Такое хозяйство представляется мне символом процветания земного шара, преображенного трудом миллионов усердных рабочих рук.
Бьёрнстерне Бьёрнсон где-то говорит, что писателем может стать человек, который замечает и осмысливает все то, мимо чего равнодушно проходят другие. Писатель — внутреннее око человечества, замечающее любую мелочь. Благодаря ему люди познают жизнь цветов, птиц, бедняков, обездоленных, детей. Но хорошо, если писатель также видит и все великое; если он отличается дальнозоркостью и тем вечным беспокойством, которое вынуждает его пересматривать свои позиции, а он в свою очередь заставляет других людей следовать по его пути, задумываться над жизнью и над тем, как все в мире устроено. Быть писателем — это значит понимать, что, в сущности, ты ничего не знаешь, но стремишься узнать все!
Никто не отрицал, что я обладаю необходимой писателю свежестью восприятия; зато считали, что у меня нет способности к самоанализу. Да, я действительно не способен копаться в себе. Вглядываться в то, что творится вокруг, во всем, что творится вокруг, разбираться в этом, принимать участие во всем, что происходит между небом и землей, мне нравилось куда больше, чем углубляться в себя и раздумывать о том, что во мне происходит. Неужели я, обладая такими чуткими нервами, мог бы заниматься исключительно созерцанием своего собственного «я»!
В том мире, к которому я принадлежал по происхождению, воспитанию и складу ума, не слишком много внимания уделяли собственной персоне; тому, кто вздумал бы этим заниматься, не поздоровилось бы: жизнь в этом мире складывалась из мучительных лишений, горькой нужды и всяческих превратностей. Горести и заботы почти не оставляли в сердце места для сентиментальной жалости к себе и другим. И все же в то время, когда мы сами сидели на одном хлебе, я часто слышал, как мать жалела соседей-бедняков, у которых и того не было. Как мало нужно пролетарию, чтобы не чувствовать себя совсем несчастным! Заболят, бывало, у тебя зубы,— тебе говорят, что зубная боль укрепляет волю, если не распускать себя, не хныкать, а покрепче стиснуть зубы и терпеть. Или если заноет спина от непосильной работы, мать утешает: «Спина? Нашел о чем говорить! Ты благодари бога, мальчик,— ведь у тебя и слины-то нет, один костяк с ямой посредине». Такие слова не просто утешали, они ободряли и помогали бороться с невзгодами. Когда там было особенно заниматься собой и собственными недугами!
Однако зачатки первоклассного «созерцателя собственного пупа» во мне все же были. Когда мы с Якобом Хансеном порой возвращались часа в два-три ночи из Студенческого общества после горячих дискуссий, так часто происходивших на рубеже века, я мог в потемках безошибочно узнать и перечислить по запаху все лавки, мимо которых мы шли. Смолоду, в течение многих лет, для меня было настоящей мукой «обживать» новое помещение. Мне не давали спать бившие в нос запахи, оставшиеся от многочисленных предшественников. Требовалась продолжительная тренировка, большие усилия над собой, чтобы наконец привыкнуть. Немало стараний приложил я, чтобы стать таким же, как другие люди! Однако нельзя сказать, чтобы от этого я проиграл,— наоборот, как личность я выиграл.
Писатели, вышедшие из народа, в то время были не в почете. Я убедился в этом еще до выхода в свет моей первой книги «Тени». Герман Банг возвестил тогда в «Вечерней газете»: «Теперь на Парнасе начнется пляс в деревянных башмаках». Да! Животное, цветок, плод считаются прекрасными, если в них есть лучшие, типичные признаки, свойственные данному роду или виду. А вот произведения искусства и литературы ценятся больше всего за их исключительность, оригинальность. Писателю выгоднее избегать типичного; напротив, надо стараться показать читателю что-нибудь особенное, необычное, вроде теленка о двух головах!
Когда я вступал в литературу, такими темами, как будничная жизнь, быт и психология простых людей, решительно пренебрегали. Писатель должен был выводить оригинальные персонажи, показывать необычные ситуации. И писатели метались в поисках сюжетов, как можно более рискованных. Так продолжалось, пока наконец кому-то не пришло в голову, что жизнь сама дает сюжеты в изобилии, что пора перестать гоняться за редкими и, в сущности, никому не нужными исключениями, которые скоро забудутся, пора перестать игнорировать будничную жизнь. Все, что в ней происходит, может служить материалом для писателя, — нужно только поддерживать живую связь с этой жизнью.
