В Берлине, перейдя со своим брезентовым саквояжем вокзальную площадь, я спросил извозчика, на какую конку мне сесть. Я хотел добраться до гостиницы для странствующих подмастерьев на Матильден-штрассе. Услышав мой вопрос, извозчик, снявший было с лошади торбу с овсом и попону, надел их снова и проводил меня до остановки.
Мне удалось пробраться в университет и даже прослушать лекцию знаменитого Трейчке, одного из первых глашатаев третьей империи. Он говорил о грядущем мировом владычестве Германии, и студенты устроили ему восторженную овацию, подбрасывали в воздух свои шапочки, опрокидывали столы и стулья.
Какой-то студент подошел ко мне и спросил, что мне, собственно, нужно. Он, видимо, принял меня за англичанина, из-за чего я ужасно возгордился. Узнав, что я датчанин, студент, однако, стал очень любезен и предложил быть моим гидом по университету. Он был медик и поэтому провел меня прежде всего в анатомический зал медицинского факультета. В обширной комнате на мраморных столах лежали трупы людей; студенты в белых халатах потрошили мертвых, а служители приносили на спине новые трупы, часто без ноги или руки, а то и без обеих, и — шлеп! — сбрасывали их на столы. В общем, все помещение напоминало мясную лавку. На одном столе лежал труп молодой женщины с запрокинутой головой; распущенные волосы свисали до полу. Пол был мокрый и липкий. «Жертва Шпрее!» — сказал студент, анатомировавший труп, и по локоть запустил голую руку в рассеченную грудь, словно искал там сердце. Потом этой же рукой взял лежавшую около трупа булочку и стал ее ест, Мне сделалось дурно, и меня увели из зала.
У меня было много новых интересных впечатлений. К югу от Мюнхена я впервые увидел горы. Они словно катили па меня свои громады, и от этого захватывало дух. В Инсбруке я остановился — хотелось испытать, каково взбираться на эти горы.
Ночевал я на постоялом дворе, который в старину служил пристанищем любимому герою моего детства— Андреасу Гоферу , когда он приезжал в Инсбрук и призывал народ к борьбе с притеснителями. Быть может, я даже спал на той самой кровати, на которой когда-то спал и он, она была достаточно стара и солидна. При мысли об этом у меня мурашки забегали по коже.
Миновав итальянскую границу, я попал в одно купе с молодым человеком, тоже ехавшим в Рим и как раз в тот же пансионат, который рекомендовали мне в Аскове. Молодой человек оказался сыном хозяйки пансионата. Он знал несколько десятков слов по-немецки и так же гордился этим, как и я знанием такого же количества итальянских слов. И, разумеется, он с таким же упрямством говорил со мной по-немецки, как я с ним по-итальянски; однако мы понимали друг друга! Если я и раньше считал себя счастливцем, то эта встреча только подтвердила мое убеждение. Еще бы! Меня встретили на самой границе и проводили до места. Все, что со мною происходило, было замечательно, великолепно!
В Риме я встретил датских художников Ринга и Бреннекилле и скульптора Боннесена. Доктор Мольтесен, который занимался в Ватиканской библиотеке, позаботился, чтобы я переменил дорогой пансионат на более дешевое жилище, где с меня брали всего одну лиру в день. Съестное я покупал себе сам. У меня по-прежнему не было аппетита. Зато я стал понемножку пить вино. От него становилось светлее на душе и легче дышалось. Выпив полбутылки местного красного вина, я чувствовал, что могу дышать полной грудью.
От вина стал прибывать и аппетит. Вначале я питался почти одним воздухом, — потом, чтобы насытиться, пришлось обедать. Делал я это обыкновенно под вечер. Таким образом, мне не приходилось ложиться спать с курами и можно было побыть в компании земляков,— все мы собирались обычно в одном ресторанчике. Это было хорошо для души, однако не слишком полезно для легких.
Редактор Шмидт в Рэнне рассылал копии моих «Путевых заметок» другим газетам, собирал гонорары и отсылал мне. Первые же заметки так ему понравились, что он по собственной инициативе предложил опубликовать их еще некоторым газетам, и шесть новых газет присоединились к прежним двенадцати. Таким образом, каждая корреспонденция давала мне двадцать семь крон, а я писал в месяц не меньше трех, и это сулило в будущем полное изобилие. Больше ста лир в месяц я не проживал, а эта сумма составляла немногим более шестидесяти датских крон. К сожалению, гонорары за корреспонденции поступали туго; для провинциальной датской газеты полторы кроны за статью считались по тем временам немалой платой. Поэтому я принялся писать «Путевые заметки» и целые новеллы для «Иллюстрированных приложений», что очень подкрепило мой бюджет. За новеллу платили от десяти до двадцати пяти крон. В общем я написал более семидесяти таких рассказов за поездку, длившуюся около двадцати месяцев. Я проехал Италию и Испанию из конца в конец, побывал также на севере Марокко. В 1903 году, почти полностью повторив свой первый маршрут, я написал книгу «Солнечные дни», где собрал воедино впечатления от этих двух поездок.
