А счастье ли это? — начинал сомневаться Дан.— Почему мы постоянно скрывались? Наверное, мне самому было удобно и приятно на нашем необитаемом острове»...
С завода он позвонил Штефану. Но Попэ был у первого секретаря. Тогда Дан перезвонил Елене Пыркэлаб и попросил, чтобы товарищ Попэ разыскал его, как только освободится. Потом набрал номер Иона Савы. Тот отвечал угрюмо, односложно. Дан зашел в токарный, взял его за руку и почти насильно привел в «белый дом». Здесь он подробно рассказал ему о своей идее. Полное безразличие инженера постепенно сменилось проблесками интереса, и под конец он уже не мог сдержать энтузиазма.
— Это потрясающе! — кричал он и задирал на лоб очки, то и дело падавшие на свое законное место.— Это наше спасение, Дан! Я всегда верил, что мы найдем выход из тупика. Хочет этого кое-кто или нет, но иначе и быть не могло.
— Да, Ион,— соглашался Испас,— решение висело в воздухе. Оставался один шаг. Но только не питай иллюзий: тяжелая, жестокая борьба только начинается.
Сава снял очки и, часто мигая близорукими глазами, долго тряс руку Дану.
— А мне теперь сам черт не брат. Нас теперь и танковой дивизией не остановишь. С чего начнем?
— С уездного комитета.
— Будь по-твоему.
ГЛАВА 11
Штефан договорился с первым секретарем, что придет со всей документацией вечером. В уездном комитете никого уже не было, телефоны молчали. Только Елена Пыр-кэлаб по-прежнему оставалась на боевом посту — неизменно внимательная, готовая исполнить любую просьбу, бдительно охраняющая дверь в кабинет «шефа». Она была, как всегда, в строгом платье, с короткой стрижкой. Можно было поклясться, что помада никогда не касалась этих губ, привыкших произносить только короткие фразы, да и то лишь когда ее спрашивали. Если бы кому-нибудь вздумалось прийти в уездный комитет ночью, он бы не удивился, застав ее на обычном месте за маленьким столиком с телефонной трубкой в руке или же проворно стучащей на машинке. Раздался вызов селектора, и Догару пригласил Штефана в кабинет. На столе стояла бутылка минеральной воды, лежала пачка сигарет и — вот новость! — красовался новенький термос. Догару перехватил удивленный взгляд Штефана.
— Вот так! И я перенимаю передовой опыт. Наслышан о твоем знаменитом термосе. Действительно удобно, и секретаря не надо лишний раз дергать... Садись, товарищ Попэ, и давай с самого начала.
ф Прошел час, другой. Вечер стремительно опустился на город, синие тени стали густо-фиолетовыми. Догару зажег настольную лампу, продолжая внимательно слушать Штефана. Вопросов он не задавал. Время от времени делал пометки в маленьком блокноте. Стараясь скрыть волнение, Штефан говорил ровным голосом, может, даже излишне монотонно. Перед ним были разложены тщательно подобранные документы, среди них — копия секретной папки Василе Думитреску. Наконец Штефан закончил. Секретарь достал очередную сигарету, не спеша прикурил, помолчал, задумчиво глядя на догоравшую спичку.
— Хорошо, товарищ Попэ. Кое-что я уже знал, но это были разрозненные факты. Сделанный тобой анализ ценен тем, что дает возможность полностью ориентироваться, как точная, беспристрастная карта. Но хорошо, если эта карта попадет в честные руки, а если нет? Изначально — и это вполне справедливо — считается, что каждый наш ответственный работник честен, поскольку облечен доверием партии. Но как раз представленные тобой данные доказывают, что доверие — это одно, а реальные дела того, кто сидит в руководящем кресле,— это другое. А ведь есть среди них и подлецы, и карьеристы, и демагоги. Вот почему меня удивляет, что ты не сделал конкретных, практических выводов.
Штефан ждал этого замечания. Ведь Догару ничего не знал о тех бессонных ночах, которые он провел за рабочим столом, редактируя выводы — заключительную часть своей справки. Как вынужден был бороться с самим собой, усмирять бурлившее в груди возмущение. Он одергивал себя всякий раз, когда руки чесались написать колючее, едкое замечание или, наоборот, поддержать какого-нибудь несправедливо обиженного человека.
— Выводы сформулированы. Вот они, три странички. Но мне бы хотелось кое-что обсудить с вами, проконсультироваться, одним словом.
— Ты считаешь, что не во всем разобрался? — испытующе посмотрел на него Догару.
