Короткое замыкание.
Роман.
Всю ночь небо было ясным. Мириады звезд мерцали в густой синеве, настраивая на размышления и покой. Но как только забрезжил рассвет, со стороны еще невидимого светила вдруг одна за другой поплыли тучи. Черные, тяжелые. Казалось, они наваливаются на дома, цепляются за крыши спящего города. Где-то в небесной выси чиркнули первые огненные зигзаги, глухо пророкотал далекий гром. Редкие в этот час прохожие еще не успели добежать до укрытий, как разразилась гроза. Дикая пляска скрестившихся молний высветила городские кварталы на отлогих холмах у подножия горы. И загрохотало — так, словно разверзлась сама преисподняя. Сколько это длилось, трудно было понять. Но вот хлынул дождь. Нет, не дождь — небо опрокинулось, и на город низвергся водопад. Сверкающие плети хлестали дома бог весть за какие грехи. Сквозь плотную завесу ливня едва угадывались контуры стен и мечущиеся фигурки людей. Впрочем, люди вскоре прибились к домам.
Штефан наблюдал за разбушевавшейся стихией с третьего этажа здания уездного комитета. Всю ночь они с товарищами из отдела пропаганды работали над справкой, которую сегодня к девяти утра ждал первый секретарь. Правда, после двух ночи все, вымотанные бесчисленными командировками по уезду, прикорнули — кто в креслах, кто положив голову на стол. И только он не поддался сну, хотелось еще немного посидеть над текстом, который казался рыхловатым, а кое-где и многословным. Когда началась гроза, Штефан подошел к окну и долго стоял, любуясь феерией вспышек. Но смотреть, как потоки дождя заливают улицы, не хотелось, и он вернулся к столу. Все уже проснулись и, ничего не понимающие, ошеломленные раскатами грома, смотрели на него.
— Что это? Неужто опять землетрясение? — И Таке Ботезату метнулся к двери.
Все дружно рассмеялись, а Штефан внес ясность:
— Первая весенняя гроза, братцы мои. Хватит дрыхнуть, давайте-ка пройдемся еще разок по нашему тексту. Вы пока разомнитесь, я кофейку соображу.
А вечером, набивая бумагами портфель, он проклинал не столько их обилие, сколько перспективу потерянного воскресенья. «Сумасшедшая работа! Танталовы муки! Все время некогда, зимы даже не заметил, и вот уже весна, а ведь годы, черт возьми, уходят...»
Вдруг резко, повелительно затрещал телефон.
— Товарищ Попэ, «сам» срочно вызывает. Пожалуйста, зайдите, и, если можно, поскорее!
День был короткий, инструктивное совещание окончилось на добрый час раньше запланированного, первый секретарь уже пожелал всем «хорошего отдыха перед новой трудовой неделей». И вот на тебе — «срочно», будто рабочий день только начинается. Что-нибудь случилось?
Передавая распоряжения начальства, Елена Пыркэлаб обычно не позволяла себе личных интонаций, однако на тот раз в ее голосе звучала нескрываемая досада.
- Не знаю, товарищ Попэ. Звонили из милиции, прислали какой-то конверт, и теперь он сам не свой, просто не у жать. Сколько с ним работаю, никогда не повышал голос, а сегодня... Явно что-то произошло. Попасть н кабинет первого секретаря — большую, просторную комнату, уставленную книжными полками, — можно было только через приемную, где восседала товарищ Пыркэлаб. Здесь же, под рукой, находились кабинеты грех секретарей «по проблемам». Орготдельцы и кадровики располагались на втором этаже, пропагандисты и хозяйственники — на третьем, многие вынуждены были пристройками во дворе. В выгодном положении оказались лишь сотрудники экономического отдела — его несколько метров отделяли их от приемной первого секретаря. По обеим сторонам высокой резной двери приемной были поставлены несколько роскошных кресел, в которых никто никогда не сидел, так как каждому посетителю в проходной вручали бумажку с указанием этажа и комнаты, куда надлежало обратиться, а дежурный офицер тут же объяснял, как пройти, пронизывая бдительным оком.
Войдя в приемную, Штефан вопрошающе глянул на Пыркэлаб, которая беспомощно пожала плечами, и, даже не постучавшись, толкнул дверь кабинета.