В наше время темы и сюжеты из будничной жизни поднялись в цене и у критики и в наиболее образованных кругах. Простые люди теперь приобщаются к чтению, литература стремится стать ближе к жизни. И хотя жизнь беспощадна—все-таки она прекрасна
Действительность требует от писателя огромной трудовой дисциплины и большой фантазии. В * жизни нет места безалаберному метанию из стороны в сторону; дело не в том, чтобы открыть всем свои мысли, словно на показ. Из целого вороха задач, которые ставятся жизнью, нельзя выуживать первый попавшийся литературный сюжет. Жизнь знает лишь одно верное решение, и если писатель находит его, то оно вызывает живой отклик в широчайших слоях народа. Десятки тысяч людей оценят, тогда автора, и сердца их преисполнятся признательностью и любовью. Известно, что чем глубже проникает писатель в толщу действительности, тем крепче становится его связь с читателями и тем горячее их благодарность к нему.
Как это хорошо, что человек — не изолированная единица! Бывает, приступишь к работе нехотя, почти силой заставляешь себя взяться за перо, и все-таки работа тебе удается. Кто же или что тебя неволит? Что дает толчок в работе, помогает побеждать трудности, от преодоления которых зависит все? Может быть, тут орудуют какие-то мистические силы или помогает великая общность, которая двигает тобой и поощряет к работе, словно карликов в сказке. Случается, что ты безнадежно запутаешься, и вдруг ночью приснится как раз такое решение, к которому не привела бы и самая напряженная работа ума. И после этого все опять идет гладко! Говорят, что во сне действует наше подсознание. Но что это, в сущности, за сила такая? Отражение, воспоминание уже пережитого тобой, или твоими предками, или современниками? А бывает и так, что, читая что-нибудь из написанного в молодости, удивляешься, как тебе удалось это написать, не прожив предварительно долгую жизнь. Но творить во многих случаях означает — работать на будущее. Работа писателя зависит от многого.
И вот ты создал произведение, которое могли бы написать и другие,— если бы только догадались, как они утверждают! И вместе с тем оказывается, что это лучшее твое произведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Бьёрнстерне Бьёрнсон где-то говорит, что писателем может стать человек, который замечает и осмысливает все то, мимо чего равнодушно проходят другие. Писатель — внутреннее око человечества, замечающее любую мелочь. Благодаря ему люди познают жизнь цветов, птиц, бедняков, обездоленных, детей. Но хорошо, если писатель также видит и все великое; если он отличается дальнозоркостью и тем вечным беспокойством, которое вынуждает его пересматривать свои позиции, а он в свою очередь заставляет других людей следовать по его пути, задумываться над жизнью и над тем, как все в мире устроено. Быть писателем — это значит понимать, что, в сущности, ты ничего не знаешь, но стремишься узнать все!
Никто не отрицал, что я обладаю необходимой писателю свежестью восприятия; зато считали, что у меня нет способности к самоанализу. Да, я действительно не способен копаться в себе. Вглядываться в то, что творится вокруг, во всем, что творится вокруг, разбираться в этом, принимать участие во всем, что происходит между небом и землей, мне нравилось куда больше, чем углубляться в себя и раздумывать о том, что во мне происходит. Неужели я, обладая такими чуткими нервами, мог бы заниматься исключительно созерцанием своего собственного «я»!
В том мире, к которому я принадлежал по происхождению, воспитанию и складу ума, не слишком много внимания уделяли собственной персоне; тому, кто вздумал бы этим заниматься, не поздоровилось бы: жизнь в этом мире складывалась из мучительных лишений, горькой нужды и всяческих превратностей. Горести и заботы почти не оставляли в сердце места для сентиментальной жалости к себе и другим. И все же в то время, когда мы сами сидели на одном хлебе, я часто слышал, как мать жалела соседей-бедняков, у которых и того не было. Как мало нужно пролетарию, чтобы не чувствовать себя совсем несчастным! Заболят, бывало, у тебя зубы,— тебе говорят, что зубная боль укрепляет волю, если не распускать себя, не хныкать, а покрепче стиснуть зубы и терпеть. Или если заноет спина от непосильной работы, мать утешает: «Спина? Нашел о чем говорить! Ты благодари бога, мальчик,— ведь у тебя и слины-то нет, один костяк с ямой посредине». Такие слова не просто утешали, они ободряли и помогали бороться с невзгодами. Когда там было особенно заниматься собой и собственными недугами!
