Впрочем, это не слишком омрачало мою радость. Тому, кто пришел учиться после тяжелого физического труда, после бесконечно длинного рабочего дня, тут было чему радоваться. Я не был больше отрешен от всего, или, вернее, не чувствовал себя ниже всех, перестал быть рабом, а стал человеком, имеющим собственный взгляд на жизнь и начинающим постигать ее. Огромной радостью было сознавать, что ты способен что-то усвоить.
Этой радостью мне очень хотелось с кем-нибудь поделиться. Мы, как правило, занимались по двое, тем более что комнаты были на двух человек, а расходы на освещение и отопление делились пополам. Но такая система часто не соблюдалась и поддерживалась лишь формально, — администрация во внутренний распорядок нашей жизни не вмешивалась. Каждый выбирал себе товарища для занятий и работал с ним всю зиму. Сидели всегда рядом в столовой и на лекциях, вместе занимались гимнастикой, вместе готовили уроки, — вообще не могли обойтись друг без друга. Таких школьных пар было много. Особенностью подобного товарищества было то, что оно крепко держалось всю зиму, но с окончанием учебного семестра связь таких друзей порывалась.
Я и мой товарищ были не похожи друг на друга как внешне, так и внутренне. Он происходил из семьи богатого крестьянина, жившего недалеко от Хорсенса, получал из дому большие деньги на карманные расходы, был мастер добывать книги, но не особенно прилежно читал их, — мне приходилось его подтягивать. Он первый подошел ко мне во время дискуссии. И всю зиму мы были с ним неразлучны —с утра, когда делали гимнастику, и до отхода ко сну. Но в самом конце зимнего семестра он влюбился в одну ученицу. После этого наша дружба кончилась, растаяла, как снег на солнце. Я снова вернулся к Сэтеру, к занятиям в нашей общей комнате. Он принял меня очень холодно, и в последний месяц наши отношения так и не наладились.
Теперь тесную дружбу двух молодых людей объясняют подсознательной эротикой. Что ж, под такую точку зрения можно подвести все что угодно. Только какая от этого польза? Жизнь потускнеет, если мы попытаемся лишить ее всей сложности отношений, которые установились с течением времени, и свести все к примитивному инстинкту. Я никогда не считал, что в основе дружбы двух молодых людей лежит смутное эротическое влечение, не говоря уж о том, что вообще не любил копаться в этом вопросе. Жить полной жизнью гораздо лучше, чем анализировать ее. Любовь прекраснее болтовни, какие бы красивые слова не говорились о ней. Мать внушала мне это с малых лет, твердя: «Будь благоразумен, мальчик!» И добавляла, перефразируя старинную поговорку: «Иначе сердце твое остынет».
В этом отношении школа была хорошо организована. Нам не читали лекций о половой жизни, а заботились о нашем здоровье и всестороннем укреплении организма путем правильной физической и духовной тренировки: по утрам усиленная гимнастика, а в течение всего дня напряженная умственная работа. Взаимоотношения между юношами и девушками были самые естественные, товарищеские, основанные на общей работе. Никаких мер предосторожности в школе не принималось; да в них и не было надобности. Учебные занятия у нас были совместные, и вместе мы совершали прогулки; по субботним вечерам в гимнастическом зале часто устраивались танцы или игры. Иногда учащиеся обручались и уезжали из школы женихом и невестой. Разлагающей атмосферы влюбленности здесь, к счастью, не было.
Многие из моих тогдашних соучеников и соучениц стали потом дельными хозяевами; некоторые — учителями в частных школах, а отдельные люди, ничем особенным себя не проявившие,—редакторами га зет умеренного направления. Никто из учеников двух зимних выпусков, насколько я могу их припомнить, не внес сколько-нибудь значительного пополнения в ряды свободомыслящих или крупного вклада в науку. Но из Асковской школы вышло немало превосходных сельских хозяев. Идеи Грундтвига, порой выспренние и романтические, претворились на практике в горы масла, яиц и свинины для экспорта.
Вопрос об уплате за мой пансион и учение был улажен весьма деликатно, и я никогда не замечал, чтобы ко мне относились иначе, чем к богатым ученикам. Все это сделал Бродерсен, владелец каменоломни в Рэнне. Я же узнал об этом от Карен Хольм лишь много лет спустя после смерти Бродерсена. Родился он неподалеку от селения Стенлэсе, где я сейчас пишу эти строки, и всякий раз, проходя мимо крестьянского домика вблизи Сведструпа, я не могу не вспомянуть добром этого человека, мечтателя и дельца. На остров Борнхольм он приехал совсем нищий, молниеносно сделал карьеру и несколько лет сиял на нашем горизонте, но кончил жизнь в болезни и нищете. Бродерсен! Человек с живой, отзывчивой душой и маленькими горячими руками. Думая о нем, я как-то легче переносил свою бедность.
Быть бедным довольно тяжело, даже когда свыкаешься со своим положением. Много прекрасных слов говорится о свободе, но ничто в мире так не закабаляет человека, как бедность. Дьявольски трудно почувствовать себя свободным, если никак не можешь извернуться, чтобы приобрести самое необходимое и хотя бы внешне выглядеть не хуже других, или если задолжал кругом и приходится придумывать всяческие отговорки, чтобы как-нибудь выйти из затруднения. Вот мой брат Георг — тот не унывал. Невозможно было поколебать его веру в то, что он сам себе хозяин; он не считался ни с чем и на все смотрел глазами бродяги. Он брал что ему нужно где и как придется, хвастался, пускал пыль в глаза, делал долги и предоставлял другим расплачиваться. «Я ведь приношу некоторую пользу, — стало быть, должен как-то существовать! — говорил он. — Ты просто идиот, что записываешь свои долги; этак ты всю жизнь с ними не развяжешься. Брось записывать, забудь совсем; тогда и другие, может быть, о них забудут!»
Он называл меня мелочным и, пожалуй, не совсем без оснований. Но если бедность лишает человека свободы, то долги, по-моему, связывают его еще больше. Меня они невыносимо мучили. Уезжая в Асков, я взял в кредит костюм у портного Педерсена в Нексе. Я рассчитывал, что найду летом какой-нибудь заработок, который даст мне возможность и с долгом расплатиться, и будущую зиму встретить не с пустыми руками. Домой, в Нексе, я и показываться не хотел, пока не погашу этого долга: меня беспокоила мысль о том, что я могу встретиться там с моим кредитором. Георг, конечно, был прав, считая, что люди состоятельные мало заботятся о том, честно ли они разбогатели. Так что, может быть, и справедливо было не отдавать долга./. Но меня мало прельщала справедливость, которая учит красть!
Школа наша отрицала материалистическое понимание счастья, трактуя его идеалистически. Нам проповедовали: живи духовными интересами, и ты будешь чувствовать себя бесконечно богатым, каким бы бедняком ты ни был!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38