По-моему, между нами всегда были по-настоящему дружеские отношения.
— Рад это слышать. Честно говоря, в последние годы мне казалось, что ты уже так не думаешь.
— О-о, товарищ Догару. В нашей работе все личные чувства надо держать в узде, чтобы никто не усомнился в нашей трезвой и взвешенной политической оценке.
Догару с удивлением поднял глаза.
— Неужели кто-то серьезно считает, что личные симпатии и антипатии могут влиять на объективность центральных органов?
— Люди разные... Для тебя ведь не секрет, что твое вчерашнее выступление для одних прозвучало как искренняя и глубокая озабоченность будущим партии, а для других — как жалобы человека, застрявшего в эпохе революционной романтики и потерявшего компас.
Догару смотрел на Михая и думал: «А ты, Михай, к кому себя относишь? Впрочем, какие могут быть сомнения, Михай всегда с теми, кто смело смотрит вперед, честно анализирует прошлое». Словно угадав его мысли, Михай сказал твердо:
— Да, знаю, ты не сомневался, что мыслями я с тобой. Больше того, считаю, что в твоем выступлении прозвучали те передовые идеи, которые все глубже проникают в массы, но еще не завладели умами везде и повсюду. На всех уровнях. Нам удалось закрыть рот бесстыдным лгунам, но управу на самых изощренных обманщиков мы еще не нашли... А на мой вопрос ты так и не ответил.
Догару замешкался — он забыл вопрос. Но дружеская улыбка секретаря была такой заботливой, что Догару вспомнил:
— Ах, да. Здоровья еще хватает. Хотя, если говорить честно, устал. Не столько физически, сколько душевно. Трудновато пришлось.
Лицо Михая посуровело. Между черными бровями пролегла поперечная гкладка, какой раньше не было.
— Да. «Короткое замыкание». Я все знаю из отчета Петре Даскэлу. Даже о Кристине знаю, дочке Виктора Пэкурару. Кое-что рассказывал и Оанча.
— Оанча? — удивился Догару.
— Он же мне шурин. Я женат на его младшей сестре... Но вернемся к твоему вчерашнему выступлению. По существу, как я уже сказал, ты был прав. Но по форме — не совсем. Наверное, зал заседаний не самое подходящее место для таких разговоров. А вывод: замените меня — нарушал логику всего твоего доклада, он резко диссонировал с твоими продуманными, реалистическими предложениями. Отсюда и неуверенность, в которой тебя, естественно, обвинили.
— Ну и что!
Михай смотрел с какой-то незнакомой Догару жесткостью, наконец улыбнулся, но в голосе еще слышался металл:
— Когда говорит политик с твоим опытом и прошлым, он обязан рассчитывать на сотни километров вперед эффект каждого сказанного слова. Пойми меня правильно. Я отнюдь не призываю к замалчиванию ошибок и недостатков. Но всему свое время.
— Так что же, ждать следующего века?
— Зачем? Надо разложить все по полочкам, рассчитать свои силы, посмотреть, что можно сделать сегодня, а что оставить на завтра.
— Согласен. Но к чему все держать в тайне? Почему не сказать обо всем открыто и честно, хотя бы партийному активу?
— Так оно, в общем-то, и делается. Посмотри выводы вчерашнего совещания. Но во всем нужны максимальное терпение и осторожность. Ты очень точно подметил вчера, что профессиональная подготовка и творческий дух не единственные качества, которые требуются коммунисту. Тем более находящемуся на руководящем посту. Именно поэтому секретариат ЦК учел твою просьбу об освобождении от обязанностей первого секретаря уездного комитета. Мы рекомендуем перевести тебя в Центральную партийную комиссию. Там ты найдешь широкое поле деятельности. Практически неограниченное. И именно там ты будешь максимально полезен. Что скажешь?
— Может, действительно ты прав. Но что станет с уездом? Попэ еще не в состоянии...
Михай положил ему руку на колено.
— Я сказал то же самое. Тот факт, что тебя так волнует будущее уезда, в котором ты проработал всего несколько лет, делает тебе честь. Есть одно предложение. Человек здесь, ждет в приемной.
Он нажал на кнопку. Через секунду в кабинет вошел Петре Даскэлу. Увидев его, Догару двинулся навстречу, и они крепко обнялись.
— Ну что ж, комментарии излишни,— улыбнулся Михай.
— Как сказать! Пусть знает товарищ Догару, что я слушал его вчера со слезами на глазах. Я хотел бы здесь, в вашем присутствии, товарищ Михай, сказать, что полностью согласен со всем, что он говорил. А такой самокритичной позиции я еще не встречал. Обещаю, что именно так я буду работать: честно, открыто, вместе с людьми. Знаете, у Максима Горького есть мысль о том, что труд надо возвести в ранг искусства. А наша партийная работа, работа с людьми! Разве это не настоящее искусство? Конечно, это творчество, созидающее человека как сознательную индивидуальность и вместе с тем как частицу коллектива...
