Как ты там управился в ванной в такой темнотище?
— А я успел помыться еще до того, как погас свет. Оставалось только вытереться.
Номер телефона был незнакомый, но тоже начинался с цифр «тридцать три». Видно, штаб-квартира у них была где-то совсем близко. Может быть, в нашем доме. Уж не в квартире ли напротив, через двор?
Я бросил взгляд в окно. Там тоже было темно. Весь дом сидел без света. Лишь отблески неоновой рекламы с крыши соседнего здания скользили по стенам неясными цветными тенями. Зеленый, красный, синий… Опять зеленый, красный, синий…
Я набрал номер.
— Это Ванаг.
— Вы дома?
Голос Шмидта. Я узнал его по характерному акценту.
— Нет, звоню вам из уличного автомата.
Короткий смешок:
— Господин профессор снова обрел способность шутить?
— Вы просили позвонить. — Я держался официального тона. — Что вам угодно?
— Всего только успокоить вас: свет сейчас дадут. Случилась небольшая авария на линии. Так что не пытайтесь ничего предпринимать.
— Спасибо. Все?
— Да. Спокойной ночи!
Я положил трубку, нащупав непривычно длинные плечи рычага.
Проверка. И предупреждение. Они беспокоятся. Как бы я не ускользнул из мышеловки, пользуясь отсутствием света.
На лестничной площадке кто-то простуженно кашлянул.
Вероятно, один из тех двоих, попавших под ливень. Так ему и не дали возможности подсохнуть, бедняге. Что у них — туго с людьми?
Как я и предвидел, один из постов наблюдения был переведен на время с улицы сюда, к самой нашей двери.
Поздно, торжествовал я. Слишком поздно!
И тут же забеспокоился. А что, если пост останется здесь до утра?
СПАСИБО АЛЬМЕ,
крохотной собачке мадам Фаундлер!
Чуя незнакомого человека, она пролаяла без перерыва целый час, отчаянно, самозабвенно, до визга, до хрипоты. Хлопали двери квартир, раздавались встревоженные возмущенные голоса. Как же, непорядок — чужой в доме!
И он убрался. Вероятно, получил соответствующее распоряжение по карманному радио.
Свет дали лишь в двенадцатом часу ночи — видно, я основательно повредил выход кабеля в распределительном щите.
Приготовившись к бессонной ночи, я лежал в спальне с открытыми глазами и думал о завтрашнем дне. Все решат первые минуты после начала моего выступления в лекционном зале старой резиденции.
Из соседней комнаты доносилось мерное и спокойное дыхание Инги. Спит… Если бы девочка знала о всей глубине опасности!
Около часа ночи, неожиданно для самого себя, я заснул. А когда проснулся, противоположная сторона дома через двор была вся уже залита солнцем. На балконе, как всегда по утрам, занимался гантелями симпатичный молодой человек. Он то и дело посматривал в мою сторону и, стоило мне только приблизиться к раскрытому окну, вежливо поклонился, показав в улыбке ряд ровных белых зубов.
По квартире разнесся дразнящий запах кофе. Инга готовила завтрак. Я посмотрел на часы: шесть. Принял холодный душ, растерся до красноты мохнатым полотенцем.
День сегодня предстоял жаркий.
После семи раздался звонок. Не тоненькое дребезжание псевдоэдисоновского модерна, а солидный сигнал домашнего телефона.
Инга успела первой:
— Слушаю… Сейчас… Тебя, отец!
Это был Шмидт.
— Как спалось, профессор?
— Прекрасно, — ответил я.
— Рад за вас.
Сам-то он вряд ли сегодня сомкнул веки. Если только на какой-нибудь часок. В кресле, перед своим телевизором с четырьмя экранами.
— Внизу, в подъезде, в вашем почтовом ящике лежит свежая утренняя газета. Можете за ней спуститься.
— Благодарю, как-нибудь позже.
— Интересные новости!
— Я уже слушал последние известия. Ничего особенного. Обычный неспокойный день обычного неспокойного мира.
— И все-таки посмотрите. В разделе происшествий. Я вам еще позвоню.
Он положил трубку.
— Куда ты? — Инга встревожилась, когда я, сбросив халат, стал переодеваться. — Ведь лекция только в десять.
— Вниз за газетой.
— Давай я сбегаю.
— Не надо. Лучше убери со стола.
Мадам Элизабет Фаундлер уже находилась на своем сторожевом посту за приоткрытой дверью:
— Доброе утро, господин…
— Ванаг.
— Да, да, совершенно верно, господин Ванаг. У меня ужасная память на иностранные фамилии. Да и на наши тоже. Я могу часами вспоминать какого-нибудь Кеннера или Треннера. Но это не старческий склероз, не подумайте! Это у меня с самой юности. Однажды был прелестный случай, когда я не смогла назвать отцу имени своего будущего жениха. Между тем его звали так просто: Генрих-Мария-Анна-Иоахим Фаундлер. — Она хихикнула. — Значит, вы уже вернулись? Надеюсь, путешествие было интересным? Слышали, что делалось в доме сегодня ночью? Полная темнота, крики, беготня, топот. Я думала, террористы взяли нас всех в заложники и требуют выкуп. Во всяком случае от меня им не досталось бы ни шиллинга! А бедная Альма! Она до сих пор лежит в нервном полуобмороке, кверху лапками. Куда вы собрались в таком виде? — Она критически оглядела мою тенниску.