Несмотря на лихорадку, мучившую меня, когда я писал, я довольно легко справлялся с разнообразными литературными задачами. Окружающее было для меня полно новизны, — и я считал, что такой же интерес оно вызывает и у других; поэтому я закреплял на бумаге все
виденное, пережитое А увидеть мне удалось многое благодаря тому, что путешествовал я пешком, часто не имея денег, чтобы уплатить за ночлег.
Холода погнали меня из Рима, и я направился в Помпею, куда должен был приехать и художник Бреннекилле. Однако через несколько недель и в Помпее стало для меня слишком холодно. Я поехал в Неаполь, а оттуда «зайцем» на пароходе в Палермо, на остров Сицилию. Меня спрятал на своей койке кочегар, взяв за это всего полторы лиры. Среди ночи надо мною вдруг склонилось черное лицо, и в моем полусонном мозгу молнией промелькнули все страшные рассказы о разбойниках и грабителях. Но это оказался кочегар, он пришел спросить, как я себя чувствую.
— Спасибо, хорошо! Только я чертовски проголодался. Мои последние деньги ушли на уплату за этот морской переезд.
— Не могу же я за полторы лиры дать тебе еще и ужин, — сказал кочегар и ушел, безбожно ругаясь. Но вскоре он вернулся с отбивной котлетой из козлятины, жареной картошкой и полбутылкой вина. Это было угощение от кока.
В Палермо меня ждал почтовый перевод на небольшую сумму. Каждый переезд на новое место был связан с напряженным ожиданием — есть ли там уже перевод на мое имя? Письма я получал совсем редко. Единственными моими корреспондентами были фру Мольбек и Матильда.
Из Палермо я добрался, большей частью пешком, до Джирдженти, а оттуда до Сиракуз. Время от времени мне удавалось пристроиться к каравану и проехать часть дороги верхом на осле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Мне удалось пробраться в университет и даже прослушать лекцию знаменитого Трейчке, одного из первых глашатаев третьей империи. Он говорил о грядущем мировом владычестве Германии, и студенты устроили ему восторженную овацию, подбрасывали в воздух свои шапочки, опрокидывали столы и стулья.
Какой-то студент подошел ко мне и спросил, что мне, собственно, нужно. Он, видимо, принял меня за англичанина, из-за чего я ужасно возгордился. Узнав, что я датчанин, студент, однако, стал очень любезен и предложил быть моим гидом по университету. Он был медик и поэтому провел меня прежде всего в анатомический зал медицинского факультета. В обширной комнате на мраморных столах лежали трупы людей; студенты в белых халатах потрошили мертвых, а служители приносили на спине новые трупы, часто без ноги или руки, а то и без обеих, и — шлеп! — сбрасывали их на столы. В общем, все помещение напоминало мясную лавку. На одном столе лежал труп молодой женщины с запрокинутой головой; распущенные волосы свисали до полу. Пол был мокрый и липкий. «Жертва Шпрее!» — сказал студент, анатомировавший труп, и по локоть запустил голую руку в рассеченную грудь, словно искал там сердце. Потом этой же рукой взял лежавшую около трупа булочку и стал ее ест, Мне сделалось дурно, и меня увели из зала.
У меня было много новых интересных впечатлений. К югу от Мюнхена я впервые увидел горы. Они словно катили па меня свои громады, и от этого захватывало дух. В Инсбруке я остановился — хотелось испытать, каково взбираться на эти горы.
Ночевал я на постоялом дворе, который в старину служил пристанищем любимому герою моего детства— Андреасу Гоферу , когда он приезжал в Инсбрук и призывал народ к борьбе с притеснителями. Быть может, я даже спал на той самой кровати, на которой когда-то спал и он, она была достаточно стара и солидна. При мысли об этом у меня мурашки забегали по коже.
