Я опять села и уставилась в огонь, на тлеющие поленья. Значит, Гарри мертв. Я хотела развестись, а он меня опередил. В каком-то смысле, он оказал мне услугу. Сделал одолжение.
Вскоре Джосс вернулся, принеся с собой порыв холодного ветра и бутылку бренди. Захлопнул дверь сапогом и стряхнул снег с волос. Потом сел и разлил янтарную жидкость, удерживая бокалы в одной руке.
– Держите.
– Спасибо.
– Курите?
– Нет.
– Я тоже, как правило.
Очевидно, сегодня настало время нарушить правило: он достал пачку сигарет, постучал по донышку, вытянул зубами одну сигарету, закурил и вдохнул дым с такой силой, что тот должен был дойти ему до пяток. Тоненькой струйкой выпустил дым в потолок. Лицо его было бледным и обеспокоенным. Наши взгляды пересеклись.
– У меня жена умерла, – вдруг произнес он, словно желая объясниться.
Конечно. Конечно же, сразу после рождения близняшек. Но… боже мой, ведь в моем случае все по-другому, я не… Я попыталась объяснить:
– Джосс, я не хочу, чтобы вы питали иллюзии на мой счет. Я, конечно, в шоке, но понимаете, я же все равно собралась от него уходить, и вы это знали, не так ли? Я не… мы не любили друг друга. – Я выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. – Хочу, чтобы вы знали: я не раз представляла себе, как мой муж умрет. Я проделывала это регулярно.
Он улыбнулся.
– Почему вы улыбаетесь?
– Извините. Просто вы похожи на члена Ассоциации Анонимных Алкоголиков. Меня зовут Рози Медоуз, и я фантазирую о смерти мужа.
– Разве это не отвратительно?
– Нет, это нормально.
– И я чувствую… – (О, черт, теперь меня понесло, клапан открылся, и я в переносном смысле поднялась на ноги и захотела поделиться с остальными анонимными членами группы…) – Понимаете, я чувствую себя хорошо. Конечно, мне не по себе, я в замешательстве, мне грустно. Но грустно оттого, что мне странно представить, что он не спит сейчас в нашей лондонской кровати, что он не встанет утром, не спустится, шатаясь, в кухню; странно представить, что я больше никогда его не увижу, не услышу его голос или его шаги, что он не позовет меня по имени. Но той жуткой кровоточащей боли, которую, я уверена, испытывали вы, нет и в помине.
– Никто не заставляет вас ее испытывать, – мягко проговорил он. – Для горя не существует общепринятой формулы. К тому же я рад это слышать.
Такого дерьма никому не пожелаю.
– Он махом осушил бокал.
– Наверное, вы ее очень любили.
– Когда Китти умерла, мне казалось, будто из меня вытекла вся кровь. По капле. Я стал калекой. Беспомощным калекой. Мне казалось – не то чтобы часть меня ушла вместе с ней, как говорят некоторые, это было бы утешением, – нет, мне казалось, что ту силу, что давала мне жизнь, энергию, радость, словно засосало в глубокую бездонную пустоту. Мою душу, наверное. – Он разглядывал свой пустой бокал. – Не уверен, что она вернулась обратно.
На секунду он показался мне таким незащищенным, уязвимым и очень печальным. Будто на миг приоткрылось окно, и мне удалось увидеть какой-то проблеск за темным фасадом. Он резко поднял голову, и окошко намертво захлопнулось.
– Но жизнь продолжается, и кроме этих слов, есть и другие замусоленные клише, выбирайте любое. Мне нужно было заботиться о Тоби и близняшках, и я должен был жить дальше. Но после такого всегда… что-то ломается. Ты уже не такой, как прежде. – Он мягко улыбнулся. – Но несчастье же у вас, Рози. С какой стати мы говорим обо мне?
– Просто мне совестно, что я не чувствую то же, что и вы, наверное. Не чувствую то, что должна испытывать жена после смерти мужа.
– Бывшего мужа.
Я вяло улыбнулась.
– Послушайте, – продолжил он, – никто не ждет, что вы будете в глубоком трауре, никто не ожидает завываний и вдовьих одежд, не думает, что вы уйдете в ближайший монастырь, распевая «Живые холмы». И что бы вы ни думали сейчас, послушайте меня: вы в шоке, и какое-то время любое упоминание о его смерти будет для вас нервной встряской.
Я кивнула. Вот это я понимаю. Нервная встряска – вообще нормальное для меня состояние. Я глотнула бренди и с благодарностью взглянула на Джосса.
– Говорят, что вы жестокосердный задавака, – выпалила я. – Но все это враки. Вы милый, порядочный человек.
Он откинул голову и расхохотался.
– Порядочный – это точно, я вроде ни разу не пытался воспользоваться бесплатным кабельным телевидением и не щипал теток за задницы в лифте. Но «милый»… немногих людей назовешь милыми. – Он посмотрел на меня, все еще улыбаясь краешком губ. – С вами все будет в порядке, Рози?