— Только за газетами, мадам.
— О-о, как славно! Я вас тоже попрошу! Вот ключ от ящика. Мне должно быть письмо. Вас не затруднит, надеюсь?
— Пожалуйста!
Мои стражи были на своих постах. Я увидел их обоих сквозь стеклянную дверь подъезда. Сегодня дежурила первая пара: пожилой господин с тросточкой и черноволосый парень в джинсах. Только на этот раз он был без своей гитары. И солнцезащитные очки на нем были тоже другие, не так бросающиеся в глаза, обычные, поскромнее.
Вероятно, эти двое считаются у них наиболее надежными — недаром их поставили сюда на самое ответственное время.
Который из двоих поведет меня к старой резиденции, а который останется здесь, смотреть за Ингой?
В моем ящике лежал «Курир». Для мадам Фаундлер почты вообще не было.
— Нет, что вы скажете! — она театрально воздела к потолку руки. — Эти паршивцы не пишут мне уже третью неделю. Но ничего, я их вызову телеграммой на свои похороны!.. А для вас… мы с Альмой уже раскатали тесто.
— Простите?
— Штрудель!.. Мой штрудель — неужели вы забыли?..
Хроника происшествий была разбросана в этой газете по всем страницам. Я пробежал глазами заголовки.
«Вооруженное нападение на престарелого аптекаря».
«Двадцать семь часов под дулом пистолета».
«Ребенок выпал из окна третьего этажа: несчастный случай или преднамеренное убийство?»
«Водитель задушен ремнями безопасности».
«Гибель известного альпиниста под снежной лавиной».
Что имел в виду Шмидт? Зачем ему потребовалось, чтобы я посмотрел хронику происшествий?
А, вот еще: «Наезд на пешехода»…
Отто Гербигер?
Что такое?
Я быстро пробежал глазами мелкий газетный текст:
«Вчера около пятнадцати часов легковая автомашина, выскочившая по непонятной причине на тротуар улицы Зайлерштетте, напротив театра „Ронахер“, сбила проходившего там в это время пожилого господина, который получил опасные для жизни травмы головы и грудной клетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— А я успел помыться еще до того, как погас свет. Оставалось только вытереться.
Номер телефона был незнакомый, но тоже начинался с цифр «тридцать три». Видно, штаб-квартира у них была где-то совсем близко. Может быть, в нашем доме. Уж не в квартире ли напротив, через двор?
Я бросил взгляд в окно. Там тоже было темно. Весь дом сидел без света. Лишь отблески неоновой рекламы с крыши соседнего здания скользили по стенам неясными цветными тенями. Зеленый, красный, синий… Опять зеленый, красный, синий…
Я набрал номер.
— Это Ванаг.
— Вы дома?
Голос Шмидта. Я узнал его по характерному акценту.
— Нет, звоню вам из уличного автомата.
Короткий смешок:
— Господин профессор снова обрел способность шутить?
— Вы просили позвонить. — Я держался официального тона. — Что вам угодно?
— Всего только успокоить вас: свет сейчас дадут. Случилась небольшая авария на линии. Так что не пытайтесь ничего предпринимать.
— Спасибо. Все?
— Да. Спокойной ночи!
Я положил трубку, нащупав непривычно длинные плечи рычага.
Проверка. И предупреждение. Они беспокоятся. Как бы я не ускользнул из мышеловки, пользуясь отсутствием света.
На лестничной площадке кто-то простуженно кашлянул.
Вероятно, один из тех двоих, попавших под ливень. Так ему и не дали возможности подсохнуть, бедняге. Что у них — туго с людьми?
Как я и предвидел, один из постов наблюдения был переведен на время с улицы сюда, к самой нашей двери.
Поздно, торжествовал я. Слишком поздно!
И тут же забеспокоился. А что, если пост останется здесь до утра?
СПАСИБО АЛЬМЕ,
крохотной собачке мадам Фаундлер!
Чуя незнакомого человека, она пролаяла без перерыва целый час, отчаянно, самозабвенно, до визга, до хрипоты. Хлопали двери квартир, раздавались встревоженные возмущенные голоса. Как же, непорядок — чужой в доме!
И он убрался. Вероятно, получил соответствующее распоряжение по карманному радио.
Свет дали лишь в двенадцатом часу ночи — видно, я основательно повредил выход кабеля в распределительном щите.
Приготовившись к бессонной ночи, я лежал в спальне с открытыми глазами и думал о завтрашнем дне. Все решат первые минуты после начала моего выступления в лекционном зале старой резиденции.