Первый секретарь сидел за рабочим столом такой растерянный, каким Штефан не видел его ни разу за все шесть лет совместной работы. Ему было за пятьдесят, однако выглядел он много моложе и славился стальными нервами. Контроля над собой он не терял ни при каких обстоятельствах, умел слушать не прерывая и лишь иногда кивал, подбадривая собеседника. Говорил он мало, сдержанно, без напыщенных фраз. На заседаниях внимательно выслушивал всех докладчиков, обобщал их выводы и четко формулировал проект решения. Интересовался, согласны ли другие с таким решением, и не обижался на замечания. Черные его глаза светились проницательностью, и нелегко было раньше времени прочесть в этом взгляде мнение или оценку. Иногда он без стеснения признавался в своей некомпетентности в каком-нибудь наспех вынесенном на обсуждение вопросе. Упрекнув секретарей в торопливости и поверхностности, решительно переносил срок для более серьезного анализа. Когда соображения сотрудников по той или иной проблеме казались ему обоснованными, он их не только принимал, но и подчеркивал вклад своих подчиненных. В острых ситуациях он был решительным, оперативным, умел мобилизовать людей. А как-то раз Штефан видел его в ярости: из центра прибыл инструктор с установками отдела сельского хозяйства и в категоричной форме потребовал изменения всего плана посевной кампании. «Вот что, дорогой товарищ, — тихо сказал ему тогда первый секретарь, и злые чертики запрыгали в его глазах, — ты, конечно, выскажи все свои замечания, мы их внимательно выслушаем, но не подменяй собою местные органы. Не забывай, что здесь, в уезде, за все отвечаем мы, весь наш коллектив, — и за план, и за порядок, и за дисциплину, а также за то, что называется партийностью». А когда ощетинившийся инструктор с ходу возразил: дескать, нравится или не нравится, а указание надо «в темпе» выполнять, — первый секретарь ответил, слегка повысив голос: «Не забудь, дорогой товарищ, что ты находишься среди людей, работающих день и ночь для воплощения курса партии. Мы тебя выслушали, замечания запомнили. А уж что и как делать, это мы решим сами. И, пожалуйста, не диктуй, мы и видим-то тебя в первый раз». Инструктор, не меняя тона, продолжал твердить: «Руководство и партия
от нас...» И тогда Виктор Догару поднялся со своего стула, тяжело ступая, подошел вплотную к инструктору и, глядя ему прямо в глаза, произнес по складам: «Ну. и мы-то кто тут такие, черт возьми? Кучка слабаком? Кто мы — почти сто тысяч коммунистов уезда? Учти, дорогу в Бухарест, надо будет, мы разыщем»...
Сегодня первого секретаря было не узнать: лицо потемнело, глаза ввалились. И хотя он сидел совершенно неподвижно, вены на висках вздулись так, что казалось, нот-вот лопнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Роман.
Всю ночь небо было ясным. Мириады звезд мерцали в густой синеве, настраивая на размышления и покой. Но как только забрезжил рассвет, со стороны еще невидимого светила вдруг одна за другой поплыли тучи. Черные, тяжелые. Казалось, они наваливаются на дома, цепляются за крыши спящего города. Где-то в небесной выси чиркнули первые огненные зигзаги, глухо пророкотал далекий гром. Редкие в этот час прохожие еще не успели добежать до укрытий, как разразилась гроза. Дикая пляска скрестившихся молний высветила городские кварталы на отлогих холмах у подножия горы. И загрохотало — так, словно разверзлась сама преисподняя. Сколько это длилось, трудно было понять. Но вот хлынул дождь. Нет, не дождь — небо опрокинулось, и на город низвергся водопад. Сверкающие плети хлестали дома бог весть за какие грехи. Сквозь плотную завесу ливня едва угадывались контуры стен и мечущиеся фигурки людей. Впрочем, люди вскоре прибились к домам.
Штефан наблюдал за разбушевавшейся стихией с третьего этажа здания уездного комитета. Всю ночь они с товарищами из отдела пропаганды работали над справкой, которую сегодня к девяти утра ждал первый секретарь. Правда, после двух ночи все, вымотанные бесчисленными командировками по уезду, прикорнули — кто в креслах, кто положив голову на стол. И только он не поддался сну, хотелось еще немного посидеть над текстом, который казался рыхловатым, а кое-где и многословным. Когда началась гроза, Штефан подошел к окну и долго стоял, любуясь феерией вспышек. Но смотреть, как потоки дождя заливают улицы, не хотелось, и он вернулся к столу. Все уже проснулись и, ничего не понимающие, ошеломленные раскатами грома, смотрели на него.
— Что это? Неужто опять землетрясение? — И Таке Ботезату метнулся к двери.
Все дружно рассмеялись, а Штефан внес ясность:
— Первая весенняя гроза, братцы мои. Хватит дрыхнуть, давайте-ка пройдемся еще разок по нашему тексту. Вы пока разомнитесь, я кофейку соображу.
А вечером, набивая бумагами портфель, он проклинал не столько их обилие, сколько перспективу потерянного воскресенья. «Сумасшедшая работа! Танталовы муки! Все время некогда, зимы даже не заметил, и вот уже весна, а ведь годы, черт возьми, уходят...»
