С каким вниманием слушала рассказы об их любви. Атакузы, конечно, обходил злополучную историю, связанную с Бурибаевым. Рассказывал, как Джаббар приезжал в кишлак, чтобы встретиться
с Фазилатхон, про письма его к ней, про ответы девушки Особенно занимали Гульсару-ая подробности: где, когда и как встречались. Она, казалось, так и впитывала его слова, боялась упустить мельчайшую подробность. А потом смахнет слезу, просветлеет лицом и мягко укоряет:
— А в прошлый раз ты об этом не говорил. Вот, значит, как оно было...
Да, в те годы Атакузы не раз давал себе клятву до конца своей жизни служить старикам, во веки веков не забывать их доброту. Где она, эта клятва? Сделал ли он им хоть что-нибудь хорошее на старости лет? Утешил ли, поддержал, согрел ли их одиночество? Обзавелся семьей, детьми и забыл о своей клятве. Увяз в мелочных заботах, в делах. Дела! Они, наверно, кончатся лишь со смертью!
Трогаясь в путь, Атакузы собирался прямо, никуда не сворачивая, ехать к дяде. Теперь, под тяжестью горьких дум, в нем росла неуверенность. Как же это все-таки произошло с Гульсарой? Атакузы ведь ничего толком не знает. Как поведет себя дядя, когда племянник подкатит с вереницей машин? По прямоте своей вполне может обрезать: «Сделал свое черное дело, а теперь заявился со слезами? Живую не ценил, так нечего тебе делать и на похоронах!»
От старика можно ожидать и такого!
Дом, где жил Хайдар, стоял неподалеку от шоссе. Атакузы велел шоферу остановиться. Подождали, пока подойдут остальные машины, и затем все подъехали к дому Хайдара.
Уже давно перевалило за полночь, в окнах Хайдара не было света. Может, он у дяди?
Дверь открыл Кадырджан. Должно быть, хорошо «поддал», глаза распухли, волосы растрепаны. Увидел Атакузы и весь съежился. Атакузы отстранил Кадырджана, стремительно прошел в комнату. Так и знал — на столе пустые бутылки, остатки закуски, огрызки яблок. Дверь из спальни приоткрылась, показалась голова Хайдара.
— Тахира где?— спросил Атакузы, темнея.
— Она... у дяди.
— Ты узнал, как это случилось?
— А как еще могло случиться? Старик сам виноват. В тот день, как пришел, поссорились они, раскричался. И бедная Гульсара-ая... Сердце ведь у нее больное... Два дня еще пролежала в больнице, да толку что. Так в себя и не пришла.
Атакузы невольно почувствовал облегчение. Укорил сына:
— Родная бабушка умерла, а ты здесь дрыхнешь? Хайдар опустил глаза.
— После того, что произошло, я не хочу...
— Что-что? Что ты там бормочешь?
— Могу и громко сказать. После того, что устроил ваш дядя на моей защите...
— Мерзавец!—Атакузы подскочил к сыну, с размаху плеснул ладонью по лицу.— Такое горе навалилось на твоего родича, а ты со своей несчастной защитой! Катись она ко всем чертям! А ну, собирайся! И ты!— Атакузы с ненавистью взглянул на Кадырджана.— Есть в вас хоть капля совести?.. Сейчас же спускайтесь вниз!
...Дядя, как и думал Атакузы, сидел перед воротами сгорбленный, перетянутый траурным пояском. Рядом стояли и сидели еще несколько человек, должно быть соседи.
Поворачивая в эту улочку, Атакузы распорядился замедлить ход машин. Медленно, освещенный тусклым уличным фонарем, приближался согнутый, поникший старик. Атакузы смотрел на него и вспоминал похороны своей матери. Давно это было. Дядя, оповещенный телеграммой, приехал в кишлак в тот момент, когда выносили из дома гроб. И домла, большой, грузный, одетый по-городскому, в шляпе и макинтоше, вдруг громко, во весь голос запричитал: «Сестра моя, родная! Единокровная, ненаглядная моя сестра! Зачем ты безвременно покинула нас?» Те, кто нес гроб, невольно приостановились. И так необычен был этот горюющий большеголовый человек, что все — и стар и млад — вместе с ним громко зарыдали.
Атакузы вспомнил ту горестную картину и, выпрыгнув из медленно движущейся машины, сам громко запричитал:
— Тетушка моя, вы согрели, приветили меня, сироту! Тетушка моя, вы мне родную мать заменили! Ах, тетушка, тетушка моя, сгорели вы от тоски-печали по единственному сыну! Зачем оставили нас, покинули навек сиротами?
Домла шевельнулся.
— Где ты? Где ты, племянник мой? Вот и разлучились с незабвенной Гульсарой...
И зарыдал, как малое дитя, уткнулся в грудь Атакузы.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Наступал сороковой день со дня кончины старой Гульсары, последний день траура.
Стояла тихая лунная ночь. Громадное кладбище, окруженное белыми от лунного света, высохшими карагачами, тутовником и чинарами, глядело пугающе мрачно.
Здесь все казалось мертвым. Большие деревья и даже молодые побеги, пробившиеся из старых корней, были совсем сухими — ни зеленой веточки, ни листочка. Холмики, хранившие мертвых, покрывала желтая, сухая трава. Только верблюжья колючка росла привольно, ей не нужна людская забота, не страшны ни засуха, ни жара. Люди, казалось, забыли про это кладбище. Может быть, темп работы Атакузы захватил их, не оставил времени позаботиться о мертвых? Домла Нормурад грустно оглядывал унылые заброшенные могилы. Хоть бы зелено было вокруг, хоть бы одно дерево живое, а на холмиках плиты — дань и память усопшим. Но он же философ — что такое эти плиты и зелень перед беспощадностью смерти? И скромные плиты, и все великие гробницы — что такое они перед бесконечностью?
^97
Ученый человек, много повидавший на своем веку, Нормурад не боялся смерти. Естественный, закономерный итог жизни. И все же... Смерть Гульсары, он чувствует это, жестоко согнула его!
В стороне чуть слышно кашлянул Атакузы:
— Получается нехорошо...
— Что тут нехорошего...
— Как-никак траур не закончился. Люди все еще приходят. А вы и вчера пропадали здесь, и сегодня опять.
— Вот что, дорогой, оставьте меня в покое!
— Ну что ж, поступайте как знаете,— покорно согласился Атакузы, но резкость дяди, видимо, задела его.
Дверца машины, как выстрел, хлопнула на все кладбище. Резко и враждебно зашумел мотор в мертвой тишине, ослепительно яркий луч фар саблей рассек темноту, высветил на миг одинокую, чуть согнутую, но все еще крепкую фигуру старика, и машина, как бы спеша нырнуть в свой собственный убегающий свет, исчезла во мраке.
Домла понял, что напрасно обидел племянника, на миг понурился и тут же забыл обо всем.
2
Он медленно двинулся вниз по знакомой тропинке, заросшей ян-таком и верблюжьей колючкой. Плотная, чуткая тишина окружала его. Лишь сверчки стрекотали да внизу, в кишлаке, квакали лягушки. А сам кишлак, утонувший в лунном сиянии, казался огромным темным лесом.
Домла медленно спускался. Но что это? Его лица коснулся нежный, едва уловимый ветерок, тихо зашелестели листья. Он поднял голову: перед ним была могила местного «святого»— Куйгана-ата. Удивительно, все кругом иссохло, обуглилось, а здесь два огромных тутовых дерева стояли полные свежести, зеленели, шумели листвой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85