— Но не убеждай меня хотя бы, что с тобой ничего не происходит. У меня же есть глаза, я вижу!
Она только покраснела и без слов вышла из комнаты. Он хотел побежать за нею, но в последнюю минуту воздержался. Внезапный уход Анны был настолько не в ее характере, что изумление заглушило в нем порыв гнева. Он стоял в нерешительности, а припомнив, насколько иным виделось ему в течение дня возвращение домой, почувствовал себя очень несчастным и несправедливо обиженным. Сам он редко выказывал свои истинные чувства, но считал при этом, что меж близкими людьми, несмотря ни на что, все всегда должно быть ясно и понятно.
Во время позднего вечернего обеда разговор за столом явно не клеился. Каждый поглощен был собственными мыслями, никому из троих не удавалось преодолеть свою обособленность. На счастье, обед длился недолго, и едва он кончился, Ирена ушла в мастерскую, ей захотелось лечь пораньше...
Анна, пользуясь тем, что вечером хорошо горит газ, решила устроить постирушку, а Ян сошел вниз, подышать свежим воздухом.
Перед домом еще прыгал Стефчик Осипович, но тут его позвал отец с третьего этажа, и мальчишка вскачь, на манер кенгуру, помчался наверх. В соседнем садике седой старик как раз кончил поливать грядки и медленно, ссутулившись, шел с зеленой лейкой домой. Сегодня он был без внука.
В этот момент из открытого на первом этаже окна долетел до Малецкого низкий, ленивый голос Петровского:
— Что это за бабенка живет у Малецких?
— Жидовка!— послышался из глубины полный презрения голос Петровской.
— А ты откуда знаешь?
— Откуда? И одного взгляда достаточно. А ты где ее видел? Не шлялась бы она хотя бы...
— Она вовсе и не шлялась нигде,— ответил он небрежно.— На балкон только вышла. Бабенка что надо!
— Но жидовка ведь!
— Ну и что?— засмеялся Петровский.— Ты думаешь у евреек нет того, что требуется?
— Свинья!
Он еще громче рассмеялся.
— Но у тебя тоже есть, что требуется... в лучшем виде, не огорчайся!
— Свинья!— повторила Петровская, но уже явно смягчившись.— Я сама знаю, что у меня в лучшем виде, можешь мне не говорить.
Чуть погодя из глубины квартиры донесся ее приглушенный гортанный смех.
Малецкий потерял всякую охоту оставаться во дворе. Он хотел было вернуться, когда услышал, что кто-то спускается вниз.
В подъезде показался хозяин дома пан Замойский.
Это был пожилой уже, одинокий вдовец, худой и сутулый, с большим носом, сильно выдающимся на маленьком, кроличьем лице. Хотя Замойский, представляясь, с особой гордостью произносил свою звучную красивую фамилию, он не имел никакого отношения к известному в Польше древнему аристократическому роду. Впрочем, надо признать, что он только в крайне редких случаях подписывался через игрек 1. Перед войной Замойский был советником в министерстве, к тому же у него была дочь, супруг которой занимал в свое время должность старосты.
Замойский всегда называл дочь не иначе как «старостиха» 2. Теперь эта «старостиха» пребывала вместе с мужем в Канаде. У бывшего советника была прекрасно обставленная квартира, и, хотя он постоянно жаловался на материальные трудности, жил он в комфорте и достатке. Из всех жителей дома он один мог позволить себе держать прислугу. Слугу его звали Владек.
Увидев у лестницы Малецкого, Замойский, как всегда, с изысканной учтивостью приветствовал его и остановился рядом.
— Дивный вечер!— Он втянул воздух своим длинным носом.
Малецкий что-то буркнул в подтверждение. Ему вовсе не улыбалась перспектива беседы с Замойским, однако же он понимал, что уйти сразу неудобно, надо выждать хотя бы несколько минут.
— Я уж и не припомню, когда сирень так рано зацветала, как в этом году,— продолжал Замойский, тщательно выговаривая каждое слово, поскольку придавал большое значение безукоризненному произношению.
В богатой его библиотеке были собраны все польские словари — от знаменитого шеститомника Линде до последнего издания правил грамматики.
— Да, в самом деле,— согласился Малецкий бесцветным, равнодушным тоном.
Но Замойский вовсе не заметил этого.
— Что за воздух!— Он вдохнул с вожделением.— Вы чувствуете?
— Сирень,— лаконично подтвердил Малецкий.
— Но как пахнет! Что за запах! Совершенно как в мае, в майскую ночь!
И, словно горя желанием причаститься очарованию ночи, он встал на цыпочки, и кроличье лицо его изобразило необычайный восторг.
Малецкий стал прощаться.
— Что, вы уже уходите?— искренне огорчился Замойский.— Жаль дома сидеть в такую пору...