– Да. Да, я справлюсь.
– Я имею в виду – вы не боитесь оставаться одна? Или хотите, чтобы я побыл с вами?
– О! Простите ради бога. – Я поискала часы. – Наверное, уже совсем поздно, да?
– Примерно четверть пятого. Вам нужно попробовать уснуть, если сможете. Бренди я оставлю – вдруг вам еще захочется.
– Спасибо, – улыбнулась я. От его доброты на глаза навернулись слезы.
Он поспешно и неловко похлопал меня по плечу и ушел.
Оставшись одна, я долго смотрела на гаснущий огонь, сжимая в ладони бокал. Не было никакого смысла идти спать – все равно бы я не заснула. Наступил рассвет, проснулось солнце, а вскоре проснулся Айво. Я быстро накормила его завтраком, закутала в зимний комбинезончик, после чего, к его восторгу, мы вышли на заснеженную улицу. Небо было ярко-голубое, а под ним, насколько хватало глаз, все запорошило мягким белым снегом, словно облака опустились на землю.
Я взяла своего мальчика за руку, и мы отправились гулять к белым светлым полям, которые простирались перед нами, как покрытое рябью море с отливающими голубым барашками. Мы шли по тропинке через поле. Айво дергал заснеженные ветки и хихикал, когда снег падал ему на шапку. Нас окутали тишина и белизна; мне казалось, что во всем мире в то утро остались лишь мы двое. Мы долго шли вперед; Айво, устав, забрался ко мне на руки, и стало тяжело. Я знала, что скоро придется поворачивать домой, иначе я так и рухну на снегу. На горизонте виднелся Фарлингс: я нарочно не теряла его из виду, так как боялась заблудиться. Я зашагала по полю к особняку. Мы возвращались окольным путем, и я подошла к особняку с фасада. Утомленно ступая по подъездной дорожке, я заметила припаркованный на полпути «лэндровер». По ту сторону каменного с решеткой забора стоял мужчина в кепи и телогрейке. Он надел сбрую на серую кобылу и подвел ее к воротам. Она сильно хромала. Он увидел меня и улыбнулся:
– Доброе утро!
– Доброе утро. Прекрасная погода, правда?
– Волшебная, но, боюсь, не самая лучшая для моей бедной девочки. – Он погладил кобылу по шее. – Она слишком стара, чтобы радоваться снегу, в отличие от карапуза, который сидит у вас на плечах.
Он пристально посмотрел на меня. Высокий, с волнистыми каштановыми волосами и глазами цвета мха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Вскоре Джосс вернулся, принеся с собой порыв холодного ветра и бутылку бренди. Захлопнул дверь сапогом и стряхнул снег с волос. Потом сел и разлил янтарную жидкость, удерживая бокалы в одной руке.
– Держите.
– Спасибо.
– Курите?
– Нет.
– Я тоже, как правило.
Очевидно, сегодня настало время нарушить правило: он достал пачку сигарет, постучал по донышку, вытянул зубами одну сигарету, закурил и вдохнул дым с такой силой, что тот должен был дойти ему до пяток. Тоненькой струйкой выпустил дым в потолок. Лицо его было бледным и обеспокоенным. Наши взгляды пересеклись.
– У меня жена умерла, – вдруг произнес он, словно желая объясниться.
Конечно. Конечно же, сразу после рождения близняшек. Но… боже мой, ведь в моем случае все по-другому, я не… Я попыталась объяснить:
– Джосс, я не хочу, чтобы вы питали иллюзии на мой счет. Я, конечно, в шоке, но понимаете, я же все равно собралась от него уходить, и вы это знали, не так ли? Я не… мы не любили друг друга. – Я выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза. – Хочу, чтобы вы знали: я не раз представляла себе, как мой муж умрет. Я проделывала это регулярно.
Он улыбнулся.
– Почему вы улыбаетесь?
– Извините. Просто вы похожи на члена Ассоциации Анонимных Алкоголиков. Меня зовут Рози Медоуз, и я фантазирую о смерти мужа.
– Разве это не отвратительно?
– Нет, это нормально.
– И я чувствую… – (О, черт, теперь меня понесло, клапан открылся, и я в переносном смысле поднялась на ноги и захотела поделиться с остальными анонимными членами группы…) – Понимаете, я чувствую себя хорошо. Конечно, мне не по себе, я в замешательстве, мне грустно. Но грустно оттого, что мне странно представить, что он не спит сейчас в нашей лондонской кровати, что он не встанет утром, не спустится, шатаясь, в кухню; странно представить, что я больше никогда его не увижу, не услышу его голос или его шаги, что он не позовет меня по имени. Но той жуткой кровоточащей боли, которую, я уверена, испытывали вы, нет и в помине.
– Никто не заставляет вас ее испытывать, – мягко проговорил он. – Для горя не существует общепринятой формулы. К тому же я рад это слышать.