Вдруг резко, повелительно затрещал телефон.
— Товарищ Попэ, «сам» срочно вызывает. Пожалуйста, зайдите, и, если можно, поскорее!
День был короткий, инструктивное совещание окончилось на добрый час раньше запланированного, первый секретарь уже пожелал всем «хорошего отдыха перед новой трудовой неделей». И вот на тебе — «срочно», будто рабочий день только начинается. Что-нибудь случилось?
Передавая распоряжения начальства, Елена Пыркэлаб обычно не позволяла себе личных интонаций, однако на тот раз в ее голосе звучала нескрываемая досада.
- Не знаю, товарищ Попэ. Звонили из милиции, прислали какой-то конверт, и теперь он сам не свой, просто не у жать. Сколько с ним работаю, никогда не повышал голос, а сегодня... Явно что-то произошло. Попасть н кабинет первого секретаря — большую, просторную комнату, уставленную книжными полками, — можно было только через приемную, где восседала товарищ Пыркэлаб. Здесь же, под рукой, находились кабинеты грех секретарей «по проблемам». Орготдельцы и кадровики располагались на втором этаже, пропагандисты и хозяйственники — на третьем, многие вынуждены были пристройками во дворе. В выгодном положении оказались лишь сотрудники экономического отдела — его несколько метров отделяли их от приемной первого секретаря. По обеим сторонам высокой резной двери приемной были поставлены несколько роскошных кресел, в которых никто никогда не сидел, так как каждому посетителю в проходной вручали бумажку с указанием этажа и комнаты, куда надлежало обратиться, а дежурный офицер тут же объяснял, как пройти, пронизывая бдительным оком.
Войдя в приемную, Штефан вопрошающе глянул на Пыркэлаб, которая беспомощно пожала плечами, и, даже не постучавшись, толкнул дверь кабинета.
Первый секретарь сидел за рабочим столом такой растерянный, каким Штефан не видел его ни разу за все шесть лет совместной работы. Ему было за пятьдесят, однако выглядел он много моложе и славился стальными нервами. Контроля над собой он не терял ни при каких обстоятельствах, умел слушать не прерывая и лишь иногда кивал, подбадривая собеседника. Говорил он мало, сдержанно, без напыщенных фраз. На заседаниях внимательно выслушивал всех докладчиков, обобщал их выводы и четко формулировал проект решения. Интересовался, согласны ли другие с таким решением, и не обижался на замечания. Черные его глаза светились проницательностью, и нелегко было раньше времени прочесть в этом взгляде мнение или оценку. Иногда он без стеснения признавался в своей некомпетентности в каком-нибудь наспех вынесенном на обсуждение вопросе. Упрекнув секретарей в торопливости и поверхностности, решительно переносил срок для более серьезного анализа. Когда соображения сотрудников по той или иной проблеме казались ему обоснованными, он их не только принимал, но и подчеркивал вклад своих подчиненных. В острых ситуациях он был решительным, оперативным, умел мобилизовать людей. А как-то раз Штефан видел его в ярости: из центра прибыл инструктор с установками отдела сельского хозяйства и в категоричной форме потребовал изменения всего плана посевной кампании. «Вот что, дорогой товарищ, — тихо сказал ему тогда первый секретарь, и злые чертики запрыгали в его глазах, — ты, конечно, выскажи все свои замечания, мы их внимательно выслушаем, но не подменяй собою местные органы. Не забывай, что здесь, в уезде, за все отвечаем мы, весь наш коллектив, — и за план, и за порядок, и за дисциплину, а также за то, что называется партийностью». А когда ощетинившийся инструктор с ходу возразил: дескать, нравится или не нравится, а указание надо «в темпе» выполнять, — первый секретарь ответил, слегка повысив голос: «Не забудь, дорогой товарищ, что ты находишься среди людей, работающих день и ночь для воплощения курса партии. Мы тебя выслушали, замечания запомнили. А уж что и как делать, это мы решим сами. И, пожалуйста, не диктуй, мы и видим-то тебя в первый раз». Инструктор, не меняя тона, продолжал твердить: «Руководство и партия
от нас...» И тогда Виктор Догару поднялся со своего стула, тяжело ступая, подошел вплотную к инструктору и, глядя ему прямо в глаза, произнес по складам: «Ну. и мы-то кто тут такие, черт возьми? Кучка слабаком? Кто мы — почти сто тысяч коммунистов уезда? Учти, дорогу в Бухарест, надо будет, мы разыщем»...
Сегодня первого секретаря было не узнать: лицо потемнело, глаза ввалились. И хотя он сидел совершенно неподвижно, вены на висках вздулись так, что казалось, нот-вот лопнут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103