А брат Вильгельма Оранского Людвиг, этот фламандский Баярд, заняв ряд городов и взяв выкуп со многих судов на Рейне, дал бой сыну герцога под фрисландским городом Эммингеном и из-за подлости наемных солдат, потребовавших денег перед самой битвой, потерял шестнадцать пушек, полторы тысячи лошадей и двадцать знамен.
А Уленшпигель, идя мимо развалин, всюду видя слезы и кровь, терялся в догадках, кто же спасет его родину.
А палачи всюду вешали, обезглавливали, сжигали несчастных, ни в чем не повинных людей.
А их достояние забирал король.
10
Постранствовав по земле Валлонской, Уленшпигель удостоверился, что принцу неоткуда ждать помощи, а дошел он почти до самого города Бульона.
По дороге стали ему попадаться горбуны обоего пола, разного возраста и разного звания. У всех были крупные четки, и горбуны с благоговением их перебирали.
Они громко читали молитвы, и это напоминало кваканье лягушек в пруду теплым вечером.
Были тут горбатые матери с горбатыми младенцами на руках, а другие малыши того же выводка держались за их юбки. Горбуны были и на холмах, горбуны были и в полях. Всюду на фоне ясного неба вырисовывались их остроугольные силуэты.
Уленшпигель приблизился к одному-из них испросил:
— Куда идут эти горемыки — мужчины, женщины, дети?
Тот ему на это ответил так:
— Мы идем помолиться святому Ремаклю, чтобы он осуществил заветное наше желание и снял с наших спин унизительную эту кладь.
— А не может ли святой Ремакль осуществить и мое заветное желание и снять со спин несчастных общин кровавого герцога, который давит их, как свинцовый горб? — спросил Уленшпигель.
— Святой Ремакль не властен снимать горбы, ниспосланные в наказание, — отвечал богомолец.
— А хоть какие-нибудь-то он снимал? — спросил Уленшпигель.
— Только совсем свежие. И когда совершается чудо исцеления, мы пируем и веселимся. Каждый богомолец дает серебряную монету, а многие даже золотой флорин исцеленному счастливцу — теперь он через это сам стал святым, и молитвы его скорее услышит господь.
— Почему же святой Ремакль, такой богач, взимает плату за исцеления, словно какой-нибудь презренный аптекарь? — спросил Уленшпигель.
— Нечестивый прохожий! Святой Ремакль наказывает богохульников! — яростно тряся своим горбом, воскликнул паломник.
— Ой, ой, ой! — вдруг завыл Уленшпигель и, скрючившись, свалился под дерево.
Богомолец поглядел на него и сказал:
— Святой Ремакль бьет без промаха.
Уленшпигель весь изогнулся; он скреб себе спину и причитал:
— Сжалься надо мной, святой Ремакль! Ты мне воздал по грехам моим. Я чувствую жгучую боль между лопатками. Ой! Ай! Прости меня, святой Ремакль! Уйди, богомолец, уйди, оставь меня одного, а я, как отцеубийца, буду рыдать и каяться!
Но богомолец уже давно дунул от него и бежал не останавливаясь до Большой площади в Бульоне, где собирались все горбуны.
Тут он прерывающимся от страха голосом заговорил:
— Встретился богомолец, стройный как тополь… богохульствовал… на спине вырос горб… адская боль!
Услышав это, паломники радостно воскликнули на разные голоса:
— Святой Ремакль! Коль скоро ты посылаешь горбы, стало быть дана тебе власть и снимать их! Сними с нас горбы, святой Ремакль!
Тем временем Уленшпигель вылез из-под дерева. Проходя по безлюдной окраине, он увидел, что у входа в таверну по случаю колбасной ярмарки — panchkermis'а, как говорят в Брабанте, — мотаются на палке два свиных пузыря.
Уленшпигель взял один из этих пузырей, поднял валявшийся на земле позвоночник сушеной камбалы, нарочно порезался, напустил в пузырь крови, потом надул его, завязал, прикрепил к нему позвоночник камбалы и сунул себе за шиворот. С этаким-то приспособлением, выгнув спину, тряся головой и пошатываясь — ни дать ни взять старый горбун, — приплелся он на площадь.
Богомолец, присутствовавший при падении Уленшпигеля, воскликнул, завидев его:
— Вон богохульник идет!
И показал на него пальцем. И все сбежались поглядеть на страждущего.
Уленшпигель сокрушенно качал головой.
— Ах! — вздыхал он. — Я не достоин ни милости, ни сожаления. Убейте меня, как бешеную собаку.
А горбуны потирали руки и говорили:
— Нашего полку прибыло!
Уленшпигель пробурчал себе под нос: «Вы мне за это заплатите, злыдни!» — а вслух с видом величайшей покорности сказал:
— Я не буду ни пить, ни есть, хотя бы от этого затвердел мой горб, пока святой Ремакль не исцелит меня так же чудодейственно, как и покарал.
Прослышав о чуде, из собора вышел каноник. Это был человек высокий, дородный и важный. Задрав нос, он, точно корабль волну, разрезал толпу богомольцев.
Канонику показали Уленшпигеля, и он обратился к нему:
— Это тебя, голубчик, коснулся бич святого Ремакля?
— Да, выше высокопреподобие, — подтвердил Уленшпигель, — не кого иного, как меня, и теперь я, смиренный богомолец, хочу умолить его избавить меня от моего еще совсем свежего горба.
— Дай мне пощупать твой горб, — заподозрив мошенничество, сказал каноник.
— Сделайте одолжение, — молвил Уленшпигель.
— Горб совершенно свежий и еще влажный, — пощупав, изрек каноник. — Уповаю, однако ж, что святой Ремакль будет к тебе милостив. Следуй за мной.
Уленшпигель последовал за каноником и вошел в церковь. А горбуны шли сзади и кричали:
— У, проклятый! У, богохульник! Сколько весит твой новенький горб? Сделай из него кошель и клади туда грошики. Ты всю жизнь смеялся над нами, потому что ты был прямой, — теперь пришел наш черед. Спасибо тебе, святой Ремакль!
Уленшпигель, не говоря ни слова, с поникшей головой, следовал за каноником и наконец очутился в тесном помещении, где, накрытая большой мраморной плитой, стояла мраморная гробница. Между гробницей и стеной был оставлен узенький проход. Богомольцы шли там гуськом и молча терлись спинами о плиту. Так они надеялись получить исцеление. Те, что терлись горбом, не пускали тех, кто еще не потерся, и из-за этого начинались драки, впрочем бесшумные, ибо из уважения к святому месту горбуны тузили друг друга исподтишка.
Каноник велел Уленшпигелю влезть на плиту, дабы все богомольцы могли его видеть.
— Сам я не влезу, — сказал Уленшпигель.
Каноник подсадил Уленшпигеля, стал около него и велел опуститься на колени. Уленшпигель опустился и, понурив голову, застыл в этом положении.
Каноник, собравшись с духом, велегласно возопил:
— Чада и братья во Христе! У ног моих вы видите величайшего из всех нечестивцев, пакостников и богохульников, каких когда-либо поражал гнев святого Ремакля.
— Confiteor! — бия себя в грудь, проговорил Уленшпигель.
— Прежде он был прям, словно древко алебарды, и хвастал этим. А теперь посмотрите, как его скрючила и согнула кара небесная.
— Confiteor! Сними с меня горб!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137