Миновав итальянскую границу, я попал в одно купе с молодым человеком, тоже ехавшим в Рим и как раз в тот же пансионат, который рекомендовали мне в Аскове. Молодой человек оказался сыном хозяйки пансионата. Он знал несколько десятков слов по-немецки и так же гордился этим, как и я знанием такого же количества итальянских слов. И, разумеется, он с таким же упрямством говорил со мной по-немецки, как я с ним по-итальянски; однако мы понимали друг друга! Если я и раньше считал себя счастливцем, то эта встреча только подтвердила мое убеждение. Еще бы! Меня встретили на самой границе и проводили до места. Все, что со мною происходило, было замечательно, великолепно!
В Риме я встретил датских художников Ринга и Бреннекилле и скульптора Боннесена. Доктор Мольтесен, который занимался в Ватиканской библиотеке, позаботился, чтобы я переменил дорогой пансионат на более дешевое жилище, где с меня брали всего одну лиру в день. Съестное я покупал себе сам. У меня по-прежнему не было аппетита. Зато я стал понемножку пить вино. От него становилось светлее на душе и легче дышалось. Выпив полбутылки местного красного вина, я чувствовал, что могу дышать полной грудью.
От вина стал прибывать и аппетит. Вначале я питался почти одним воздухом, — потом, чтобы насытиться, пришлось обедать. Делал я это обыкновенно под вечер. Таким образом, мне не приходилось ложиться спать с курами и можно было побыть в компании земляков,— все мы собирались обычно в одном ресторанчике. Это было хорошо для души, однако не слишком полезно для легких.
Редактор Шмидт в Рэнне рассылал копии моих «Путевых заметок» другим газетам, собирал гонорары и отсылал мне. Первые же заметки так ему понравились, что он по собственной инициативе предложил опубликовать их еще некоторым газетам, и шесть новых газет присоединились к прежним двенадцати. Таким образом, каждая корреспонденция давала мне двадцать семь крон, а я писал в месяц не меньше трех, и это сулило в будущем полное изобилие. Больше ста лир в месяц я не проживал, а эта сумма составляла немногим более шестидесяти датских крон. К сожалению, гонорары за корреспонденции поступали туго; для провинциальной датской газеты полторы кроны за статью считались по тем временам немалой платой. Поэтому я принялся писать «Путевые заметки» и целые новеллы для «Иллюстрированных приложений», что очень подкрепило мой бюджет. За новеллу платили от десяти до двадцати пяти крон. В общем я написал более семидесяти таких рассказов за поездку, длившуюся около двадцати месяцев. Я проехал Италию и Испанию из конца в конец, побывал также на севере Марокко. В 1903 году, почти полностью повторив свой первый маршрут, я написал книгу «Солнечные дни», где собрал воедино впечатления от этих двух поездок.
Несмотря на лихорадку, мучившую меня, когда я писал, я довольно легко справлялся с разнообразными литературными задачами. Окружающее было для меня полно новизны, — и я считал, что такой же интерес оно вызывает и у других; поэтому я закреплял на бумаге все
виденное, пережитое А увидеть мне удалось многое благодаря тому, что путешествовал я пешком, часто не имея денег, чтобы уплатить за ночлег.
Холода погнали меня из Рима, и я направился в Помпею, куда должен был приехать и художник Бреннекилле. Однако через несколько недель и в Помпее стало для меня слишком холодно. Я поехал в Неаполь, а оттуда «зайцем» на пароходе в Палермо, на остров Сицилию. Меня спрятал на своей койке кочегар, взяв за это всего полторы лиры. Среди ночи надо мною вдруг склонилось черное лицо, и в моем полусонном мозгу молнией промелькнули все страшные рассказы о разбойниках и грабителях. Но это оказался кочегар, он пришел спросить, как я себя чувствую.
— Спасибо, хорошо! Только я чертовски проголодался. Мои последние деньги ушли на уплату за этот морской переезд.
— Не могу же я за полторы лиры дать тебе еще и ужин, — сказал кочегар и ушел, безбожно ругаясь. Но вскоре он вернулся с отбивной котлетой из козлятины, жареной картошкой и полбутылкой вина. Это было угощение от кока.
В Палермо меня ждал почтовый перевод на небольшую сумму. Каждый переезд на новое место был связан с напряженным ожиданием — есть ли там уже перевод на мое имя? Письма я получал совсем редко. Единственными моими корреспондентами были фру Мольбек и Матильда.
Из Палермо я добрался, большей частью пешком, до Джирдженти, а оттуда до Сиракуз. Время от времени мне удавалось пристроиться к каравану и проехать часть дороги верхом на осле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38