Малецкий кивнул на кровать.
— Это ваш муж? Он болен?
— Болен,— ответила она.— Но это не муж, это отец мужа.
— А муж?
— Еще в сентябре погиб.
Ирена теперь только огляделась. Женщина перехватила ее взгляд.
— Нас немцы из Познаньского воеводства выгнали,— объяснила она.— В Могилине у нас домик был, муж у меня там садовничал...
Она замолкла и тоже оглядела подвал.
— А теперь вот, все прахом пошло!
Малецкий, который уже несколько минут присматривался, как парень чистит картошку, наконец не выдержал и сказал:
— Ну и ловко же вы ее чистите!
Парень вздрогнул, прервал работу и поднял голову.
Лицо его, прежде, видимо, довольно красивое и приятное, а теперь отекшее, с кирпичными, отливающими синевой пятнами на щеках, казалось маской. Парень был острижен наголо, глаза под воспаленными веками были мертвые, неподвижные, тусклые. Этот остекленелый, нечеловеческий взгляд произвел на Малецкого гнетущее впечатление. У него отлегло от сердца, когда паренек, не произнеся ни слова, опять нагнулся и, вынув из корзинки картофелину, принялся ловко очищать ее своими красными, тоже слегка отекшими руками.
В комнате воцарилось молчание. Мужчина у стены, постанывая, пытался высвободить руки из-под отрепьев одеяла. Тенор во дворе выпевал новую арию. Издалека доносились одиночные выстрелы.
— Это мой старший сын,— сказала вдруг женщина,— из Освенцима вернулся.
Никто на ее слова не отозвался. Женщина устало глядела на парня, который сохранял полное равнодушие, будто не о нем шла речь.
— Два года там просидел. На улице его схватили.
Она вдруг захлопотала, принялась переставлять побитые горшки и кастрюли. Впрочем, огонь в плите не гЬ-рел, холод в подвале был еще более пронизывающий, чем во дворе. Солнце, похоже, никогда сюда не проникало.
Малецкий взглянул на Ирену. Она уже окончательно пришла в себя, была только чуть бледнее обычного. Сидела, неестественно выпрямившись, и темными своими глазами внимательно, хотя и безучастно, смотрела на женщину. Та перестала наконец суетиться, повернулась и подошла к сыну.
— Хватит чистить, Казик,— мягко сказала она.— На сегодня достаточно.
Тут со стороны ворот донесся резкий, гортанный крик солдата. Парень вздрогнул, отошел от окна и инстинктивно съежился. Покрасневшие его глаза испуганно покосились на Малецкого и Ирену. Только при виде матери он немного успокоился, но продолжал стоять, вжавшись в угол, неуверенно поглядывая на чужих.
— Пошли!— Малецкий склонился к Ирене.
Она тяжело поднялась и равнодушно, с оттенком презрения поблагодарила за гостеприимство. Малецкого это задело.
— Ирена!— сказал он с упреком, когда они были уже наверху.— Как ты могла таким тоном проститься с этими несчастными?
Она посмотрела на него с той же холодной насмешкой, что и при встрече.
— Тебе не понравился мой тон?
— Не понравился.
Твердость его ответа нисколько ее не смутила.
— Что поделаешь, какой есть, такой есть.
— Ирена!
— Чему ты удивляешься?— отозвалась она уже раздраженно.— Эта женщина еще не самая несчастная. Ей не приходится умирать от страха, что сыновей ее в любой момент могут застрелить только за то, что они такие, а не другие. Они при ней, понимаешь? Ей можно жить. А нам?
— Нам?— в первую минуту он не понял.
— Нам, евреям,— ответила она.
Послышалась пулеметная очередь. На этот раз очень близко. Зато пушка била теперь из других ворот. ,
— Раньше ты не говорила: мы!— тихо сказал Малецкий.
— Не говорила. Но меня научили. Вы научили.
— Мы?
— Вы, поляки, немцы...
— Ты нас объединяешь?
— Так вы же арийцы!
— Ирена!
— Вы научили меня этому. Только недавно я поняла, что все люди на свете всегда ненавидели нас и ненавидят.
— Преувеличение!— буркнул он.
— Вовсе нет! А если и не ненавидят, то в лучшем случае с трудом терпят. Не говори мне, что у нас есть друзья, это только кажется так, а на самом деле нас никто не любит. Даже помогаете вы нам иначе, чем другим людям...
— Иначе?
— Да, тут вам приходится вынуждать себя к самопожертвованию, к сочувствию, к тому, что человечно, справедливо,— к добру. О, уверяю тебя, кабы я способна была так не любить евреев, как вы их не любите, то не стала бы говорить «мы» и «вы». Но я не способна на такое чувство и должна быть одной из них — еврейкой! А кем же мне еще быть, скажи?
— Собой,— сказал он без особого убеждения.
Она ответила не сразу. Опустив голову, стояла довольно долго, снова чертя зонтиком по земле невидимые знаки. Потом вдруг подняла на Малецкого свои восточные прекрасные глаза и сказала мягким, похожим на прежний голосом:
— Я и есть я. Но барышни Лильен из Смуга уже не существует. Мне приказано было забыть о ней, вот я и забыла.
В воротах началось движение. Пользуясь новым перерывом в стрельбе, люди выбегали на улицу.
— Пошли!— сказал Малецкий.
Немецкий солдат, патрулирующий в воротах, торопил выходивших. Мгновение спустя Малецкий и Ирена были уже на улице.
Ирена этого района не знала и в нерешительности остановилась. Малецкий повел ее в сторону Францисканской улицы. Немногочисленные прохожие тоже устремились туда, держась поближе к домам. Где-то вдали слышались одиночные выстрелы. Посредине мостовой медленно ехала открытая военная машина. С ее ступеньки молодой офицер громко отдавал команду солдатам, построившимся у карусели.
Малецкий и Ирена не успели дойти до Францисканской, когда из домов гетто снова защелкали выстрелы. Им тотчас ответила противотанковая пушечка. Снаряды светящейся лентой били в одно из нижних окошек.
Малецкий ускорил шаг.
— Быстрей, быстрей!— торопил он Ирену.
Когда они добежали до Францисканской, густое облако кирпичного цвета заволокло обстреливаемое окно. Оттуда валили клубы дыма. Это было похоже на пожар. Тем временем раздались выстрелы из других окон. С угла Францисканской по ним ударила пулеметная очередь.
Чуть подальше от Францисканской кучка людей спокойно наблюдала за перестрелкой. Коренастый парень в вымазанном известью комбинезоне толкнул товарища:
— Гляди, Генек, видишь, вон еврей убитый?
— Пошли,— шепнул Малецкий.
Ирена остановилась и взглянула туда, куда указал парень. Действительно, в одном из окон, сильно уже побитом снарядами, виден был труп. Голова и руки убитого свесились вниз. На таком расстоянии он казался очень маленьким, непохожим на взрослого мужчину.
— Видишь?— допытывался парень у товарища
— Ага!— ответил тот.— Здоровски висит, да? Известие о том, что виден убитый еврей, собрало
толпу зевак. Вот сквозь них протиснулась тощая бабенка с огромной сумкой, набитой шпинатом и редиской.
— Где, где?— допытывалась она, щуря глаза.— Ничего не вижу.
— Да вон там, прямо,— сказал старик в отрепьях, продавец папирос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93