— Вы меня не поняли,— ответил Штефан.— В правильности анализа я абсолютно уверен. Иначе я вам не представил бы его. Но вы сами говорили, что мы не знаем, куда пойдут эти бумаги, кто будет решать судьбу упомянутых там людей. А это самое важное для нашей организации, для завтрашнего дня уезда. И без вашего согласия я не считал себя вправе делать далеко идущие выводы...
Догару погладил стол, потом, похрустев по привычке пальцами, упрямо сказал:
— А вот тут я с тобой не согласен. Куда бы мы ни представили этот материал, в каких бы инстанциях ни разбиралось дело Пэкурару, наш долг — объективно показать суть проблемы.
Штефан был явно удовлетворен этим ответом. Сразу исчезла официальная скованность, и он от всей души воскликнул:
— Спасибо вам! Именно это было мне необходимо, чтобы почувствовать себя уверенно. Дело в том, что есть очаги, требующие прямого хирургического вмешательства, а для этого нужна твердая рука. Итак, мои выводы относятся к трем группам проблем. Первая — это самоубийство Виктора Пэкурару. Я считаю, что старого коммуниста сознательно очернили. Почему? Потому, что он глубже других понимал линию партии, боролся за ее творческое, конкретное проведение в жизнь, учитывая специфику завода и отрасли; проявлял неподкупную честность и смелость, свойственные настоящим революционерам, был готов в любую минуту вступиться за правду, справедливость и человечность. И не на словах, а на деле. Всюду: на заседаниях руководства завода, на собраниях партийной организации — Пэкурару решительно выступал против формализма, демагогии, показухи, парадности. Он хотел быть и был настоящим коммунистом в самом полном смысле этого слова. Любил людей и помогал им, сам был человеком редкой скромности. Он принадлежал к числу тех, кто по-настоящему верит в правоту дела, которому мы служим.
Догару тщетно пытался скрыть в тени от яркого конуса настольной лампы глубокое волнение, проступившее на его лице. Штефан заметил, как повлажнели его глаза, и замолчал. Сам налил из термоса две чашки кофе. После паузы секретарь сказал внезапно осипшим голосом:
— Ты все верно прочувствовал, товарищ Попэ. Именно таким был Виктор Пэкурару. Всю свою жизнь. Но чем объяснить ту озлобленность, с какой его травили?
— Он был точно кость в горле у тех, кто искал трамплин для быстрого взлета. Он беспокоил и пугал тех, кому безмятежность провинциальной жизни гарантировала солидный доход и устойчивость заветного руководящего кресла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
С завода он позвонил Штефану. Но Попэ был у первого секретаря. Тогда Дан перезвонил Елене Пыркэлаб и попросил, чтобы товарищ Попэ разыскал его, как только освободится. Потом набрал номер Иона Савы. Тот отвечал угрюмо, односложно. Дан зашел в токарный, взял его за руку и почти насильно привел в «белый дом». Здесь он подробно рассказал ему о своей идее. Полное безразличие инженера постепенно сменилось проблесками интереса, и под конец он уже не мог сдержать энтузиазма.
— Это потрясающе! — кричал он и задирал на лоб очки, то и дело падавшие на свое законное место.— Это наше спасение, Дан! Я всегда верил, что мы найдем выход из тупика. Хочет этого кое-кто или нет, но иначе и быть не могло.
— Да, Ион,— соглашался Испас,— решение висело в воздухе. Оставался один шаг. Но только не питай иллюзий: тяжелая, жестокая борьба только начинается.
Сава снял очки и, часто мигая близорукими глазами, долго тряс руку Дану.
— А мне теперь сам черт не брат. Нас теперь и танковой дивизией не остановишь. С чего начнем?
— С уездного комитета.
— Будь по-твоему.
ГЛАВА 11
Штефан договорился с первым секретарем, что придет со всей документацией вечером. В уездном комитете никого уже не было, телефоны молчали. Только Елена Пыр-кэлаб по-прежнему оставалась на боевом посту — неизменно внимательная, готовая исполнить любую просьбу, бдительно охраняющая дверь в кабинет «шефа». Она была, как всегда, в строгом платье, с короткой стрижкой. Можно было поклясться, что помада никогда не касалась этих губ, привыкших произносить только короткие фразы, да и то лишь когда ее спрашивали. Если бы кому-нибудь вздумалось прийти в уездный комитет ночью, он бы не удивился, застав ее на обычном месте за маленьким столиком с телефонной трубкой в руке или же проворно стучащей на машинке. Раздался вызов селектора, и Догару пригласил Штефана в кабинет. На столе стояла бутылка минеральной воды, лежала пачка сигарет и — вот новость! — красовался новенький термос. Догару перехватил удивленный взгляд Штефана.
