойней он вел себя, глаза его округлились, а после каждой фразы Хаиткулы он повторял одно и то же: «Да ну? Неужели?!»
— ...А теперь пора обратиться к ашхабадскому документу. Судя по всему, он прольет свет на темные стороны нашего следствия. Два-три дня на отдых...— Хаиткулы принялся за шурпу, которую принесла официантка.— А когда вернусь, будем брать убийцу. За то время, пока меня здесь не будет, должна выясниться одна вещь...— Он что-то сказал на ухо Палте Ачиловичу, глаза у того чуть .не выскочили из орбит.— Ребята уже за работой, будьте в курсе. Но какой бы ни был у них результат, убийце уже не гулять на свободе.
Палта Ачилович вытер платком губы и руки.
— Я вас поздравляю, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Желаю благополучно завершить операцию.
— Спасибо, но мы же работаем вместе. Как начали, так и будем кончать, так что готовьтесь — на вашу долю достанется работы и в самом финале.
...В керкинском аэропорту они простились как закадычные друзья.
— О чем я жалею, Хаиткулы Мовлямбердыевич, — это о потерянном времени, а больше ни о чем, все остальное только принесло мне пользу.
Хаиткулы удивило, что Палта Ачилович жалел именно время. Он сначала не нашелся что ответить коллеге, взял из его рук чемодан. Улететь, ничего не сказав ему, значило бы заставить свою совесть страдать оттого, что не поддержал товарища. Хаиткулы протянул руку Палте Ачиловичу, они обменялись рукопожатием.
— В корне не. согласен, дорогой Палта Ачилович. Как бы то ни было, время работало на нас, ради истины... Не стоит его жалеть!
Он махнул рукой следователю и смешался с теми, кто уже шел к готовому стартовать самолету.Было два часа, и подполковник Ходжа Назаров пришел домой обедать. Он сменил служебную одежду на домашнюю, умылся, причесался и сел за стол. Когда-то в. этом доме было заведено садиться всем разом, а потом, встав из-за стола, каждому заниматься делом. Если кто-нибудь опаздывал к трапезе, то ему разрешали сесть за стол, если он мог объяснить, почему задержался. Теперь же дети выросли. Сын Ходжи Назарова, младший лейтенант, недавно закончивший двухгодичные курсы в Саратове и работавший теперь в одном из городских отделений, обедать приходил редко и вообще не отчитывался перед отцом. Впрочем, принималось во внимание и то, что у дочери, студентки юридического факультета университета, нельзя было изменить расписание занятий...
Таким образом, в полном составе семья собиралась,, как правило, утром и вечером. Вместе садились к столу и вместе вставали. Но когда собирались в выходные дни, тогда четырехкомнатная квартира на втором этаже, двухэтажного дома, что стоит на проспекте Свободы, превращалась в на-
стоящий базар: споры, ссоры, остроты, смех не утихали ни на минуту.
И сегодня супруги обедали в одиночестве. Жена, убирая посуду, сказала:
— Ходишь сам не свой какой уж день... Что случилось, хожайын?—Она заглянула мужу в глаза, но тот отвел взгляд. Она обиделась.— Я все жду, что ты сам скажешь... Щеки подполковника затряслись.
Состояние мужа, за всю их совместную жизнь не скрывавшего от нее своих забот, не имевшего от нее тайн, а теперь замкнувшегося в себе так, будто на его плечи легла ответственность по крайней мере за судьбу республики, оказалось для жены большой неожиданностью. Раньше-то, едва переступив порог, он сразу начинал говорить — о радостях ли, о неприятностях. Выскажется и успокоится. А теперь молчал.
«Видно, сильно обидели». Придя к этому выводу, жена, не думая, к месту или не к месту говорит, спросила первое, что пришло в голову:
— Что, с начальством не поладил, хожайын? — Спросила и тут же прикусила язык. Зачем спросила о том,, чего никогда, не случалось и не могло случиться? Зачем говорить о том, во что сама не верила? И сразу же вспомнила последнюю новогоднюю ночь. Тогда ее всегда, как она считала, дальновидный муж, поднял тост:. «Выпьем за успехи! Питаем надежду, что пятилетку и мы выполним успешно, а потому есть слушок, что и нас не обойдут наградами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
— Ох, родной, в моем возрасте менять профессию — то же самое, что беззубому разгрызть кость.— Парикмахер сказал это уже без всякой улыбки.
Он быстро и ловко сбрил бороду у Худайберды, и, когда процедура подошла к концу, Худайберды, увидев в зеркале того, кто только что вошел в парикмахерскую, весь обмяк...
Он думал, что не сможет подняться из кресла, но нашел в себе силы сделать это, расплатился с мастером, вышел из парикмахерской и покорно сел в стоявшую у входа машину. Он не понимал, почему его снова задерживали, освободив, час тому назад, но ему все уже было безразлично... Сидевший в машине Палта Ачилович, хотя и не находил места от неловкости, понимая состояние Худайберды, неподвижно смотрел перед собой в одну точку и ни слова не сказал ему, пока они не оказались в кабинете прокурора.
Кабинет был хорошо знаком Худайберды по многим встречам в нем с Палтой Ачиловичем. Худайберды хотел, как и прежде, сесть на стул, стоявший напротив письменного стола, но следователь указал ему на диван: «Садись туда». Пока приносили чайник и пиалы, .неожиданно появился Хаиткулы. Так как Палта Ачилович еще ничего не сказал Худайберды, почему он оказался здесь, объяснять начал Хаиткулы:
— Я рад, что вас освободили... А в том, что вас вернули с дороги, виноват я. К сожалению, интересы дела требуют, чтобы я пока молчал о причинах. Вы их скоро поймете. Вы не должны появляться в ауле три дня. Сможете это время прожить здесь?
