Ребячество все это, а он не малое дитя, ему жизнь свою решать надо. Снял ногу, колесо ёще долго бесшумно вертелось, отлично смазанное колесо.
Кто-то позвонил, Ольга Степановна подошла к дверям, открыла, послышались женские голоса, потом чьи-то отчетливо прозвучавшие в коридоре шаги стихли около его двери, раздался стук. На разрешение войти дверь распахнулась, и девушка, очень похожая на Ларису Вов- гуру, но все-таки вроде бы и не она, остановилась на пороге. Прошлый раз, летом, Лариса приходила уверенно, смело, даже нарочито вызывающе, сейчас на дворе стояла глубокая осень, но не это, конечно, изменило девушку. Она выросла, стала женственнее (нет, девчонкой ее не назовешь), большие, в пол-лица, глаза хмуро смотрели из-под длинных ресниц. Брови густые, пушистые, нос почему-то немного вспух, и все лицо скорбно и по-детски беззащитно. На девушке — легкий модный плащ, в руках объемный пакет. Демид даже не сразу узнал ее, но как только заговорила, убедился — она, Лариса. У нее вроде бы не хватало дыхания, чтобы выговорить каждое слово, и потому голос сделался глуховатым, грудным — не скажешь, хуже или лучше, — но каким-то особенным. Она поздоровалась, прошла и села на единственный в комнате стул.
И вдруг, опустив пакет на кровать, она закрыла лицо ладонями и горько беззвучно зарыдала. Плечи ее вздрагивали, и, наверное, самым большим ее желанием было сдержать рыдания, не крикнуть, не дать прорваться горю.
Демид вскочил, колено резко ударило болью, схватил девушку за плечи.
— Что с тобой? Успокойся! Чем тебе помочь?
И снова так же неожиданно, как и заплакала, Лариса сумела овладеть собой, успокоиться. Вытерла платком покрасневшие глаза, мгновение переждала, обретая утраченный ритм дыхания, потом сказала:
— У тебя сейчас вид перепуганного насмерть зайца.
— Верно, — ответил Демид, — я действительно испугался. Что случилось?
— Не бойся, больше ты моих слез не увидишь. Постараюсь сделать так, чтобы никому другому такого удовольствия не доставить. Пусть иные плачут, а я буду смеяться.
Стараясь утвердиться в собственном решении, она попробовала улыбнуться, но губы, еще по-детски пухлые, искривились, и из глаз вновь обильным дождем хлынули слезы. Лариса вскочила со стула, топнула ногой и, приказывая себе, крикнула:
— Перестань!
— Плакать и в самом деле не стоит, — сказал Демид, с усилием скрывая тревогу. — Может, все-таки скажешь, что произошло и чем я тебе могу помочь?
— Мне уже ничем не поможешь, — сказала Лариса, — дед мой умер, умер Аполлон Остапович Вовгура, единственный человек, кого я по-настоящему любила...
— Когда умер?
— Похоронили тюзавчера. На кладбище. Увезли прямо из больницы, Мой папаша не захотел канителиться,' везти домой, а я так просила...
И снова у девушки перехватило дыхание, голос задрожал, но на этот раз она не заплакала.
— Что ж ты не сказала? Я бы пришел помочь.
— Ничего, справились. И хватит об этом. Хотя нет: я хочу, чтобы ты знал, почему я плачу, — я его очень любила. Был мой дед вором, двадцать пять лет отсидел по лагерям, все, что можно сказать плохого о нем, будет правдой. Я это понимаю... Но была у него одна черта, которая привязала меня к нему на всю жизнь, — он был особенный, ни на кого не похожий. В наше время все стандартное, все одинаковое. Вещи одинаковые, люди одинаковые, чувства одинаковые, и как-то так получается, что, чем больше сходства, тем лучше. Это в автомобиле все колеса должны быть похожими, чтобы удобнее было сменить одно на другое, а на деле выходит, что и люди, которые окружают тебя, одинаковые и их также можно легко заменить и разницы не ощутишь.
— Может быть, стандартизация не в людях, а в тебе?
— Как это прикажешь понимать?
— А так. Наверное, друзей себе ты выбираешь по одному стандарту. Таких, чтобы восхищались тобой, комплименты говорили, а ты бы царствовала над ними. Разве не так? Вот они-то и оказываются легко заменимыми.
— Ты злой?
—Нет, просто подумал, если судишь людей, то непременно надо начинать с себя самого.
— И ты так пробовал делать?
— Пробовал.
Лариса помолчала, недоверчиво посмотрела на юношу.
— Звучит неплохо, а в действительности ты, наверное, самый обыкновенный хвастун. Слов вы знаете много.
— Кто это вы?
— Да вы — парни. Однако, речь не об этом. Ты извини, что я нюни распустила, зрелище, конечно, не из самых приятных, я пришла к тебе вовсе не за сочувствием.
— Ты в какой класс перешла? В восьмой?
— Да... Мой дед отличался от всех людей тем, что у него была своя мечта.
— Это верно, — согласился Демид, — хорошая или плохая, нравится или не нравится эта мечта, но она у него была.
— Вот видишь. А у тебя есть мечта?
— Знаешь, — серьезно сказал Демид, — у меня не только нет мечты, но я даже не знаю, с чего начну свой завтрашний день. Все шиворот-навыворот пошло.
— И даже больше, нежели ты думаешь, — сказала Лариса. — Правда, может, все это и к лучшему...
— С какого это времени ты стала вдруг мной интересоваться?
— Уже давно. Хочу понять, почему дед из тысяч и миллионов стандартных парней выбрал именно тебя.
— И в самом деле интересно. Почему?
— Я около него до последней минуты была. Отец мой, — она на мгновение смутилась, замялась, явно не желая говорить правду и все-таки понимая, что не сказать просто невозможно, — отец прихворнул немного, сидел дома, одним словом, в больнице была я. И дед взял с меня слово, что я передам тебе его книги. Он так и сказал: «Дело всей моей жизни»..,
— Зачем мне они?
— Это твое дело. А мое — передать их тебе, иначе дед по ночам будет сниться... Я его любила.
Демид внимательно посмотрел на Ларису: возможно, он слишком легко, слишком просто относился к девушке.
— А мне он не будет сниться?
— Нет, для этого надо очень любить человека. И на твоем бы месте я не смеялась. Ты можешь сделать с этими книгами все, что захочешь, я никогда о них не спрошу. Можешь выбросить, сжечь. Но прежде подумай, что книгам этим человек отдал всю жизнь. Держи.
Она развернула газету, и Демид увидел три фолианта, переплетенные в кожу.
— Я их не возьму, — решительно сказал Демид,
— Тут тебе еще есть письмо. Прочти.
— Не хочу.
— Ну так я тебе прочту.
Девушка раскрыла тяжелую книгу, взяла лист бумаги, исписанный ровными строками. Рука, которая писала их, была крепкой и сильной. И ощущение этой сейчас уже не существующей, но явной силы заставило Демида быть внимательным.
— Он написал это в день смерти. Слушай. «В руки твои отдаю дело моей жизни. Доведи его до конца, проверь, правильной ли была моя мысль. Умоляю тебя, проверь! Счастья тебе и удачи. Аполлон Вовгура»,
— Как молитва, — сказал Демид.
— Вот именно, как молитва. Мечта!
— Мечта!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92