С трудом нашел портфель среди хаоса, царившего в комнате. Августа спала. Стараясь ее не разбудить, он оделся, осторожно шагнул к двери. Вдруг услышал за собой ее голос:
— Ты уходишь, Дан? Подожди.— Она накинула на плечи халатик.— Чуть не забыла! Помнишь, ты взял у меня кандидатскую, к которой собирался писать реферат? Что с ней? Меня каждый день спрашивает профессор Димитриу.
— Она у меня,— ответил Дан.— Я сам собирался пойти с ней к профессору и все объяснить. Реферат, в общем-то, готов, но дело в том, что так называемая диссертация — это стыд и позор, окрошка какая-то из случайных цитат.
Сон у Августы как рукой сняло. Она тревожно взглянула на Дана.
— И ты об этом написал в реферате?
— А что прикажешь делать? Абсурд — выдавать этот бред за кандидатскую диссертацию.
— Хорошо, но ты понимаешь, каково будет профессору?
— Антону Димитриу? Ничего особенного. Это же работа не секретаря Иордаке, а всего-навсего его сына.
Насколько мне известно, он даже не родственник Ди-митриу.
— Но без поддержки Иордаке-отца Димитриу не смог бы получить кафедру.
— Тем хуже для него. Пусть выкручивается сам и не устраивает этому кретину научное звание моими руками. Не пройдет!
Августа замерла, поджала губы, прищурилась.
— А если я сама обещала профессору эту поддержку? Ведь преподавательская должность на улице не валяется...
Дан медленно переваривал эту взаимосвязь. Наконец он понял все, достал из портфеля злополучную тетрадку, протянул ее Августе.
— Вот его опус. Отдай, пожалуйста, Димитриу. С моим рефератом или без. Это единственная уступка, на которую я согласен. Можешь сказать, что из-за бухарестской комиссии я не успел его прочитать. Но не заставляй меня презирать самого себя.
Помолчав немного, Августа взяла тетрадку и отвернулась. А когда он подошел к двери, спросила:
— Ну а если бы, предположим, этот опус был моей диссертацией, ты поступил бы так же?
Дан ответил спокойно:
— Такая ситуация невозможна. Ты человек умный, начитанный и никогда не будешь выдавать набор цитат за диссертацию. Впрочем, я ждал этого вопроса и могу ответить прямо: мы бы вместе исправили все ошибки, мы бы работали до тех пор, пока не довели ее до нужного уровня. Я привел бы тебя на завод, подобрал бы нужные материалы, помог бы в опытах на стендах. Но сам бы не солгал и не дал бы солгать тебе. Ты бы честно заслужила кандидатское звание.
— А если — тоже предположим — я сдала бы такой опус и попросила у тебя положительный отзыв? Ты смог бы отказать любимой женщине, без которой, по твоим же словам, жить не можешь?
— Надавал бы тебе по одному месту, чтобы опомнилась...
С горьким чувством Дан спустился по лестнице. Была глубокая ночь. Город спал. Редкими светлячками мерцали в темноте окна. Он медленно шел по проспекту, думая об Августе. Даже ощущал ее теплое дыхание, прикосновения шелковистых, прохладных рук. Слышал шепот, в котором слова любви были похожи на ласковый весенний ветерок. Вздрогнул — пригрезился ее полный наслаждения вздох. И мирный покой наполнил душу, когда он представил себе ее головку на своей груди. «Да, но всегда ли Густи такая? — подумал он.— Увы! Она, как видно, не просто своевольна, но и безгранично властолюбива». Сейчас он ясно отдавал себе отчет в том, что великодушие уживается в ней с мелочностью. На любое замечание у нее всегда готов ответ: «Вот такая я! Такой у меня характер. Кому не нравится — скатертью дорога. И ты, Данчик, тоже или принимай меня такой, как есть, или...» Очень долго Дан гнал от себя и мысль о том, что в душе своей Августа всегда берегла нечто потаенное, неведомое другим, а ему хотелось большего простодушия, искренности, доверчивости. Как-то Дан упрекнул Августу в том, что она не до конца откровенна с ним. Она ответила со свойственной ей непосредственностью: «Дан, дорогой, в детстве я говорила все, что думала, но жизнь есть жизнь. Все, что во мне хорошего,— это от мамы, плохое — от жизни, от людей. Вот тебе точный адрес, кому предъявлять упреки. В своем воображении ты создал себе другую Густи — видимо, что-то вроде Наташи Ростовой. Ну пойми же наконец, я не такая, у меня свой характер!» Дан понимал, но как было жаль расставаться с прежним образом! Ведь Августа часто бывала по-настоящему нежной и отзывчивой, и ему тогда казалось, что они самой судьбой созданы друг для друга. А потом она снова становилась жестокой, ироничной, замыкалась в себе, и все фантазии Дана рассыпались как карточный домик...
Постепенно мысли пошли в другом направлении. В памяти всплыл испытательный стенд и два мотора, столь разные по типу, размерам и мощности. В ушах вновь зазвучал расстроенный голос Ференца: «Я с вами совсем голову потерял! Целыми днями мотаюсь в поисках деталей. Всем нужны какие-то особые параметры. Иначе, говорят, нельзя. Почему?» Дан остановился. «В самом деле — почему? — подумал он.— Почему нельзя? Именно здесь кроется наша основная ошибка. Мы уцепились за идею профессора Димитриу и носимся с ней, как со святыми мощами. Все убеждены в том, что любой новый мотор должен иметь свои параметры, специально для него изготовленные детали и узлы. Мол, только так можно обеспечить высокое качество. Придумали аксиому! Но кто доказал, что в производстве электрических моторов качество и унификация являются взаимоисключающими понятиями?
А если это не так? Если наоборот: именно унификация, ведущая к сокращению материалоемкости и рабочей силы, к систематизации производственного процесса, как раз и обеспечит качество моторов? Почему бы не запустить сразу целый спектр разных моделей и их модификаций, использующих большое количество стандартных деталей и узлов, изготавливаемых крупными сериями? В самом деле, целых два года мы бьемся над тем, как бы не пустить козла в огород! Профессор ошибся, посчитав свой вывод единственно возможным, а мы последовали за ним, как слепцы за поводырем. Не только возможно — необходимо наладить серийное производство моторов одновременно самого различного назначения. Если подойти к этой задаче с головой, все получится непременно!» Дан почувствовал прилив вдохновения, словно проснулся после долгого, крепкого сна. Ему захотелось сразу же, немедленно поделиться с кем-нибудь радостью, переполнившей душу.
Как всегда, ноги сами привели его к дому Августы. Странно, в ее окошке был свет. Дан поднялся на третий этаж, вставил было ключ в скважину, но изнутри торчал другой ключ. Он позвонил, и Августа мигом открыла дверь. Она была в халатике, с растрепанными волосами, в руке авторучка.
— Что случилось, Дан? У тебя такой вид...
Он поднял ее на руки, прижал к себе и, не закрывая двери, шагнул в комнату. Закружился по ковру в ритме какого-то индейского танца, бормоча в такт воображаемой музыке:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103