— Увы, работа ждет,— оправдался Малецкий.
Он лег в постель, не дожидаясь, пока Анна кончит стирку. Пытался читать, но через несколько минут отложил книгу. Света, однако, не гасил. Лежал, положив руки под голову и уставившись в потолок.
Скоро пришла Анна. Выглядела она очень утомленной.
— Знаешь,— сказал он вдруг,— хорошо было бы объяснить Ирене, что ей нельзя показываться на балконе. Зачем это делать? Скоро весь дом узнает, кого мы у себя держим. Благодарю за такую рекламу!
Анна остановилась посреди комнаты.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось!-— рассердился он.— Но первые комментарии уже имеются.
— Петровская?— догадалась Анна.— Но ведь она еще вчера видела Ирену.
— А сегодня, разнообразия ради, ее видел Петровский! Ничего лучшего не придумала, понесло ее на балкон.
Сейчас только он заметил, какой у него неприятный, раздраженный тон.
— Может, ты скажешь ей это? — спросил он уже спокойней.— Тебе как-то удобнее, чем мне... Ведь в ее же интересах соблюдать осторожность. Я уж не говорю о нас, мы — другое дело...
Он говорил еще какое-то время, но чем более убедительные и очевидные подыскивал аргументы, тем яснее сознавал, что в истории этой ему всего важнее собственное спокойствие и собственная безопасность. К тому же у него не было сомнений, что и Анне это более чем ясно. Однако он чувствовал себя слишком усталым, чтобы вступать в спор с самим собою. Молчание Анны окончательно его подавило.
— Хорошо!— ответила она только.— Я постараюсь при случае сказать это Ирене.
Больше к этому вопросу они не возвращались.
Заснув вскоре очень крепким первым сном, Ян вдруг пробудился среди ночи и мгновенно пришел в себя,— сна как не бывало. Минуту он лежал без движения, привыкая к темноте.
Анна спала. Он слышал рядом ее неровное, трудное дыхание. Какое-то время вслушивался в его ритм, наконец тихо выскользнул из-под одеяла и босиком, не сумев в темноте нащупать туфли, подошел к окну. Поднял штору.
Небо полыхало над Варшавой. В нескольких местах на горизонте вспыхивал яркий огонь. Стояла тишина
и тьма, а высоко на небе, уже не освещенном отблесками пожарищ, мерцали блестящие весенние звезды.
Возвращаясь, Ян по дороге зацепил стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Она только покраснела и без слов вышла из комнаты. Он хотел побежать за нею, но в последнюю минуту воздержался. Внезапный уход Анны был настолько не в ее характере, что изумление заглушило в нем порыв гнева. Он стоял в нерешительности, а припомнив, насколько иным виделось ему в течение дня возвращение домой, почувствовал себя очень несчастным и несправедливо обиженным. Сам он редко выказывал свои истинные чувства, но считал при этом, что меж близкими людьми, несмотря ни на что, все всегда должно быть ясно и понятно.
Во время позднего вечернего обеда разговор за столом явно не клеился. Каждый поглощен был собственными мыслями, никому из троих не удавалось преодолеть свою обособленность. На счастье, обед длился недолго, и едва он кончился, Ирена ушла в мастерскую, ей захотелось лечь пораньше...
Анна, пользуясь тем, что вечером хорошо горит газ, решила устроить постирушку, а Ян сошел вниз, подышать свежим воздухом.
Перед домом еще прыгал Стефчик Осипович, но тут его позвал отец с третьего этажа, и мальчишка вскачь, на манер кенгуру, помчался наверх. В соседнем садике седой старик как раз кончил поливать грядки и медленно, ссутулившись, шел с зеленой лейкой домой. Сегодня он был без внука.
В этот момент из открытого на первом этаже окна долетел до Малецкого низкий, ленивый голос Петровского:
— Что это за бабенка живет у Малецких?
— Жидовка!— послышался из глубины полный презрения голос Петровской.
— А ты откуда знаешь?
— Откуда? И одного взгляда достаточно. А ты где ее видел? Не шлялась бы она хотя бы...
— Она вовсе и не шлялась нигде,— ответил он небрежно.— На балкон только вышла. Бабенка что надо!
— Но жидовка ведь!
— Ну и что?— засмеялся Петровский.— Ты думаешь у евреек нет того, что требуется?
— Свинья!
Он еще громче рассмеялся.
— Но у тебя тоже есть, что требуется... в лучшем виде, не огорчайся!
— Свинья!— повторила Петровская, но уже явно смягчившись.— Я сама знаю, что у меня в лучшем виде, можешь мне не говорить.
Чуть погодя из глубины квартиры донесся ее приглушенный гортанный смех.
Малецкий потерял всякую охоту оставаться во дворе. Он хотел было вернуться, когда услышал, что кто-то спускается вниз.