Из соседней комнаты доносилось мерное и спокойное дыхание Инги. Спит… Если бы девочка знала о всей глубине опасности!
Около часа ночи, неожиданно для самого себя, я заснул. А когда проснулся, противоположная сторона дома через двор была вся уже залита солнцем. На балконе, как всегда по утрам, занимался гантелями симпатичный молодой человек. Он то и дело посматривал в мою сторону и, стоило мне только приблизиться к раскрытому окну, вежливо поклонился, показав в улыбке ряд ровных белых зубов.
По квартире разнесся дразнящий запах кофе. Инга готовила завтрак. Я посмотрел на часы: шесть. Принял холодный душ, растерся до красноты мохнатым полотенцем.
День сегодня предстоял жаркий.
После семи раздался звонок. Не тоненькое дребезжание псевдоэдисоновского модерна, а солидный сигнал домашнего телефона.
Инга успела первой:
— Слушаю… Сейчас… Тебя, отец!
Это был Шмидт.
— Как спалось, профессор?
— Прекрасно, — ответил я.
— Рад за вас.
Сам-то он вряд ли сегодня сомкнул веки. Если только на какой-нибудь часок. В кресле, перед своим телевизором с четырьмя экранами.
— Внизу, в подъезде, в вашем почтовом ящике лежит свежая утренняя газета. Можете за ней спуститься.
— Благодарю, как-нибудь позже.
— Интересные новости!
— Я уже слушал последние известия. Ничего особенного. Обычный неспокойный день обычного неспокойного мира.
— И все-таки посмотрите. В разделе происшествий. Я вам еще позвоню.
Он положил трубку.
— Куда ты? — Инга встревожилась, когда я, сбросив халат, стал переодеваться. — Ведь лекция только в десять.
— Вниз за газетой.
— Давай я сбегаю.
— Не надо. Лучше убери со стола.
Мадам Элизабет Фаундлер уже находилась на своем сторожевом посту за приоткрытой дверью:
— Доброе утро, господин…
— Ванаг.
— Да, да, совершенно верно, господин Ванаг. У меня ужасная память на иностранные фамилии. Да и на наши тоже. Я могу часами вспоминать какого-нибудь Кеннера или Треннера. Но это не старческий склероз, не подумайте! Это у меня с самой юности. Однажды был прелестный случай, когда я не смогла назвать отцу имени своего будущего жениха. Между тем его звали так просто: Генрих-Мария-Анна-Иоахим Фаундлер. — Она хихикнула. — Значит, вы уже вернулись? Надеюсь, путешествие было интересным? Слышали, что делалось в доме сегодня ночью? Полная темнота, крики, беготня, топот. Я думала, террористы взяли нас всех в заложники и требуют выкуп. Во всяком случае от меня им не досталось бы ни шиллинга! А бедная Альма! Она до сих пор лежит в нервном полуобмороке, кверху лапками. Куда вы собрались в таком виде? — Она критически оглядела мою тенниску.
— Только за газетами, мадам.
— О-о, как славно! Я вас тоже попрошу! Вот ключ от ящика. Мне должно быть письмо. Вас не затруднит, надеюсь?
— Пожалуйста!
Мои стражи были на своих постах. Я увидел их обоих сквозь стеклянную дверь подъезда. Сегодня дежурила первая пара: пожилой господин с тросточкой и черноволосый парень в джинсах. Только на этот раз он был без своей гитары. И солнцезащитные очки на нем были тоже другие, не так бросающиеся в глаза, обычные, поскромнее.
Вероятно, эти двое считаются у них наиболее надежными — недаром их поставили сюда на самое ответственное время.
Который из двоих поведет меня к старой резиденции, а который останется здесь, смотреть за Ингой?
В моем ящике лежал «Курир». Для мадам Фаундлер почты вообще не было.
— Нет, что вы скажете! — она театрально воздела к потолку руки. — Эти паршивцы не пишут мне уже третью неделю. Но ничего, я их вызову телеграммой на свои похороны!.. А для вас… мы с Альмой уже раскатали тесто.
— Простите?
— Штрудель!.. Мой штрудель — неужели вы забыли?..
Хроника происшествий была разбросана в этой газете по всем страницам. Я пробежал глазами заголовки.
«Вооруженное нападение на престарелого аптекаря».
«Двадцать семь часов под дулом пистолета».
«Ребенок выпал из окна третьего этажа: несчастный случай или преднамеренное убийство?»
«Водитель задушен ремнями безопасности».
«Гибель известного альпиниста под снежной лавиной».
Что имел в виду Шмидт? Зачем ему потребовалось, чтобы я посмотрел хронику происшествий?
А, вот еще: «Наезд на пешехода»…
Отто Гербигер?
Что такое?
Я быстро пробежал глазами мелкий газетный текст:
«Вчера около пятнадцати часов легковая автомашина, выскочившая по непонятной причине на тротуар улицы Зайлерштетте, напротив театра „Ронахер“, сбила проходившего там в это время пожилого господина, который получил опасные для жизни травмы головы и грудной клетки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80