— Вот так! И я перенимаю передовой опыт. Наслышан о твоем знаменитом термосе. Действительно удобно, и секретаря не надо лишний раз дергать... Садись, товарищ Попэ, и давай с самого начала.
ф Прошел час, другой. Вечер стремительно опустился на город, синие тени стали густо-фиолетовыми. Догару зажег настольную лампу, продолжая внимательно слушать Штефана. Вопросов он не задавал. Время от времени делал пометки в маленьком блокноте. Стараясь скрыть волнение, Штефан говорил ровным голосом, может, даже излишне монотонно. Перед ним были разложены тщательно подобранные документы, среди них — копия секретной папки Василе Думитреску. Наконец Штефан закончил. Секретарь достал очередную сигарету, не спеша прикурил, помолчал, задумчиво глядя на догоравшую спичку.
— Хорошо, товарищ Попэ. Кое-что я уже знал, но это были разрозненные факты. Сделанный тобой анализ ценен тем, что дает возможность полностью ориентироваться, как точная, беспристрастная карта. Но хорошо, если эта карта попадет в честные руки, а если нет? Изначально — и это вполне справедливо — считается, что каждый наш ответственный работник честен, поскольку облечен доверием партии. Но как раз представленные тобой данные доказывают, что доверие — это одно, а реальные дела того, кто сидит в руководящем кресле,— это другое. А ведь есть среди них и подлецы, и карьеристы, и демагоги. Вот почему меня удивляет, что ты не сделал конкретных, практических выводов.
Штефан ждал этого замечания. Ведь Догару ничего не знал о тех бессонных ночах, которые он провел за рабочим столом, редактируя выводы — заключительную часть своей справки. Как вынужден был бороться с самим собой, усмирять бурлившее в груди возмущение. Он одергивал себя всякий раз, когда руки чесались написать колючее, едкое замечание или, наоборот, поддержать какого-нибудь несправедливо обиженного человека.
— Выводы сформулированы. Вот они, три странички. Но мне бы хотелось кое-что обсудить с вами, проконсультироваться, одним словом.
— Ты считаешь, что не во всем разобрался? — испытующе посмотрел на него Догару.
— Вы меня не поняли,— ответил Штефан.— В правильности анализа я абсолютно уверен. Иначе я вам не представил бы его. Но вы сами говорили, что мы не знаем, куда пойдут эти бумаги, кто будет решать судьбу упомянутых там людей. А это самое важное для нашей организации, для завтрашнего дня уезда. И без вашего согласия я не считал себя вправе делать далеко идущие выводы...
Догару погладил стол, потом, похрустев по привычке пальцами, упрямо сказал:
— А вот тут я с тобой не согласен. Куда бы мы ни представили этот материал, в каких бы инстанциях ни разбиралось дело Пэкурару, наш долг — объективно показать суть проблемы.
Штефан был явно удовлетворен этим ответом. Сразу исчезла официальная скованность, и он от всей души воскликнул:
— Спасибо вам! Именно это было мне необходимо, чтобы почувствовать себя уверенно. Дело в том, что есть очаги, требующие прямого хирургического вмешательства, а для этого нужна твердая рука. Итак, мои выводы относятся к трем группам проблем. Первая — это самоубийство Виктора Пэкурару. Я считаю, что старого коммуниста сознательно очернили. Почему? Потому, что он глубже других понимал линию партии, боролся за ее творческое, конкретное проведение в жизнь, учитывая специфику завода и отрасли; проявлял неподкупную честность и смелость, свойственные настоящим революционерам, был готов в любую минуту вступиться за правду, справедливость и человечность. И не на словах, а на деле. Всюду: на заседаниях руководства завода, на собраниях партийной организации — Пэкурару решительно выступал против формализма, демагогии, показухи, парадности. Он хотел быть и был настоящим коммунистом в самом полном смысле этого слова. Любил людей и помогал им, сам был человеком редкой скромности. Он принадлежал к числу тех, кто по-настоящему верит в правоту дела, которому мы служим.
Догару тщетно пытался скрыть в тени от яркого конуса настольной лампы глубокое волнение, проступившее на его лице. Штефан заметил, как повлажнели его глаза, и замолчал. Сам налил из термоса две чашки кофе. После паузы секретарь сказал внезапно осипшим голосом:
— Ты все верно прочувствовал, товарищ Попэ. Именно таким был Виктор Пэкурару. Всю свою жизнь. Но чем объяснить ту озлобленность, с какой его травили?
— Он был точно кость в горле у тех, кто искал трамплин для быстрого взлета. Он беспокоил и пугал тех, кому безмятежность провинциальной жизни гарантировала солидный доход и устойчивость заветного руководящего кресла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103