Михай улыбался, ободряя Даскэлу. Лицо Догару было по-прежнему напряженным: он думал над словами будущего первого секретаря. Когда тот замолчал, Догару сказал:
— Согласен с тобой. Тысячу раз согласен. Но коли дела обстоят так, давай не забывать, что истинное искусство чуждо шаблону. Порою слышишь, что в партийной работе для каждой проблемы нужно искать единственно верное решение. Откуда эта аксиома, никто не знает. А где гарантия, что единственное решение — самое лучшее? Когда человек пишет роман, рисует картину или высекает из камня скульптуру, разве у него не появляются разные варианты решения избранной темы? А если партийная работа тоже искусство — и еще какое искусство! — почему не дать творческий простор для решения местных проблем в соответствии с конкретными условиями? Разумеется, на основе генеральной линии...
— Нам еще надо обсудить массу конкретных вопросов, товарищ Догару,— сказал Даскэлу.— Хотя в целом уезд и его нынешние проблемы я знаю, ведь мне довелось участвовать в работе вашего пленума. Давайте перейдем в другой кабинет, не будем отвлекать товарища секретаря.
Михай их не задерживал. Догару протянул руку, сказал просто:
— Желаю больших успехов, товарищ Михай.
Но секретарь вдруг хитро улыбнулся, посмотрел на часы:
— Не торопись прощаться, товарищ Догару. Мы увидимся еще сегодня вечером. В восемь часов.
— А где? — растерялся Догару.
— Как где? У Оанчи.
Догару вышел из кабинета под руку с Даскэлу. В разговорах они и не заметили, как наступил вечер.
Лютый мороз пронизывал, казалось, до самых костей. Поднимаясь по лестнице, Догару чувствовал себя ледяной сосулькой.
Оанча встретил его в прихожей.
— Раздевайся скорее, все на столе. Сейчас мы тебя отогреем.
После ужина мужчины перешли в кабинет Оанчи. Раскупорив бутылку коньяка, он стал донимать Догару за «неуместное» выступление и обвинил его в «обезглавливании» уезда. А после замечания Михая о том, что Петре Даскэлу вполне в состоянии справиться с порученной работой, переключился на Михая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
— Рад это слышать. Честно говоря, в последние годы мне казалось, что ты уже так не думаешь.
— О-о, товарищ Догару. В нашей работе все личные чувства надо держать в узде, чтобы никто не усомнился в нашей трезвой и взвешенной политической оценке.
Догару с удивлением поднял глаза.
— Неужели кто-то серьезно считает, что личные симпатии и антипатии могут влиять на объективность центральных органов?
— Люди разные... Для тебя ведь не секрет, что твое вчерашнее выступление для одних прозвучало как искренняя и глубокая озабоченность будущим партии, а для других — как жалобы человека, застрявшего в эпохе революционной романтики и потерявшего компас.
Догару смотрел на Михая и думал: «А ты, Михай, к кому себя относишь? Впрочем, какие могут быть сомнения, Михай всегда с теми, кто смело смотрит вперед, честно анализирует прошлое». Словно угадав его мысли, Михай сказал твердо:
— Да, знаю, ты не сомневался, что мыслями я с тобой. Больше того, считаю, что в твоем выступлении прозвучали те передовые идеи, которые все глубже проникают в массы, но еще не завладели умами везде и повсюду. На всех уровнях. Нам удалось закрыть рот бесстыдным лгунам, но управу на самых изощренных обманщиков мы еще не нашли... А на мой вопрос ты так и не ответил.
Догару замешкался — он забыл вопрос. Но дружеская улыбка секретаря была такой заботливой, что Догару вспомнил:
— Ах, да. Здоровья еще хватает. Хотя, если говорить честно, устал. Не столько физически, сколько душевно. Трудновато пришлось.
Лицо Михая посуровело. Между черными бровями пролегла поперечная гкладка, какой раньше не было.
— Да. «Короткое замыкание». Я все знаю из отчета Петре Даскэлу. Даже о Кристине знаю, дочке Виктора Пэкурару. Кое-что рассказывал и Оанча.
— Оанча? — удивился Догару.
— Он же мне шурин. Я женат на его младшей сестре... Но вернемся к твоему вчерашнему выступлению. По существу, как я уже сказал, ты был прав. Но по форме — не совсем. Наверное, зал заседаний не самое подходящее место для таких разговоров. А вывод: замените меня — нарушал логику всего твоего доклада, он резко диссонировал с твоими продуманными, реалистическими предложениями. Отсюда и неуверенность, в которой тебя, естественно, обвинили.
