– Иди, – сказала она ему бесстрастным голосом. – Иди к Лорел.
* * *
В тот же день Долли набрала номер отеля «Ланкастер» и слушала гудение и жужжание на линии, пока ее соединяли с номером в Париже. Было четыре часа дня, а во Франции десять, и Анри наверняка уже поужинал. Она была в офисе в здании компании Жирод, где чувствовала себя более уверенно, и… лучше владела собой, чем дома. И все же ей становилось плохо при мысли о том, что ее ждет.
Наконец раздались гудки, затем ответила телефонистка, соединившая ее с комнатой Анри. Она молила Бога, чтобы его не было дома. Ей вдруг очень захотелось оттянуть этот момент.
Но она знала, что и завтра, и послезавтра ее решение останется неизменным.
– Анри?
– О, дорогая, ты наверняка прочла мои мысли. Я не мог больше ждать. Я как раз собирался позвонить тебе.
Звук его голоса опьянил ее, будто она выпила шампанского на голодный желудок. Как могла она забыть воздействие его голоса на себя за те несколько часов, что они не разговаривали?
Долли начала сомневаться. Но потом она вспомнила то ощущение, которое испытала, держа ребенка на руках. Теплое прикосновение его тела на груди, крепкое пожатие его кулачка, обхватившего ее палец.
– Анри, я не могу. Я просто не могу этого сделать, – сказала она. Слезы потекли у нее по щекам так быстро, что она не успевала вытирать их платком. – Я стала двоюродной бабкой. У Лорел родился чудный ребенок. Можно даже сказать, что я на самом деле бабушка. Ведь даже Энни сказала об этом, подумала она. – Его зовут Адам… и он красавец, он самый красивый ребенок в этом полушарии. И я нужна Лорел и ребенку. И мне кажется, что он мне тоже нужен. Я умру в Париже от тоски по дому. И не убеждай меня, что это не так. Ведь ты тоже знаешь, что это так. И не говори мне, что я смогу ездить к моим девочкам и они смогут ездить ко мне, потому что это не одно и то же, и ты знаешь это. И кроме того, знаешь ли ты хоть одно место в Париже, где в воскресенье утром я могу купить теплые булочки «багель»? – Она замолчала, но не потому, что у нее больше нечего было сказать, а потому, что ее начали душить слезы.
В течение долгого времени ничего не было слышно, кроме шума помех.
Наконец Анри заговорил:
– Я только что вспомнил последние минуты нашей встречи в Гренаде, перед самым отлетом… и то, что мы так и не попрощались и не сказали друг другу ни слова. Возможно, мы тогда знали, что когда-нибудь наступит время сказать слова прощания.
Она улыбнулась сквозь слезы и удивилась той острой боли, которую испытывала. На ее сердце было столько рубцов, что совсем недавно ей казалось, что она не способна больше ощущать такую боль. Слава Богу, он все понял и не собирается бороться. На самом деле, он, должно быть, знал об этом еще вчера, когда она не ответила сразу и, наверное, готовил себя к этому. Ее охватило уныние, такое сильное, как полноводный ручей, стремящийся затопить берега. Разве есть в жизни большее счастье, чем провести остаток жизни рядом с Анри?!
– Я люблю тебя, – сказала она ему.
– Даже несмотря на то, что я не могу достать для тебя бейгл, – пошутил он, но в его голосе слышалась печаль, которую он старался скрыть.
– Анри…
Он долго молчал. Когда же заговорил снова, то голос его был металлическим, и он заикался, как готовый вот-вот расплакаться человек.
– Просто скажи «au revoir». После всех этих лет никто не знает, что принесет нам завтрашний день.
Долли знала, что пришло время прекратить разговор, но она продолжала держать трубку. Если она сейчас повесит трубку, то собственными руками перережет жизненно важную артерию, которую никогда нельзя будет восстановить. И все же она чувствовала, как уходят в прошлое ее надежды и мечты, ее воспоминания об Анри, о его объятиях, о его руке, крепко поддерживающей ее за локоть, когда она переходила улицу, постукивая своими безумно высокими каблуками. О Боже, неужели это все только в прошлом?!
– Au revoir, – сказала она тихо в трубку. У нее с подбородка скатилась слеза, упала на телефонный провод и засветилась, как капля дождя на паутине. – Au revoir, ma poup?e.
Долли очень осторожно положила трубку на рычаг, как будто малейшее усилие могло сломать ее. Затем напряженно выпрямилась, как Клинт Иствуд в седле, и начала разбирать стопку заказов и заметок, разбросанных на столе. На четыре часа у нее назначено интервью с редактором в «Ньюсдей», а затем встреча с Гельмутом Кнудсеном, где она должна была посмотреть новые коробки ко дню Святого Валентина. А завтра… Завтра тоже очень много дел.
Она перестала разбирать бумаги, взмахнула руками и опустила их на стопку каталожных карточек своих постоянных клиентов. Чуть всхлипнула, затем вздохнула и подумала: «Если я буду действовать, если я буду занята, то у меня не будет времени думать об этом. Я сейчас не хуже, чем была вчера, так в чем дело?»
Приведя в порядок свой стол, Долли протянула руку, чтобы взять пудреницу и губную помаду, которые она хранила в правом верхнем ящике рядом с коробочкой салфеток. Билл Ньюкомб должен заехать за ней в семь тридцать. На этот раз он достал билеты на «Лесть», и она не могла выглядеть как бешеный енот. Посмотревшись в зеркальце пудреницы, она салфеткой вытерла тушь под глазами. Сегодня она надела красное платье с блестящими лямками. Если ей повезет, он пригласит ее потом танцевать и она доберется домой в таком измученном состоянии, что заснет, как только скинет свои шпильки.
Она не позволит ему остаться, как бы он этого не добивался, потому что нет ничего хуже, чем проливать слезы из-за того, что одного мужчины нет рядом, и молиться, чтобы другой мужчина, лежащий рядом, не услышал этого.
26
– Да, медовый месяц далеко не шикарный, – сказал Джо, с улыбкой глядя на жену, лежащую клубочком на кресле у батареи. На плече она держала крепко спавшего Адама. – Мне бы хотелось, чтобы это были Бермуды или хотя бы Поконос.
– Мне и здесь нравится, – ответила она, положив руку на головку ребенка. Она сидела прямо и была похожа на золотоволосую гейшу в шелковом кимоно. Джо заметил, что халат ее все еще был расстегнут после кормления Адама. Он смотрел на изгиб ее кремово-белой груди с розовыми прожилками. Его взволновало это зрелище: она в расстегнутом халате со спящим на плече сыном. Его сыном. Он с трудом мог в это поверить, но бумаги по усыновлению были уже заполнены, и через шесть месяцев Адам станет его сыном по закону. Остались лишь небольшие формальности. Он любил Адама больше, чем если бы он был его плотью и кровью.
Но его чувства к Лорел были совсем другими, и гораздо более сложными. Боже, они были молодоженами. Но что он делает? Как мог он надеяться, что все будет благополучно, когда ни разу за те четыре недели, что они были женаты, он не смог посмотреть ей прямо в глаза и сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170