В подъезде показался хозяин дома пан Замойский.
Это был пожилой уже, одинокий вдовец, худой и сутулый, с большим носом, сильно выдающимся на маленьком, кроличьем лице. Хотя Замойский, представляясь, с особой гордостью произносил свою звучную красивую фамилию, он не имел никакого отношения к известному в Польше древнему аристократическому роду. Впрочем, надо признать, что он только в крайне редких случаях подписывался через игрек 1. Перед войной Замойский был советником в министерстве, к тому же у него была дочь, супруг которой занимал в свое время должность старосты.
Замойский всегда называл дочь не иначе как «старостиха» 2. Теперь эта «старостиха» пребывала вместе с мужем в Канаде. У бывшего советника была прекрасно обставленная квартира, и, хотя он постоянно жаловался на материальные трудности, жил он в комфорте и достатке. Из всех жителей дома он один мог позволить себе держать прислугу. Слугу его звали Владек.
Увидев у лестницы Малецкого, Замойский, как всегда, с изысканной учтивостью приветствовал его и остановился рядом.
— Дивный вечер!— Он втянул воздух своим длинным носом.
Малецкий что-то буркнул в подтверждение. Ему вовсе не улыбалась перспектива беседы с Замойским, однако же он понимал, что уйти сразу неудобно, надо выждать хотя бы несколько минут.
— Я уж и не припомню, когда сирень так рано зацветала, как в этом году,— продолжал Замойский, тщательно выговаривая каждое слово, поскольку придавал большое значение безукоризненному произношению.
В богатой его библиотеке были собраны все польские словари — от знаменитого шеститомника Линде до последнего издания правил грамматики.
— Да, в самом деле,— согласился Малецкий бесцветным, равнодушным тоном.
Но Замойский вовсе не заметил этого.
— Что за воздух!— Он вдохнул с вожделением.— Вы чувствуете?
— Сирень,— лаконично подтвердил Малецкий.
— Но как пахнет! Что за запах! Совершенно как в мае, в майскую ночь!
И, словно горя желанием причаститься очарованию ночи, он встал на цыпочки, и кроличье лицо его изобразило необычайный восторг.
Малецкий стал прощаться.
— Что, вы уже уходите?— искренне огорчился Замойский.— Жаль дома сидеть в такую пору...
— Увы, работа ждет,— оправдался Малецкий.
Он лег в постель, не дожидаясь, пока Анна кончит стирку. Пытался читать, но через несколько минут отложил книгу. Света, однако, не гасил. Лежал, положив руки под голову и уставившись в потолок.
Скоро пришла Анна. Выглядела она очень утомленной.
— Знаешь,— сказал он вдруг,— хорошо было бы объяснить Ирене, что ей нельзя показываться на балконе. Зачем это делать? Скоро весь дом узнает, кого мы у себя держим. Благодарю за такую рекламу!
Анна остановилась посреди комнаты.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось!-— рассердился он.— Но первые комментарии уже имеются.
— Петровская?— догадалась Анна.— Но ведь она еще вчера видела Ирену.
— А сегодня, разнообразия ради, ее видел Петровский! Ничего лучшего не придумала, понесло ее на балкон.
Сейчас только он заметил, какой у него неприятный, раздраженный тон.
— Может, ты скажешь ей это? — спросил он уже спокойней.— Тебе как-то удобнее, чем мне... Ведь в ее же интересах соблюдать осторожность. Я уж не говорю о нас, мы — другое дело...
Он говорил еще какое-то время, но чем более убедительные и очевидные подыскивал аргументы, тем яснее сознавал, что в истории этой ему всего важнее собственное спокойствие и собственная безопасность. К тому же у него не было сомнений, что и Анне это более чем ясно. Однако он чувствовал себя слишком усталым, чтобы вступать в спор с самим собою. Молчание Анны окончательно его подавило.
— Хорошо!— ответила она только.— Я постараюсь при случае сказать это Ирене.
Больше к этому вопросу они не возвращались.
Заснув вскоре очень крепким первым сном, Ян вдруг пробудился среди ночи и мгновенно пришел в себя,— сна как не бывало. Минуту он лежал без движения, привыкая к темноте.
Анна спала. Он слышал рядом ее неровное, трудное дыхание. Какое-то время вслушивался в его ритм, наконец тихо выскользнул из-под одеяла и босиком, не сумев в темноте нащупать туфли, подошел к окну. Поднял штору.
Небо полыхало над Варшавой. В нескольких местах на горизонте вспыхивал яркий огонь. Стояла тишина
и тьма, а высоко на небе, уже не освещенном отблесками пожарищ, мерцали блестящие весенние звезды.
Возвращаясь, Ян по дороге зацепил стул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93