Худайберды долго молчал — приходил в себя. Потом спросил:
— Могу поехать в Джиликуль?
— Можете ехать куда угодно. Но опять повторяю: три дня не показывайтесь в селе. О матери не беспокойтесь -ее предупредят, в колхоз тоже сообщат. Деньги есть или помочь?
— Найду.
Втроем они вышли из здания прокуратуры, сели в машину, которая довезла Худайберды, как он попросил, до переправы. Хаиткулы и Палта Ачилович вышли потом у чайханы.
Они выбрали один из самых дальних столиков и, после того как официантка, приняв заказ, отошла, начали деловой разговор.
— Вы, Далта Ачилович, сами были свидетелем того, что следствие шло по двум направлениям. Чтобы не мешать друг другу и довести обе версии до логического конца, каждый из нас шел своим путем. Не так. ли?
— Так, Хаиткулы Мовлямбердыевич.
— Так вот... Одна версия уперлась в. непреодолимую стену. Вы знаете, какая,— недаром Ялкабов уже на свободе... Как он все-таки любит Назлы! Редкий случай, чтобы любовь могла довести до такого отчаянья и заставила взять вину за несовершенное преступление... Ну, это я отвлекся... Другая версия получила подтверждение. Я должен вам теперь сообщить кое-что конкретное...
Хаиткулы заговорил совсем тихо, Палта Ачилович наклонился к нему... Чем дольше говорил Хаиткулы, тем беспокойней он вел себя, глаза его округлились, а после каждой фразы Хаиткулы он повторял одно и то же: «Да ну? Неужели?!»
— ...А теперь пора обратиться к ашхабадскому документу. Судя по всему, он прольет свет на темные стороны нашего следствия. Два-три дня на отдых...— Хаиткулы принялся за шурпу, которую принесла официантка.— А когда вернусь, будем брать убийцу. За то время, пока меня здесь не будет, должна выясниться одна вещь...— Он что-то сказал на ухо Палте Ачиловичу, глаза у того чуть .не выскочили из орбит.— Ребята уже за работой, будьте в курсе. Но какой бы ни был у них результат, убийце уже не гулять на свободе.
Палта Ачилович вытер платком губы и руки.
— Я вас поздравляю, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Желаю благополучно завершить операцию.
— Спасибо, но мы же работаем вместе. Как начали, так и будем кончать, так что готовьтесь — на вашу долю достанется работы и в самом финале.
...В керкинском аэропорту они простились как закадычные друзья.
— О чем я жалею, Хаиткулы Мовлямбердыевич, — это о потерянном времени, а больше ни о чем, все остальное только принесло мне пользу.
Хаиткулы удивило, что Палта Ачилович жалел именно время. Он сначала не нашелся что ответить коллеге, взял из его рук чемодан. Улететь, ничего не сказав ему, значило бы заставить свою совесть страдать оттого, что не поддержал товарища. Хаиткулы протянул руку Палте Ачиловичу, они обменялись рукопожатием.
— В корне не. согласен, дорогой Палта Ачилович. Как бы то ни было, время работало на нас, ради истины... Не стоит его жалеть!
Он махнул рукой следователю и смешался с теми, кто уже шел к готовому стартовать самолету.Было два часа, и подполковник Ходжа Назаров пришел домой обедать. Он сменил служебную одежду на домашнюю, умылся, причесался и сел за стол. Когда-то в. этом доме было заведено садиться всем разом, а потом, встав из-за стола, каждому заниматься делом. Если кто-нибудь опаздывал к трапезе, то ему разрешали сесть за стол, если он мог объяснить, почему задержался. Теперь же дети выросли. Сын Ходжи Назарова, младший лейтенант, недавно закончивший двухгодичные курсы в Саратове и работавший теперь в одном из городских отделений, обедать приходил редко и вообще не отчитывался перед отцом. Впрочем, принималось во внимание и то, что у дочери, студентки юридического факультета университета, нельзя было изменить расписание занятий...
Таким образом, в полном составе семья собиралась,, как правило, утром и вечером. Вместе садились к столу и вместе вставали. Но когда собирались в выходные дни, тогда четырехкомнатная квартира на втором этаже, двухэтажного дома, что стоит на проспекте Свободы, превращалась в на-
стоящий базар: споры, ссоры, остроты, смех не утихали ни на минуту.
И сегодня супруги обедали в одиночестве. Жена, убирая посуду, сказала:
— Ходишь сам не свой какой уж день... Что случилось, хожайын?—Она заглянула мужу в глаза, но тот отвел взгляд. Она обиделась.— Я все жду, что ты сам скажешь... Щеки подполковника затряслись.
Состояние мужа, за всю их совместную жизнь не скрывавшего от нее своих забот, не имевшего от нее тайн, а теперь замкнувшегося в себе так, будто на его плечи легла ответственность по крайней мере за судьбу республики, оказалось для жены большой неожиданностью. Раньше-то, едва переступив порог, он сразу начинал говорить — о радостях ли, о неприятностях. Выскажется и успокоится. А теперь молчал.
«Видно, сильно обидели». Придя к этому выводу, жена, не думая, к месту или не к месту говорит, спросила первое, что пришло в голову:
— Что, с начальством не поладил, хожайын? — Спросила и тут же прикусила язык. Зачем спросила о том,, чего никогда, не случалось и не могло случиться? Зачем говорить о том, во что сама не верила? И сразу же вспомнила последнюю новогоднюю ночь. Тогда ее всегда, как она считала, дальновидный муж, поднял тост:. «Выпьем за успехи! Питаем надежду, что пятилетку и мы выполним успешно, а потому есть слушок, что и нас не обойдут наградами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42