— Это черт. Он убил Иооса Даммана и принял его обличье, — так ему легче дурачить бедных людей.
На судью и на старшин напал страх.
— Это черт, у него тело заколдовано.
А Иоос Дамман сказал:
— Да вы же сами отлично знаете, что колдовство тут ни при чем: бывают такие наросты на теле — их колешь, а кровь не течет. Если Гильберт в самом деле взял деньги у этой ведьмы, — а она точно ведьма, коль скоро признается, что спала с чертом, — значит, на то была добрая воля этой мужички: она платила дворянину за его ласки. Так сплошь да рядом поступают распутные девки. Разве мало на свете таких же распутных молодых людей, которым женщины платят за их силу и красоту?
Старшины между тем переговаривались:
— Какая дьявольская самоуверенность! Из его родинки кровь не выступила. Он — убийца, черт, колдун, а хочет сойти всего лишь за дуэлиста, свалив другие преступления на своего друга, такого же черта, как и он сам, но хоть он его и убил, а душу-то убить не смог… Обратите внимание, какое у него белое лицо. Так выглядят все черти: в аду они багровы, на земле бледны — ведь у них нет огня жизни, от которого на лице играет краска, внутри у них пепел. Его надо снова ввергнуть в огонь — тогда он побагровеет и сгорит.
Но тут опять заговорила Катлина:
— Да, да, он черт, но только добрый черт, ласковый черт. И апостол Иаков, его покровитель, дозволил ему уйти из ада. Апостол каждодневно молит за него господа Иисуса. В чистилище ему положено быть всего лишь семь тысяч лет — так судила божья матерь, а сатана воспротивился. Но только божья матерь настоит на своем. Неужто вы пойдете ей наперекор? Посмотрите на него хорошенько: дьявольского в нем только его холодное тело да лик, сверкающий, как гребни волн морских в летнюю грозу.
— Замолчи, ведьма, я из-за тебя на костер попаду! — прикрикнул на нее Иоос Дамман и обратился к судье и старшинам: — Посмотрите на меня! Ну какой я черт? Мое тело состоит из мяса, костей, крови и воды. Я пью, ем, перевариваю и извергаю, как вы. Кожа у меня такая же, как у вас, и ноги такие же точно. Палач, сними с меня сапоги, я не могу пошевелить связанными ногами!
Палач с некоторым страхом исполнил его просьбу.
— Смотрите! — показывая свои белые ноги, снова заговорил Иоос. — Похожи они на копыта, как у чертей? Ну, а касательно бледности, то разве среди вас не найдется таких же бледных, как я? Я уже вижу трех. Я ни в чем не виноват, виновата мерзкая эта ведьма и ее дочка, подлая доносчица. Откуда у этой ведьмы деньги, которые она дала Гильберту, откуда у нее червонцы? Не сам ли дьявол платил ей за то, что она клеветала на людей благородных и невинных и обрекала их на смерть? Это у них обеих надо спросить, кто удавил во дворе собаку, кто вырыл клад — вырыл, уж верно, для того, чтобы зарыть где-нибудь в другом месте. Вдова Сооткин никакой тайны мне не доверила, она меня и не знала, а им доверила, она с ними виделась каждый день. Они и похитили деньги, принадлежащие императору.
Секретарь записал его показание, а судья обратился к Катлине:
— Женщина у что ты можешь сказать в свое оправдание?
Катлина взглянула на Иооса Даммана и ласково заговорила?
— Пора клекотать орлу. Ганс, милый, рука Гильберта у меня. Они говорят, что ты мне отдашь семьсот каролю. Уберите огонь! Уберите огонь! — вдруг закричала она. — Пить! Пить! Голова горит. Бог и ангелы его едят в раю яблочки.
И тут она потеряла сознание.
— Развяжите ее, — сказал судья.
Палач и его подручные исполнили это распоряжение. Ноги у Катлины распухли, оттого что палач слишком сильно стянул их; стоять она не могла.
— Дайте ей напиться, — сказал судья.
Ей дали холодной воды; она глотала ее с жадностью, вгрызаясь зубами в кружку, точно собака в кость, и долго не могла оторваться. Затем ей дали еще воды, и она хотела было напоить Иооса Даммана, но палач вырвал у нее кружку. Катлина упала и мгновенно заснула мертвым сном.
Иоос Дамман пришел в ярость.
— Я тоже хочу пить и спать! — заорал он. — Почему вы даете ей пить? Почему вы ей позволяете спать?
— Она слаба, она женщина, она невменяема, — отвечал судья.
— Ее невменяемость — это одно притворство, — возразил Иоос Дамман. — Она — ведьма. Я хочу пить, я хочу спать!
Он закрыл глаза, но подручные палача стали бить его по лицу.
— Дайте мне нож! — крикнул он. — Я искрошу все это мужичье. Я — дворянин, меня никто никогда не бил по лицу. Воды! Дайте мне поспать! Я ни в чем не виноват. Я не брал семисот каролю, — это Гильберт. Пить! Я не занимался ни ворожбой, ни чародейством. Я ни в чем не виноват. Отпустите меня! Пить!
Но тут судья задал ему вопрос:
— А что ты делал после того, как расстался с Катлиной?
— Не знаю я никакой Катлины и не расставался с ней, — объявил он. — Вы спрашиваете меня о вещах, к делу не идущих. Я не обязан отвечать на такие вопросы. Пить! Дайте мне поспать! Я же вам сказал, что все это Гильберт.
— Развяжите его, — сказал судья. — Отведите в тюрьму. Но не давайте ни пить, ни спать, пока он не признается в ворожбе и в чародействе.
И то была для Даммана нестерпимая пытка. Он так громко кричал в тюрьме: «Пить! Пить!», что народ слышал эти вопли, но жалости к нему не испытывал. Когда же он засыпал, тюремщики били его по лицу, а он приходил в исступление и кричал:
— Я — дворянин, я вас всех перебью, мужичье! Я до самого государя дойду! Пить!
Но сознаться он так и не сознался.
6
Был май, липа правосудия стояла зеленая, и зелеными были дерновые скамьи, на которых сидели судьи. Ноле позвали как свидетельницу. В этот день ожидали вынесения приговора.
А вокруг толпился народ — мужчины, женщины, мещане, мастеровые. И сияло яркое солнце.
Привели на суд Катлину и Иооса Даммана. Дамман, казалось, еще побледнел после пытки жаждой и после стольких бессонных ночей.
У Катлины подгибались колени; она показывала на солнце, говорила:
— Уберите огонь, голова горит!
И устремляла взгляд, полный нежной любви, на Иооса Даммана.
А тот смотрел на нее с ненавистью и презрением.
А его друзей-дворян вызвали в Дамме на суд как свидетелей, и они все здесь присутствовали.
Судья начал так:
— Девушка Неле, с такой необыкновенной отвагой и горячностью защищающая свою мать Катлину, обнаружила в зашитом кармане материнского праздничного платья письмо за подписью Иооса Даммана. Среди вещей убитого Гильберта Рейвиша я обнаружил сумку, а в ней другое письмо, которое ему написал подсудимый Иоос Дамман. Я сохранил оба письма, дабы в случае надобности, — а сейчас как раз такой случай, — предъявить их суду, вы же получите по этим письмам представление об упорстве этого человека, а затем, на основании действующих законов, оправдаете его или же признаете виновным. Вот пергамент, обнаруженный в сумке. Я до него не дотрагивался и не знаю, поддается он прочтению или же не поддается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137