Этот случай заставил меня серьезно призадуматься над такой формой проявления любви.
В течение следующих двух недель, до самых каникул, Фрекен Л. выказывала мне утонченное презрение. Она вообще не разговаривала со мной, за столом не отзывалась на самые обычные вопросы и глядела на меня с таким выражением, словно видела перед собой самого отвратительного человека.
Я обрадовался, когда незадолго перед каникулами, испытующе глядя на меня, директор сказал, что фрекен Л. не вернется к нам, а останется дома вести хозяйство отца.
Директор сообщил мне, что я получу жалованье также и за время каникул. Стало быть, я мог позволить себе объездить на велосипеде все окрестности, всю Данию, если вздумается!
В начале каникул приехали на велосипедах из Ютландии два моих товарища по Асковскои школе; они собирались в новую длительную экскурсию. Я с удовольствием присоединился к ним. Мы проехали по цветущему острову Фюн до самого Свеннборга и переправились на еще более цветущий остров Тоссинге. Мы были в восторге от Дании, но нам все казалось мало и мало. Мы осмотрели много заводов, взбирались на каждую возвышенность, поднялись и на колокольню церкви в Брейнинге, откуда виден был весь Датский архипелаг, взобрались на самую верхушку, в деревянный купол, где на нас глазели из сумрачных углов совы, а летучие мыши хлопали крыльями. Мы купались в быстринах между островами Тоссинге и Турэ, побывали в замке Транекэр и на веслах добрались до острова Лолланд.
Как хороши все эти протоки и броды, эти илистые отмели и птичьи островки, словно только что вынырнувшие из моря, и вся эта мягкая, нежная, словно новорожденная природа архипелага, которую так живо напомнили мне впоследствии венецианские лагуны! Во время этой велосипедной экскурсии я впервые познакомился с природой Дании. Плодородна была земля на Борнхольме, но там наша планета как бы высовывала из наносной почвы свой гранитный хребет и ребра, словно желая напомнить о заре истории и о прочности существующего. Здесь же все было сплошь зелено, даже дно морское, поросшее водорослями. Прибрежные леса подступали к самой воде, будто желая утолить жажду. Кое-где на берегу, у самой опушки леса, виднелись строящиеся баркасы; суда словно пятились в море.
Я познакомился с этим цветущим уголком Дании впервые. На фоне живописной природы торчали ветхие хижины с завешанными грязным тряпьем окнами; у порога ползали чумазые, полуголые ребятишки. На островах Лолланд и Фальстер и на юге Зеландии мы видели немало помещичьих имений, расположенных в красивой местности, — настоящие замки, окруженные рвами и
роскошными парками. Но нередко такой барский дом, напоминающий дворец с башнями и шпилями, со множеством флигелей, окружен был стоявшими среди поля полуразвалившимися лачугами, изо всех щелей которых зияла нужда.
На Борнхольме не было помещичьих усадеб. Здесь впервые я увидел, как плодородна датская земля. Но я никогда раньше не встречал таких жалких, убогих лачуг. Роскошные замки и нищенские лачуги составляли резкий контраст. А ведь уже в то время принято было говорить, что «Дания — счастливейшая в мире страна, где немногие имеют слишком много, и еще более немногие слишком мало». Вспоминая об этом, я, бывало, гордился своей страной, однако теперь понял, что это далеко не так. Здесь на каждую помещичью усадьбу приходилось по сотне лачуг; эти усадьбы словно высасывали все соки у крестьянских хижин, так же как большие города иссушали водоемы на много километров вокруг.
Мы сделали привал в одном местечке на юге Зеландии и в маленькой жалкой лачуге попросили напиться. Здесь сидела за мольбертом дама в светлом платье и писала маслом картину. В разбитом окошке торчало что-то красное, а на пороге стояла, прислонясь к косяку, женщина с ребенком на руках; малютка упирался ножонками в ее выпятившийся живот. Женщина нерешительно покосилась на даму, и та сделала ей знак, что можно перестать на минуту позировать и подать нам напиться.
— Это их милость, барыня из замка, — шепнула нам женщина в кухне. — Она говорит, что наше жилье очень красивое. Но мне пришлось заткнуть окошко моей красной праздничной юбкой, —старая тряпка барыне не понравилась, не живописно получается, говорит.
Теперь-то вышло живописно — красная юбка просто лезла в глаза. И мне вспомнились красные флаги на общественных выгонах, где я провел детство.
До сих пор за всю свою жизнь я совершил всего одну экскурсию — из Аскова до Скамлингской банки, да еще прогулку с фру Мольбек на остров Фане, побывал также в степи около Тирслюнда. Теперь я увидел весь Датский архипелаг — с широкими полями острова Лолланд, красивыми меловыми утесами острова Мёп, известковыми карьерами на острове Факсе, поместьями Стевнса, Нюсэ и с другими историческими усадьбами, — словом, всю Данию целиком. Жизнь предстала передо мной более сложной и пестрой.
Правда, мне нелегко далась эта экскурсия. Ход у моего велосипеда был тяжелый, а физической силой я не отличался. Спутникам моим нередко приходилось останавливаться и поджидать меня или же катить прямо к намеченной остановке и там дожидаться. Вначале они пробовали меняться со мной машинами, но это им скоро наскучило,— их велосипеды были гораздо легче и быстрее на ходу и не шли ни в какое сравнение с моим. На последнем этапе пути от Факсе до Копенгагена — конечной цели нашей экскурсии — я все время отставал от товарищей, и они уехали вперед, условившись встретиться со мною на маленькой туристской базе, где за полкроны можно было получить ночлег и завтрак. Но между городом Кэге и Копенгагеном я почувствовал такую усталость, что прилег в канаве отдохнуть и крепко уснул.
Проснулся я под вечер совсем больной: меня лихорадило и в левом боку кололо. Двигаться дальше я был не в силах и остался лежать на дороге, пока какой-то крестьянин, ехавший в столицу за отбросами для свиней, не подобрал меня вместе с велосипедом. Он отвез меня на постоялый двор неподалеку туристской базы.
Я провел в Копенгагене несколько дней, несмотря на то, что чувствовал боль в груди; навестил тетку Трине, разузнал, где живет Якоб Хансен, но не застал его дома. Мне было трудно дышать, меня то знобило, то кидало в жар. Я, однако, не думал, что заболел серьезно, и не пошел к врачу. Я вообще был у врача всего один раз в жизни и понятия не имел, что такое лихорадка. В моем представлении она была связана с болотами и добычей золота. Термометра у меня в руках сроду не бывало. Впоследствии мне стало ясно, что я все время ходил с повышенной температурой и ничего не замечал, пока она не подскочила до сорока градусов. Мне лишь казалось, что в Копенгагене страшно жарко. Воздух словно обжигал кожу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38