В таком вот духе.
Ясное дело, она обрадовалась, что ей выпала роль вдовы, и с той поры носит только черное. Стала еще чаще ходить в церковь, если только такое возможно. Она не сказала отцу ни одного доброго слова при жизни и оклеветала его после смерти.
Он говорил мне: «Твоя мать хочет, как лучше».
Она не хотела.
Ни тогда, ни сейчас.
Такие, как она, жируют на доброте других. Любой мерзкий поступок в их точно рассчитанной жизни они оправдывают тем, что «хотели как лучше». Я любил рассматривать открытки с портретами диктаторов, тиранов, полководцев. Где-нибудь в конце обнаруживалась «мама» с каменным лицом и глазами как гранит. Эти персонажи олицетворяли собой зло, о котором много говорят, но которое люди так редко распознают в жизни.
Шон никогда не говорил о ней плохо, пытался изменить мое к ней отношение: «Джек, она тебя по-своему любит».
Она поддерживала с ним связь. Я так думаю, чтобы ей было проще следить за мной.
Я сказал ему: «Не смей, слышишь, никогда не смей говорить ей что-нибудь про меня… никогда…» – «Джек, она же твоя мать!» – «Я серьезно, Шон». – «А, это все слова».
Вкусив джина, я отправился в свободное падение. Я не помню ничего до того момента, как я очнулся в доме матери. Не удивительно, что они называют это «сводить мать в могилу».
Нет… благословению
Открыл глаза. Ожидал увидеть путы на пуках или решетку тюремной камеры. Или и то и другое. Чувствовал себя так, будто уже умер. Но я оказался в постели, причем чистой и свежей. Попытался сесть, но сердце зашлось в ужасе. В ногах кровати сидел кто-то в черном. Наверное, я закричал, потому что этот кто-то заговорил.
– Не бойся, Джек, ты в безопасности.
Я сумел сфокусировать глаза.
– Отец Малачи?
– Точно.
– Как? Почему?
– Ты в доме своей матери.
– О Господи.
– Не произноси имя Господа всуе. Голова разламывалась, но мне нужно было знать.
– Ты здесь живешь?
– Не будь идиотом. Твоя мать меня позвала.
– Черт!
– Последи за своим языком, парень. Не люблю, когда сквернословят.
– Ладно, подай на меня в суд.
Я заметил, что на мне пижама, старая и Удобная, стираная-перестираная.
– Господи, – сказал я, – наверное, это пижама отца.
– Вечная ему память! Хотя полагаю, от твоих выкрутас он перевернулся бы в могиле.
Я исхитрился сесть на краю кровати и спросил:
– Чаю не предвидится?
Он печально покачал головой.
Я удивился:
– Что? Даже чаю не дадут?
– Ты бел себя безобразно! Матерился, ругал мать… Когда я сюда пришел, ты уже отключился.
Я попытался собраться с мыслями. Сообразил только, что напился я в пятницу. Набрал в грудь воздуха и рискнул:
– Какой сегодня день недели?
Он взглянул на меня почти с жалостью.
– Ты в самом деле не знаешь?
– Ну да, я просто так спрашиваю, чтобы развлечься.
– Среда.
Я опустил голову на руки. Надо лечиться и поскорее.
Малачи сообщил:
– Вчера похоронили Шона.
– Я там был?
– Нет.
Мне ужасно хотелось проблеваться и заниматься этим до конца недели.
– Сын Шона, его, кажется, Уильям зовут, приехал из Англии. Он теперь будет работать в пивной. Похоже, разумный парень. – Малачи встал, взглянул на часы. – У меня месса. Надеюсь, ты не будешь обижать свою мать.
– Ты не куришь, бросил?
– Господь пока не счел нужным освободить меня от этой пагубной привычки, но мне и в голову не пришло бы курить в доме твоей матери.
– Господь виноват, так?
– Я этого не говорил.
– Почему? Я виню его постоянно.
– И посмотри, во что ты превратился. Ничего удивительного.
Он ушел. Моя одежда была
выстирана
выглажена
аккуратно сложена
в ногах кровати.
Я с трудом оделся. Заняло порядочно времени, приходилось все время бороться с приступами тошноты. Глубоко вздохнув, я направился вниз. Мать возилась на кухне.
– Привет, – сказал я.
Она повернулась ко мне. У нее хорошие, строгие черты, но они неправильно собраны. Лишь добавляют ей суровости. Если к сорока годам мы получаем лицо, которое заслуживаем, то она получила сполна. Глубокие морщины на лбу и по бокам носа. Седые волосы стянуты в тугой узел. Но глаза без капли милосердия говорили все. Что бы еще в них ни читалось, главным было послание: пленных не брать.
– Значит, очнулся.
– Да… Ты меня прости… Ну, знаешь… за беспокойство.
Она вздохнула. Это она умела делать.
Могла вздохнуть за всю Ирландию. Сказала:
– Да я к этому уже привыкла.
Мне пришлось сесть.
Она спросила:
– Ты чего-нибудь ждешь?
– В смысле?
– Завтрака?
– Ну, я бы выпил чаю.
Пока она ставила чайник, я огляделся. Слева от нее заметил бутылку виски. Годится.
– Звонят в дверь, – соврал я.
– Что?
– Ну да, два звонка.
– Я не слышала.
– Ты в этот момент чайник наливала.
Она ушла. Я взял бутылку и сделал большой глоток. «Черт, какая дрянь, – подумал я. – Неужели кто-то покупает такое дерьмо?»
Теперь меня волновал вопрос: удержится ли виски в организме? На желудок оно подействовало, как соляная кислота. Постепенно начало утрясаться, я почувствовал тепло внутри.
Вернулась мать. На лице ясно читалось подозрение.
– Там никого нет.
– Да?
Она была похожа на охранника, который знает, что кто-то сбежал, но никак не поймет, кто именно.
Я встал.
– Пожалуй, не буду чай.
– Но чайник уже кипит.
– Мне пора.
– Ты все еще работаешь в… – Она не могла заставить себя закончить предложения.
Я ее выручил:
– Да.
– И расследуешь самоубийство молодой девушки?
– Откуда ты знаешь? А… святой отец.
– Да весь город в курсе. Хотя только один Бог знает, откуда у тебя время между запоями.
Я подошел к двери.
– Еще раз спасибо.
Она уперла руки в бока, готовая к нападению, и сказала:
– Странно было бы, если бы ты не мог прийти в свой собственный дом.
– Он никогда не был для меня домом.
Карма
Я шел по Колледж-роуд и думал, что мне не надо было так грубить ей. Когда-то я прочел, как один человек спросил:
Почему так выходит, что не важно, сколько я не видел семью, и какие бы несчастья за это время не произошли, они всегда могут ударить тебя по самому больному месту?
Ответ:
Потому что они сами решали, где будут эти места.
На Фэйр-Грин-стрит у меня закружилась голова, пришлось прислониться к стене. Две женщины обошли меня широким кругом, и одна возмутилась:
– Надо же, еще ведь и одиннадцати нет!
По лицу ручьями тек пот. Кто-то коснулся моего плеча. Мне было так плохо, что я не возражал бы, если бы меня вырубили. Кто-то произнес:
– Ты в плохом виде, друг мой.
Этот знакомый голос. Пэдриг, главный пьяница! Он взял меня за руку.
– Вон там есть скамейка, пойдем подальше от этой толпы, от которой можно сойти с ума. – Он повел меня к скамейке.
Я подумал, что если моя мать как обычно наблюдает за мной, то вряд ли она сильно удивится. Мы сели, и Пэдриг предложил:
– Глотни-ка этого лекарства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36