Такого дерьма никому не пожелаю.
– Он махом осушил бокал.
– Наверное, вы ее очень любили.
– Когда Китти умерла, мне казалось, будто из меня вытекла вся кровь. По капле. Я стал калекой. Беспомощным калекой. Мне казалось – не то чтобы часть меня ушла вместе с ней, как говорят некоторые, это было бы утешением, – нет, мне казалось, что ту силу, что давала мне жизнь, энергию, радость, словно засосало в глубокую бездонную пустоту. Мою душу, наверное. – Он разглядывал свой пустой бокал. – Не уверен, что она вернулась обратно.
На секунду он показался мне таким незащищенным, уязвимым и очень печальным. Будто на миг приоткрылось окно, и мне удалось увидеть какой-то проблеск за темным фасадом. Он резко поднял голову, и окошко намертво захлопнулось.
– Но жизнь продолжается, и кроме этих слов, есть и другие замусоленные клише, выбирайте любое. Мне нужно было заботиться о Тоби и близняшках, и я должен был жить дальше. Но после такого всегда… что-то ломается. Ты уже не такой, как прежде. – Он мягко улыбнулся. – Но несчастье же у вас, Рози. С какой стати мы говорим обо мне?
– Просто мне совестно, что я не чувствую то же, что и вы, наверное. Не чувствую то, что должна испытывать жена после смерти мужа.
– Бывшего мужа.
Я вяло улыбнулась.
– Послушайте, – продолжил он, – никто не ждет, что вы будете в глубоком трауре, никто не ожидает завываний и вдовьих одежд, не думает, что вы уйдете в ближайший монастырь, распевая «Живые холмы». И что бы вы ни думали сейчас, послушайте меня: вы в шоке, и какое-то время любое упоминание о его смерти будет для вас нервной встряской.
Я кивнула. Вот это я понимаю. Нервная встряска – вообще нормальное для меня состояние. Я глотнула бренди и с благодарностью взглянула на Джосса.
– Говорят, что вы жестокосердный задавака, – выпалила я. – Но все это враки. Вы милый, порядочный человек.
Он откинул голову и расхохотался.
– Порядочный – это точно, я вроде ни разу не пытался воспользоваться бесплатным кабельным телевидением и не щипал теток за задницы в лифте. Но «милый»… немногих людей назовешь милыми. – Он посмотрел на меня, все еще улыбаясь краешком губ. – С вами все будет в порядке, Рози?
– Да. Да, я справлюсь.
– Я имею в виду – вы не боитесь оставаться одна? Или хотите, чтобы я побыл с вами?
– О! Простите ради бога. – Я поискала часы. – Наверное, уже совсем поздно, да?
– Примерно четверть пятого. Вам нужно попробовать уснуть, если сможете. Бренди я оставлю – вдруг вам еще захочется.
– Спасибо, – улыбнулась я. От его доброты на глаза навернулись слезы.
Он поспешно и неловко похлопал меня по плечу и ушел.
Оставшись одна, я долго смотрела на гаснущий огонь, сжимая в ладони бокал. Не было никакого смысла идти спать – все равно бы я не заснула. Наступил рассвет, проснулось солнце, а вскоре проснулся Айво. Я быстро накормила его завтраком, закутала в зимний комбинезончик, после чего, к его восторгу, мы вышли на заснеженную улицу. Небо было ярко-голубое, а под ним, насколько хватало глаз, все запорошило мягким белым снегом, словно облака опустились на землю.
Я взяла своего мальчика за руку, и мы отправились гулять к белым светлым полям, которые простирались перед нами, как покрытое рябью море с отливающими голубым барашками. Мы шли по тропинке через поле. Айво дергал заснеженные ветки и хихикал, когда снег падал ему на шапку. Нас окутали тишина и белизна; мне казалось, что во всем мире в то утро остались лишь мы двое. Мы долго шли вперед; Айво, устав, забрался ко мне на руки, и стало тяжело. Я знала, что скоро придется поворачивать домой, иначе я так и рухну на снегу. На горизонте виднелся Фарлингс: я нарочно не теряла его из виду, так как боялась заблудиться. Я зашагала по полю к особняку. Мы возвращались окольным путем, и я подошла к особняку с фасада. Утомленно ступая по подъездной дорожке, я заметила припаркованный на полпути «лэндровер». По ту сторону каменного с решеткой забора стоял мужчина в кепи и телогрейке. Он надел сбрую на серую кобылу и подвел ее к воротам. Она сильно хромала. Он увидел меня и улыбнулся:
– Доброе утро!
– Доброе утро. Прекрасная погода, правда?
– Волшебная, но, боюсь, не самая лучшая для моей бедной девочки. – Он погладил кобылу по шее. – Она слишком стара, чтобы радоваться снегу, в отличие от карапуза, который сидит у вас на плечах.
Он пристально посмотрел на меня. Высокий, с волнистыми каштановыми волосами и глазами цвета мха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109