Однако зачатки первоклассного «созерцателя собственного пупа» во мне все же были. Когда мы с Якобом Хансеном порой возвращались часа в два-три ночи из Студенческого общества после горячих дискуссий, так часто происходивших на рубеже века, я мог в потемках безошибочно узнать и перечислить по запаху все лавки, мимо которых мы шли. Смолоду, в течение многих лет, для меня было настоящей мукой «обживать» новое помещение. Мне не давали спать бившие в нос запахи, оставшиеся от многочисленных предшественников. Требовалась продолжительная тренировка, большие усилия над собой, чтобы наконец привыкнуть. Немало стараний приложил я, чтобы стать таким же, как другие люди! Однако нельзя сказать, чтобы от этого я проиграл,— наоборот, как личность я выиграл.
Писатели, вышедшие из народа, в то время были не в почете. Я убедился в этом еще до выхода в свет моей первой книги «Тени». Герман Банг возвестил тогда в «Вечерней газете»: «Теперь на Парнасе начнется пляс в деревянных башмаках». Да! Животное, цветок, плод считаются прекрасными, если в них есть лучшие, типичные признаки, свойственные данному роду или виду. А вот произведения искусства и литературы ценятся больше всего за их исключительность, оригинальность. Писателю выгоднее избегать типичного; напротив, надо стараться показать читателю что-нибудь особенное, необычное, вроде теленка о двух головах!
Когда я вступал в литературу, такими темами, как будничная жизнь, быт и психология простых людей, решительно пренебрегали. Писатель должен был выводить оригинальные персонажи, показывать необычные ситуации. И писатели метались в поисках сюжетов, как можно более рискованных. Так продолжалось, пока наконец кому-то не пришло в голову, что жизнь сама дает сюжеты в изобилии, что пора перестать гоняться за редкими и, в сущности, никому не нужными исключениями, которые скоро забудутся, пора перестать игнорировать будничную жизнь. Все, что в ней происходит, может служить материалом для писателя, — нужно только поддерживать живую связь с этой жизнью.
В наше время темы и сюжеты из будничной жизни поднялись в цене и у критики и в наиболее образованных кругах. Простые люди теперь приобщаются к чтению, литература стремится стать ближе к жизни. И хотя жизнь беспощадна—все-таки она прекрасна
Действительность требует от писателя огромной трудовой дисциплины и большой фантазии. В * жизни нет места безалаберному метанию из стороны в сторону; дело не в том, чтобы открыть всем свои мысли, словно на показ. Из целого вороха задач, которые ставятся жизнью, нельзя выуживать первый попавшийся литературный сюжет. Жизнь знает лишь одно верное решение, и если писатель находит его, то оно вызывает живой отклик в широчайших слоях народа. Десятки тысяч людей оценят, тогда автора, и сердца их преисполнятся признательностью и любовью. Известно, что чем глубже проникает писатель в толщу действительности, тем крепче становится его связь с читателями и тем горячее их благодарность к нему.
Как это хорошо, что человек — не изолированная единица! Бывает, приступишь к работе нехотя, почти силой заставляешь себя взяться за перо, и все-таки работа тебе удается. Кто же или что тебя неволит? Что дает толчок в работе, помогает побеждать трудности, от преодоления которых зависит все? Может быть, тут орудуют какие-то мистические силы или помогает великая общность, которая двигает тобой и поощряет к работе, словно карликов в сказке. Случается, что ты безнадежно запутаешься, и вдруг ночью приснится как раз такое решение, к которому не привела бы и самая напряженная работа ума. И после этого все опять идет гладко! Говорят, что во сне действует наше подсознание. Но что это, в сущности, за сила такая? Отражение, воспоминание уже пережитого тобой, или твоими предками, или современниками? А бывает и так, что, читая что-нибудь из написанного в молодости, удивляешься, как тебе удалось это написать, не прожив предварительно долгую жизнь. Но творить во многих случаях означает — работать на будущее. Работа писателя зависит от многого.
И вот ты создал произведение, которое могли бы написать и другие,— если бы только догадались, как они утверждают! И вместе с тем оказывается, что это лучшее твое произведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38