— Ты, верно, носишь с собой «жаркую зону»! — говорили мне товарищи. — А вот мы очень зябнем здесь.
В таком состоянии отправился я на пароходе в Нексе и все путешествие провалялся, обливаясь потом, на средней палубе, темной и вонючей, загрязненной скотом, который пароход привез с Борнхольма в столицу.
Я прогостил дома неделю. Отец даже забыл свою воркотню и гордился, что я стал учителем. Мать плакала и поила меня ромашковым настоем.
Хотя пользоваться велосипедом у меня не хватало сил, я все не хотел расставаться с ним, а дедушка мой не прочь был покататься. (После смерти бабушки он жил у моих родителей.) И хотя ему шел уже восьмидесятый год, он то и дело ковылял в сарай, чтобы поглядеть на машину, потрогать ее. Мне приходилось выкатывать велосипед на дорогу и показывать старику, как надо садиться и ехать. Дедушка брался дрожащими руками за руль, приподымал с земли одну ногу, чтобы сесть в седло, но тотчас же отказывался от своего намерения и грустно замечал:
— Нет, видно состарился я. Многого мне уж не придется испытать!
С трудом я добрался до Оденсе. Но там Карен Йоргенсен живо уложила меня в постель и послала за доктором. Температура поднялась выше сорока, доктор определил двустороннее воспаление легких. Это меня окончательно убило. Я ведь рассчитывал через день-другой встать на ноги. Каникулы не кончились, и мне столько еще хотелось объездить, осмотреть! Велосипед я велел поставить к себе в комнату, чтобы он все время был у меня перед глазами. Когда температура на некоторое время спадала и боли прекращались, я лежа мысленно путешествовал.
Но какая все-таки благодать отдохнув в постели! Хотелось отлежаться на всю предыдущую жизнь. Едва лихорадка немного спадала, постель так ласково баюкала меня; вспоминалось раннее детство, когда я много хворал; прижимаясь щекой к прохладной подушке, я, бывало, сразу успокаивался.
Док юр стал лечить меня шпанскими мушками.
— Теперь принято делать проколы и спускать воду,— говорил он мне, —выкачивать ее, как из сосуда. Но мы тут лечим по-старинке, предпочитаем шпанские мушки.
Он сам налеплял их, потом присаживался на край постели и занимал меня разговорами. Забавный он был старикашка. Из носа и из ушей у него торчала седоватая щетина, а брови расходились в стороны, как орлиные крылья. Он был почти совсем глухой, и когда хотел прослушать легкие, то приходилось громко кашлять и кричать. Всякое усилие вызывало у меня невыносимую боль внутри, словно все там разрывалось на части.
Тем не менее без доктора я скучал. Он приходил запыхавшийся и, присев ко мне на постель, долго не мог отдышаться, однако начинал сразу, захлебываясь, болтать, то раздувая, то втягивая щеки:
— Это все здешний климат... Ох, этот зловредный воздух! А ну-ка взглянем на спину. «Бифштекс по-татарски». Но жидкости убавилось... Ай-ай! Дыра в пластыре. Теперь Карен станет ругаться, что мы испортили постель!..
Я улыбался его болтовне, как ни мучила меня боль.
Другие доктора посмеивались над пристрастием старика к шпанским мушкам: он сам об этом рассказывал. Но он был прав — экссудат исчезал, мы его преследовали мушками по всей грудной клетке. Это была форменная охота. Я указывал, где находится дичь, а старик доктор выгонял ее пластырями.
— Черт подери! — говорил он.
Наконец боли прекратились, и я, делая вдох и выдох, чувствовал, как внутри у меня словно склеиваются расклеиваются два куска вощеной бумаги.
Доктор пришел в восторг.
— Хотелось бы, право, показать вас моим коллегам, этим гордецам! — сказал он. — Не осталось ни единого местечка, куда можно было бы налепить пластырь. А если опять накопится вода, ю придется выкачать ее через пуп!
— Теперь бы только сбить температуру градуса па полтора, — возвестил он однажды, — да избавиться от вашего проклятого велосипеда!
Все в интернате ругали мой драгоценный велосипед, а в один прекрасный день за ним явился наш механик. Он разобрал машину и принес показать мне подшипники, наполовину стертые, — вместо шариков в них оказались какие-то обломки.
— Вы не на шариках катались, а на щебне! — с возмущением заявил механик. — Это просто невероятно!
Йорген Педерсен получил свой велосипед обратно. Мои соседи по интернату отнесли машину прямо в контору газеты. Уборщицы радовались: машина только мешала им мыть пол в комнате.
Зато я был вознагражден; три молоденькие ютландки пришли спросить, правда ли, что я расстался с велосипедом.
— Ну, тогда мы будем навещать вас! — пообещали они.
Прошло много времени, прежде чем температура упала до нормальной. Но я так привык к постели, что вовсе не хотел вставать. Ученики забегали проведать меня после уроков, приносили цветы или фрукты. Дочки бедной швеи пришли однажды со сдобной булочкой, которую купили на собственные сбережения, вынутые из копилки.
— Мы вытряхнули всего одну монету в пять эре, — сказали они, — и мама это знает.
Три ютландки регулярно вывешивали на своем окошке сигнал, возвещавший об их визите, а через день непременно забегал, отдуваясь, старик доктор, садился на край постели и занимал меня с часок своей болтовней.
Он, видимо, знавал лучшие дни, и временами похоже было, что он навеселе, но спиртным от него ни когда не пахло. Говорили, будто он морфинист. Но как радовали меня его посещения!
Я вступил в новый этап жизни — стал больше интересоваться людьми, чем книгами. Даже описания путешествий, которые я глотал под предлогом подготовки к урокам географии, теперь не так занимали меня. Гораздо увлекательнее было, лежа в постели, путешествовать в мире психологических явлений и загадок! Меня занимали человеческие отношения, в особенности же вопрос о том, почему люди так непохожи друг на друга. Ведь подумать только, любовь довела женщину до клеветы на любимого человека! Врач, который должен был заботиться о спасении человеческих жизней, при всем своем опыте и знании губил собственную жизнь, отравляя себя морфием! Да, много удивительного творилось на свете. Меня интересовала психология этих людей, я хотел знать, что толкает их на такие поступки, чем они оправдываются перед собственной совестью? И почему люди оказывали мне доверие, отчего их тянуло ко мне?
Несмотря на то, что я был молод, люди иногда искали во мне моральную поддержку. Мне казалось, что старик доктор навещает меня так часто потому, что нуждается в моем обществе. Может быть, у него был какой-нибудь душевный надлом? Я знал, что он не женат, но, кажется, имеет внебрачного сына, который теперь не признает его. Может быть, старику недостает сына? Возможно... Да мало ли что может быть! Свои частые визиты ко мне старик объяснял необходимостью проверять ранки после шпанских мушек, давным-давно зажившие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38