Гродзицкий поправил рюкзак, с трудом поднялся.
— Идем?
Пани Гелена тоже встала. «Откуда только она силы берет?»— с горечью подумал он. Не оглядываясь на мужа, ступая по обломкам, она направилась к воротам. Гродзицкий еще раз оглядел двор. И вдруг вздрогнул.
— Смотри, Геленка,— позвал он жену. Она остановилась.
— Смотри!— повторил он.— Подумать только, сирень цветет...
В самом деле посреди двора, на том месте, где прежде, вероятно, был сквер, среди кучи щебня, мертвых кирпичей и камня, выстреливала вверх хрупкая веточка сирени, зеленеющая молодыми, клейкими листочками и усыпанная на конце мелкими белыми цветами.
— Видишь?
Он подошел поближе и, вскарабкавшись на каменную груду, склонился к ветке.
— И угораздило же тебя вырасти тут, бедолага,— сказал он ласково.
Ему хотелось, чтобы жена разделила его волнение, но, обернувшись, он увидел, что она стоит у ворот, опустив голову, не проявляя ни малейшего интереса к цветущей сирени. Устыдившись, что из-за него они запаздывают, он быстро сошел с осыпи. Спустя минуту оба уже были на улице.
Но увы, вскоре Гродзицкого опять прихватило — потерять пришлось минут пятнадцать. Потом, уже ближе к центру, не однажды пригвождала его к месту внезапная резь в животе. И всякий раз пани Гелена спрашивала: «Очень больно?», хотя в голосе ее скорей звучала надежда на то, что он ответит отрицательно, нежели забота о нем. Наконец, когда им в четвертый или в пятый раз пришлось остановиться, она, глядя в землю, сказала:
— Теперь, собственно, все равно, спешить уже незачем...
Он не ответил. И так было ясно, что им не поспеть на Мазовецкую засветло. Смеркалось, они шли по улицам, погружавшимся в сумерки, среди сплошных руин и пожарищ, которые отчетливо рисовались в голубоватом вечернем воздухе. Пора было подумать о ночлеге.
Инстинктивно, не сговариваясь, они направлялись к прежнему своему дому в Мокотове и потому по пути решили свернуть на улицу Снядецких, где жила сестра пани Гелены Мария Ольшевская. Гродзицкие с первого дня восстания не имели никаких известий ни о ней, ни о ее сыне, ровеснике Янека. Не знали даже, живы ли они. Збышек Ольшевский без сомнения принимал участие в восстании. А старший его брат, Стефан, был расстрелян во время уличной экзекуции еще осенью сорок третьего года. «Нету, наверно, Марии,— твердила по пути пани Гелена.— Тоже небось погибла...»
Фасад пятиэтажного дома, в котором жила Мария, был разрушен бомбами. В разломе стен, на фоне цветных обоев, громоздились груды камней. Они постояли немного, глядя на разрушения.
— Вот видишь,— сказала наконец пани Гелена.— Так же, как у нас.
Но вход в квартиру Марии был не с улицы, а со двора. Пройдя в арку, они обнаружили, что флигель дома уцелел. В некоторых окнах были даже стекла, а в одном из них, на втором этаже, белели занавески.
Во дворе качала воду из колодца в белый кувшин бледная девочка небольшого роста, светловолосая, в деревянных колодках.
Гродзицкий встрепенулся.
— Гляди, не так уж плохо...
Пани Гелена тоже оживилась. Она подошла к колодцу и спросила девочку, не знает ли та ее сестру. Оказалось, девочка живет на улице Кошиковой, а сюда ходит только за водой. Гродзицкого между тем снова прихватило. И пани Гелена одна отправилась на поиски дворника.
Через минуту она вернулась, лицо ее пылало. Пан Адам, согнувшись у колодца, поднял на нее измученные, полные страдания, глаза.
— Мария здесь!— крикнула она.— Представляешь, она жива, у себя живет.
И умолкла при виде изменившегося лица мужа.
— Очень больно?— машинально спросила она.
На сей раз он пришел в себя довольно быстро. Однако такой был обессиленный, что пани Гелене пришлось поддерживать его на лестнице.
Квартира Марии находилась на пятом этаже. Флигель уцелел лишь частично. С одной стороны лестницы дом обгорел, в почерневшей кирпичной кладке зияли дыры. Растрескавшиеся, покрытые сажей стены свидетельствовали о том, что здесь пожар, очевидно, догорал. Повсюду виднелись проломы и выбоины от артиллерийских снарядов. По мере того как они поднимались по белым каменным ступенькам, размеры разрушений становились все явственней.
— Как она живет тут?— удивлялась пани Гелена.— Это же немыслимо...
На последнем, пятом этаже над обугленными стенами простиралось темное небо. Порывы ветра проникали на лестницу. Здесь валялись кучи обломков, кирпича, штукатурки. Наверху громыхал лист кровельного железа. Двери Марииной квартиры были вырваны, в пустом проеме виднелись мрачные руины прихожей.
Гродзицкий, надсадно дыша, оперся о шаткие перила. Пани Гелена беспомощно озиралась вокруг.
— Быть не может, чтобы Мария жила тут,— повторяла она.
— Позови,— посоветовал Гродзицкий.
Пани Гелена заглянула в мрачную прихожую. Щебень затрещал у нее под ногами. Не решаясь идти дальше в темноту, она остановилась у порога.
— Мария,— позвала она вполголоса. А чуть погодя громче:
— Мария!
Голос ее громким эхом откликнулся в пустоте. Но никто не ответил. Она хотела уж было повернуть обратно, когда в глубине квартиры скрипнули двери и тусклый свет рассеял темноту. В пламени свечи вырисовался силуэт низенькой полной женщины.
— Мария!— крикнула пани Гелена.— Это я.
Мария жила в одной комнате, единственной уцелевшей в их квартире. Раньше здесь помещался кабинет ее мужа, врача, он эмигрировал из Польши в самом начале войны, а позже погиб во Франции. Комната была просторная, с двумя большими окнами, их искореженные, без стекол рамы отворялись прямо в густеющую на дворе ночь. У испещренных трещинами стен, под потолком, отяжелевшим от густых потеков, обозначились в слабом свете свечи контуры мебели, некогда служившей профессии доктора Ольшевского, а ныне предназначенной совсем для других целей. У стены темнел пузатый застекленный книжный шкаф; вместо книжек, сваленных в самый низ, его заполняли самые различные предметы: кое-какая одежда, искалеченные фарфоровые фигурки, электропылесос: все, что случайно уцелело от благоустроенного некогда дома. Огромный письменный стол наискось перерезал обширное пространство комнаты, на нем стояли кастрюлиу стаканы и тарелки, а сбоку, на деревянной дощечке, спиртовка — здесь была кухня. В углу комнаты, за сломанной ширмой, стояла на табуретке большая лохань, в ней мокло белье. Было тут еще несколько стульев, глубокое кожаное кресло, громоздкие сундуки у стены, ближе к окну — кушетка, покрытая цветным покрывалом, а на полу — сложенные горкой матрасы.
На этих матрасах, вызволенных, как оказалось, вместе с другими вещами из-под завалов, Мария решила не мешкая уложить Гродзицкого. На них, утверждала она, ему будет удобнее, чем на кушетке.
— Одна только видимость эта кушетка,— говорила Мария, проворно двигаясь по комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93