Время в дороге пролетело незаметно. Подъехав к гостинице, машина остановилась. Салаетдин вышел из нее, а Хаиткулы и Марал остались сидеть. Он решил сразу же объяснить, почему просил ее срочно вылететь:
— Через три дня будет той. Корне, и ее жених любят друг друга или свадьба состоится по воле родителей? Мне надо это знать заранее.
Марал ждала от него каких угодно вопросов, только не этого. Она пожала плечами и в свою очередь спросила:
— Хаиткулы, ты только из-за этого вызвал меня? А я-то думала...
Просветлевшее во время рассказа Салаетдина лицо ее снова погрустнело, она отвернулась от Хаиткулы.
— Марал, милая моя, ты должна меня понять. Не заставляй пока говорить тебе всего. Скажу одно: той имеет непосредственное отношение к следствию...
— Не можешь говорить — не говори. Но ты же можешь хотя бы немного сказать, в чем все-таки дело...— Девушка собралась вылезти из машины вместе с Хаиткулы.
Хаиткулы, стоя у дверцы, задержал Марал:
— Сиди, сиди, обидчивый врач. Салаетдин отвезет тебя. Не забывай, о чем я спросил тебя. Ответ чрезвычайно важен. Не откладывай его. Встретимся вечером в кино, а сейчас... много дел.
Марал расстегнула ремешок от часов, пока слушала, потом снова застегнула, через силу улыбнулась Хаиткулы.
После того как она уехала, из Керки вернулся Пиримкулы-ага с известием о том, что Худайберды Ялкабов признался.
После ареста Худайберды Ялкабова дела Палты Ачиловича все же продвигались медленно — Худайберды ни в чем не признавался. Палта Ачилович не падал духом и через день ездил в Керки, где в присутствии Пиримкулы Абдул-лаева в своем рабочем кабинете задавал арестованному одни и те же вопросы. Он хотел добиться результатов, не прибегая к тем новым данным, которые Хаиткулы привез из Ашхабада. , Но оказавшись в Керки в день ссоры с ним, следователь повел себя по-другому.
— Ну, земляк, сегодня у нас с вами достаточно времени поговорить спокойно и всерьез.— Палта Ачилович раскинул руки, как бы касаясь ими стен кабинета, куда ввели Худайберды.— Разговор за дастарханом— это совсем не то, дорогой.— Он выложил на стол кипу бланков для ведения протокола допроса, но не спешил их заполнять. Включил магнитофон.— Да-а-а... Сейчас все будет по-другому и лучше... Это дома можно нас дурачить и даже оскорблять. Но
у нас есть и выдержка, и терпение... Сможете мне сказать, кого любил Бекджан?
Худайберды в ответ только тихо повел головой в сторону. Палта Ачилович понял это движение как отрицательный ответ.
— Кого вы любили?
— Назлы.
— А Назлы кого любила?
— Не знаю.
— Эту фотографию кто и когда вам вручил? Постарайтесь точно вспомнить.
— Бекджан. Второго марта пятьдесят восьмого года.
— Где он ее вам передал?
— У себя дома. Я об этом и раньше говорил. Не люблю повторять одно и то же.
— А я люблю. И не стыжусь этого своего недостатка... Бекджан знал о том, что вы любили Назлы?
— Знал.
— Знал и не придавал этому значения? А может быть, он узнал об этом после второго февраля? Что вы на это скажете? — Палта Ачилович вынул из ящика стола заранее приготовленное заключение графической экспертизы и вместе с фотографией Бекджана, перевернув ее предварительно оборотной стороной, положил его перед Худайберды. Протягивая ему бумагу и фотографию, он немного взвесил их на ладони, как бы убеждая допрашиваемого в весомости этих документов.— Почитайте!
Худайберды, прочитав заключение эксперта, быстро ответил:
— Ну, дурость... Сделал, не подумав...
Палта Ачилович сидел, наклонив голову к правому плечу. Он не ожидал, что Худайберды так быстро признается в подделке надписи; он продолжал:
— Да, да-а... Настоящие мужчины предпочтут лжи смерть. Сознаюсь, когда я впервые встретился с вами, вы не произвели на меня хорошего впечатления. А вот теперь начинаете нравиться. Взялись за ум, начинаете признаваться. Кто говорит правду, тот всегда остается в выигрыше... Значит, подпись на обороте фотографии вы исправили со второго февраля на второе марта, правильно?
— Да, это так.
— Кому же предназначалась эта фотография, Худайберды Ялкабович?
— Назлы...
— Как же она попала к вам?
— В день свадьбы Назлы принесла ее к нам вместе с другими вещами. Она так и осталась у меня...
— Да-а-а! Хорошо!.. Я еще вот о чем все время хотел у вас спросить, да забывал... Я как-то сомневаюсь... вы такой здоровенный парень, а не смогли сами заколоть барана! Деревенские ребята, как подрастут, обязательно овладевают этим искусством и у себя дома сами режут скотину. Почему же вы этого не сделали в тот день, четвертого марта пятьдесят восьмого года?
— Лучше, когда скотину режет кассап.
— Живет рядом с вами такой?
— Если хотите узнать, почему тогда я попросил заколоть барана не Сапбы-агу, а Гуч Эйе, отвечу: у Сапбы-аги тяжелая, как у нас говорят — несладкая, рука.
— Да-а-а, бывает... Может быть, вы и правы. Сможете это доказать?
Худайберды ничего не ответил, а у Палты Ачиловича мелькнула мысль, что он сам слишком много говорит, больше чем допрашиваемый, а должно быть наоборот. Не повторяя старого вопроса, он задал новый:
— Вы, я вижу, умный человек... Если бы, например, вы стали писателем, с чем бы вы сравнили ложь?
— Ни с чем, кроме как с ложью. Ложь есть ложь.
— Да-а-а... Но все-таки и по-другому бывает: ложь бывает непохожа на ложь, ложь бывает интересней, приятней правды. Вы, кажется, хотите себе это внушить... Можно поверить, что Гуйч Эйе вы подозвали просто так, без умысла против Бекджана. Но куда же девался Бекджан? То, что он любил Назлы, а у вас супружеская жизнь с ней не получилась,— это очень неприятный для вас факт.
Маленькие глазки Худайберды сделались крохотными, взгляд их стал острым, плечи его поднялись и сразу же опустились,.— было видно, что только большим усилием воли он заставляет себя сидеть спокойно.
Палту Ачиловича этот взгляд насторожил, но, как ни в чем не бывало, он продолжал говорить тем же бесстрастным голосом:
— Люди говорят, вы провели только ночь с ней, а утром прогнали...
Теперь и Палта Ачилович не мог выдержать взгляда Худайберды, никто бы, наверное, не выдержал... Он встал, сунул руку в карман брюк, продолжал тем же тоном:
— ...Сколько денег выброшено на ветер.... После этого, если человек разъярится, я думаю, он не отвечает за себя. Если бы я был на вашем месте...
— Хватит.— Худайберды сказал это так тихо, что Пал-та Ачилович ушам своим не поверил. Если бы Худайберды заорал на него, было бы понятно. А что кроется за этим?
Палта Ачилович закурил л, пока не докурил сигарету, пока не погасил ее, вопросов не задавал. После передышки спросил:
— Значит, не выгоняли жену? — Нет. Сама ушла.
— Сама? — Следователь искренне удивился.
— Сама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42