— Ну и что!
Михай смотрел с какой-то незнакомой Догару жесткостью, наконец улыбнулся, но в голосе еще слышался металл:
— Когда говорит политик с твоим опытом и прошлым, он обязан рассчитывать на сотни километров вперед эффект каждого сказанного слова. Пойми меня правильно. Я отнюдь не призываю к замалчиванию ошибок и недостатков. Но всему свое время.
— Так что же, ждать следующего века?
— Зачем? Надо разложить все по полочкам, рассчитать свои силы, посмотреть, что можно сделать сегодня, а что оставить на завтра.
— Согласен. Но к чему все держать в тайне? Почему не сказать обо всем открыто и честно, хотя бы партийному активу?
— Так оно, в общем-то, и делается. Посмотри выводы вчерашнего совещания. Но во всем нужны максимальное терпение и осторожность. Ты очень точно подметил вчера, что профессиональная подготовка и творческий дух не единственные качества, которые требуются коммунисту. Тем более находящемуся на руководящем посту. Именно поэтому секретариат ЦК учел твою просьбу об освобождении от обязанностей первого секретаря уездного комитета. Мы рекомендуем перевести тебя в Центральную партийную комиссию. Там ты найдешь широкое поле деятельности. Практически неограниченное. И именно там ты будешь максимально полезен. Что скажешь?
— Может, действительно ты прав. Но что станет с уездом? Попэ еще не в состоянии...
Михай положил ему руку на колено.
— Я сказал то же самое. Тот факт, что тебя так волнует будущее уезда, в котором ты проработал всего несколько лет, делает тебе честь. Есть одно предложение. Человек здесь, ждет в приемной.
Он нажал на кнопку. Через секунду в кабинет вошел Петре Даскэлу. Увидев его, Догару двинулся навстречу, и они крепко обнялись.
— Ну что ж, комментарии излишни,— улыбнулся Михай.
— Как сказать! Пусть знает товарищ Догару, что я слушал его вчера со слезами на глазах. Я хотел бы здесь, в вашем присутствии, товарищ Михай, сказать, что полностью согласен со всем, что он говорил. А такой самокритичной позиции я еще не встречал. Обещаю, что именно так я буду работать: честно, открыто, вместе с людьми. Знаете, у Максима Горького есть мысль о том, что труд надо возвести в ранг искусства. А наша партийная работа, работа с людьми! Разве это не настоящее искусство? Конечно, это творчество, созидающее человека как сознательную индивидуальность и вместе с тем как частицу коллектива...
Михай улыбался, ободряя Даскэлу. Лицо Догару было по-прежнему напряженным: он думал над словами будущего первого секретаря. Когда тот замолчал, Догару сказал:
— Согласен с тобой. Тысячу раз согласен. Но коли дела обстоят так, давай не забывать, что истинное искусство чуждо шаблону. Порою слышишь, что в партийной работе для каждой проблемы нужно искать единственно верное решение. Откуда эта аксиома, никто не знает. А где гарантия, что единственное решение — самое лучшее? Когда человек пишет роман, рисует картину или высекает из камня скульптуру, разве у него не появляются разные варианты решения избранной темы? А если партийная работа тоже искусство — и еще какое искусство! — почему не дать творческий простор для решения местных проблем в соответствии с конкретными условиями? Разумеется, на основе генеральной линии...
— Нам еще надо обсудить массу конкретных вопросов, товарищ Догару,— сказал Даскэлу.— Хотя в целом уезд и его нынешние проблемы я знаю, ведь мне довелось участвовать в работе вашего пленума. Давайте перейдем в другой кабинет, не будем отвлекать товарища секретаря.
Михай их не задерживал. Догару протянул руку, сказал просто:
— Желаю больших успехов, товарищ Михай.
Но секретарь вдруг хитро улыбнулся, посмотрел на часы:
— Не торопись прощаться, товарищ Догару. Мы увидимся еще сегодня вечером. В восемь часов.
— А где? — растерялся Догару.
— Как где? У Оанчи.
Догару вышел из кабинета под руку с Даскэлу. В разговорах они и не заметили, как наступил вечер.
Лютый мороз пронизывал, казалось, до самых костей. Поднимаясь по лестнице, Догару чувствовал себя ледяной сосулькой.
Оанча встретил его в прихожей.
— Раздевайся скорее, все на столе. Сейчас мы тебя отогреем.
После ужина мужчины перешли в кабинет Оанчи. Раскупорив бутылку коньяка, он стал донимать Догару за «неуместное» выступление и обвинил его в «обезглавливании» уезда. А после замечания Михая о том, что Петре Даскэлу вполне в состоянии справиться с порученной работой, переключился на Михая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103