Неле не могла без страха смотреть на грозного великана, но к Уленшпигелю вернулись свойственные ему хладнокровие и мужество, и он ответил так:
— Пепел Клааса бьется о мою грудь. Ваше божественное величество! Смерть именем папы косит во Фландрии самых сильных мужчин, самых красивых девушек. Все права у Фландрии отобраны, вольности ее упразднены, ее мучает голод, ткачи ее и суконщики покидают отчизну, уходят на чужбину в надежде найти такой уголок, где труд был бы свободен. Если не прийти на помощь Фландрии, она погибнет. Ваши величества! Я — бедный человек, появился на свет, как и всякий другой, жил ни шатко ни валко — словом, так себе человек, темный, недалекий, совсем не добродетельный, отнюдь не целомудренный, недостойный милости божеской и человеческой. Но Сооткин умерла от пыток и от горя, но Клаас умер мучительною смертью на костре, и я хочу за них отомстить и однажды уже отомстил. Еще я хочу, чтобы на той бедной земле, где покоятся их кости, жить стало лучше. Я просил бога о том, чтобы он умертвил гонителей, но он меня не услышал. Устав стенать, я вызвал вас силою волшебных чар Катлины, и вот мы, я и моя трепещущая подруга, ныне повергаем к стопам ваших божественных величеств просьбу — спасти наш истерзанный край.
На это ему царь и царица ответили так:
Средь воины и огня,
Средь убийства и смерти
Ищи Семерых.
В смерти, в крови,
В разрухе, в слезах
Найди Семерых.
— Уродливых, злых,
Отечества бич,
Сожги Семерых.
Жди, слушай, смотри:
Иль не рад, горемыка?
Найди Семерых.
И все духи запели хором:
В смерти, в крови,
В разрухе, в слезах
Найди Семерых.
Жди, слушай, смотри:
Иль не рад, горемыка?
Найди Семерых.
— Ваше величество, и вы, господа духи! — молвил Уленшпигель. — Ведь я же вашего языка не понимаю. Вы, верно, потешаетесь надо мной.
Не духи, не слушая его, продолжали:
В час, когда север
Поцелует запад,
Придет конец разрухе.
Найди Семерых
И Пояс.
И до того это был стройный и мощный хор, что от такого громоподобного пения сотряслась земля и задрожал небосвод. И вороны заграяли, совы заухали, воробьи запищали от страха, орлы с тревожным клекотом взад и вперед залетали. И животные и звери — львы, змеи, медведи, олени, лани, волки, собаки и кошки — дикими голосами рычали, кричали, визжали, завывали, ревели, шипели.
А духи все пели:
Жди, слушай, смотри:
Возлюби Семерых
И Пояс.
Но тут запели петухи, и все духи исчезли, кроме злого властелина руд, — этот дух схватил Уленшпигеля и Неле и безжалостно бросил в пропасть.
И вот они опять лежат друг подле друга и вздрагивают так, как вздрагивают люди спросонья от холодного утреннего ветру.
И Уленшпигель увидел, что прелестное тело Неле все озлащено лучами восходящего солнца.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Однажды, сентябрьским утром, Уленшпигель взял палку, три монетки, которые ему дала на дорогу Катлина, кусок свиной печенки, краюху хлеба и пошел по дороге в Антверпен искать Семерых. Неле еще спала.
За ним, почуяв запах печенки, увязалась собака и все прыгала на него. Уленшпигель прогонял ее, но это на нее не действовало, и в конце концов он обратился к ней с такою речью:
— Песик, милый, ну что ты затеял? Дома у тебя превкусное варево, дивные объедки, мозговые косточки, а ты все бросил и побежал искать приключений, и добро бы с кем — с бродягой, у которого, может, и кореньев-то для тебя не найдется! Послушайся ты меня, неблагоразумный песик, возвращайся к хозяину! Беги от дождя, снега, града, измороси, тумана, гололедицы и прочих невзгод, выпадающих на долю бродяги. А ну скорее — под кров, свернись клубком и грейся у домашнего камелька, а я побреду один по грязи, по пыли, невзирая ни на зной, ни на стужу, нынче изжарюсь на солнце, завтра замерзну, в пятницу сытый, в воскресенье голодный. Ступай, откуда пришел, — это самое умное, что ты можешь сделать, неопытный песик!
Но пес, видимо, не слушал. Он знай себе вилял хвостом, прыгал как сумасшедший и лаял от голода. Уленшпигель принимал это за бескорыстное выражение дружеских чувств, и невдомек было ему, что псу не давала покоя лежавшая в суме печенка.
Он шел себе и шел, а пес от него не отставал. Пройдя около мили, оба увидели, что на дороге стоит повозка, в которую впряжен понурый осел. На откосе, среди репейника, сидел какой-то толстяк; в одной руке он держал баранью кость, а в другой — бутылку. Поглодав кость и потянув из бутылки, он принимался нюнить и рюмить.
Уленшпигель остановился, пес, глядя на него, тоже. Почуяв запах мясного, пес взбежал вверх по откосу. Он сел подле толстяка и, мечтая разделить с ним трапезу, начал скрести ему лапами куртку. Но толстяк оттолкнул его локтем и, подняв повыше кость, жалобно захныкал. Голодный пес стал ему подвывать. Осел с досады, что ему не дотянуться до репейника, заверещал.
— Чего тебе, Ян? — обратился к ослу толстяк.
— Ничего, — отвечал за него Уленшпигель. — Просто ему захотелось полакомиться репейником, который цветет вокруг вас, как все равно на хорах в Тессендерлоо, вокруг и над Иисусом Христом. А пес не прочь был бы присоединиться к вашей косточке. Пока что я угощу его печенкой.
Когда пес съел печенку, толстяк осмотрел свою кость, еще раз обглодал и лишь после того, как на ней не осталось ни кусочка мяса, швырнул ее псу, а пес поставил на нее передние лапы — и давай грызть.
Тут только толстяк поднял глаза на Уленшпигеля.
Уленшпигель сразу узнал Ламме Гудзака из Дамме.
— Ламме! — сказал Уленшпигель. — Что, это ты тут жрешь, пьешь и ревешь? Не надрал ли тебе уши какой-нибудь невежа служивый?
— Жена моя! — возопил Ламме.
Тут он хотел было осушить бутылку, но Уленшпигель положил ему руку на плечо.
— Не пей больше, — сказал Уленшпигель. — Питье наспех полезно только для почек. Больше пользы возлияние принесет тому, у кого совсем нет вина.
— Говоришь ты складно, — заметил Ламме, — а вот посмотрим, как-то ты куликаешь.
С этими словами он протянул Уленшпигелю бутылку.
Уленшпигель взял бутылку, опрокинул, а затем, возвращая, сказал:
— Если там осталось чем напоить воробья, ты можешь звать меня испанцем.
Ламме оглядел бутылку, затем, не переставая хныкать, сунул руку в котомку, достал еще бутылку и кусок колбасы, отрезал несколько ломтиков и с унылым видом принялся жевать.
— Ты ешь не переставая, Ламме? — спросил Уленшпигель.
— Ем я много, сын мой, лгать не стану, — отвечал Ламме, — но только для того, чтобы отогнать черные думы. Где ты, жена моя? — воскликнул он и, отерев слезу, отрезал от колбасы еще десять кусочков.
— Не ешь так быстро, Ламме, будь милостив к бедному страннику, — молвил Уленшпигель.
Ламме, всхлипывая, дал ему четыре ломтика, и Уленшпигель с наслаждением уплел их.
А Ламме все ел, ревел и причитал:
— Жена моя, милая моя жена!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137