Жить, как живется, и совершенно забыть об этом нашем с тобой разговоре. И вспомнить о нем только тогда, когда почувствуешь, что к тебе начинают подбираться… Ну что? Начнем оформлять, как сказали бы у вас в милиции?
— А что еще делать? Ты же предупредил: назад хода нет… Кто будет знать обо всем этом?
— Вот только мы трое. Составим соответствующий документ, запечатаем и отдадим на хранение.
Пеликан вытащил из портфеля бутылочку чернил, ручку с новеньким перышком.
— Смотри-ка!
Я прочитал латышскую надпись на этикетке и пришел в восторг. «Чернила для авторучек». У нас в гимназии только такими чернилами и писали!.. И перо! Настоящая «Плада». Первейшая штука для игры в перышки: его никак не перевернешь, нужна особая тренировка.
— Да, подготовился! — похвалил Глеб Максимович. — Молодец!.. А знаешь что, неплохо бы еще сюда и фотокарточку… Фотокарточку Арвида тех лет. Есть у тебя?
— Найдется.
Глеб Максимович одобрительно кивнул.
— Ну что, начнем?
Пеликан пододвинул ко мне лист.
А потом я вернулся из Москвы в Южносибирск к себе в горотдел и стал ждать.
Шло время.
Освободили Ригу. Кончилась война. Мы соединились наконец с Верой. Я ушел из милиции, увлекся историей, поступил учиться.
Никто не напоминал мне о Воробье.
Кончил институт, стал работать на кафедре. Мне предложили поехать за границу, в Австрию. Советской части Контрольной комиссии требовались надежные люди, хорошо знающие немецкий язык.
Я отказался.
Тогда и состоялась наша первая после того памятного вечера в Москве встреча с Иваном Петровичем Озолиным, бывшим Пеликаном. Он очень плохо выглядел, кашлял без конца, хватался за грудь.
— Надо ехать! — убеждал он.
— Нет, Пеликан, нет! Не сработала наша с тобой приманка. Прошло столько лет.
— Вились вокруг тебя, были у нас сигналы. Особенно один тип; мы на него уверенно выходили. Только вот оказался он вдруг под колесами электрички. То ли несчастный случай, то ли сдали нервишки. А может, и свои помогли, чтобы обрубить концы.
— И ты уверен, что это был результат приманки?
— Не уверен. Может быть, приманка. Может быть, что-то совсем другое. Но вились, это точно. Так что непременно надо ехать и ждать.
Мы долго спорили, но он меня так и не убедил. А через несколько дней в институт на кафедру позвонил знакомый человек и сообщил о смерти Пеликана.
И тогда я решил поехать. Отправился в министерство и сказал, что согласен.
Работал с австрийской молодежью, заведовал отделом связи с читателями в газете Советской Армии для населения Австрии.
О Воробье я вспоминал все реже и реже.
А когда через несколько лет вернулся из Австрии в Советский Союз, мое участие в операции было официально прекращено. Я и вспоминать перестал о таком уже бесконечно далеком и совершенно нереальном Воробье.
ПОЧЕМУ МНЕ ТАК БЕСПОКОЙНО?
Что-то мешало, что-то нарушало блаженное состояние, словно назойливо жужжащая муха.
Нет, не муха. Какой-то стук…
Медленно и мучительно долго, словно со дна глубокого омута, я выныривал из сна.
Стук повторился.
Да это же в дверь стучат!
Я проснулся окончательно и открыл глаза. На полу золотистой решеткой стлались яркие полоски света. Неистовое утреннее солнце рвалось в комнату сквозь полуприкрытые жалюзи.
— Отец! — В голосе Инги звучали нотки тревоги. — Ну открой же, отец!
— Сейчас, сейчас!
Я накинул халат, прошел к двери.
— Ну и ну! — Инга укоризненно качала головой. — Разве можно так безответственно спать! Мне уже стали мерещиться всякие ужасы.
— Который теперь час? — я потянулся, отгоняя остатки сна. — И какое тысячелетие?
— Половина восьмого. Начало атомной эры.
— И ты уже на ногах? Невероятно!
Инга подошла к окну, подняла жалюзи. Зальцбургская крепость, рельефно высвеченная солнцем, потеряла свою ночную призрачность. Отсюда, из глубины комнаты, в обрамлении оконной рамы, она казалась теперь крошечной, почти игрушечной и, пожалуй, больше всего походила на причудливой резьбы ларец.
— Я уже давно на ногах. Маргоша заявилась ровно в пять. Она хотела и тебя поднять с постели, но я своим телом прикрыла амбразуру дзота. Так что оцени, отец.
— В пять? Так рано?
— Говорит, иначе не успеем ничего посмотреть. Мы уже прошлись с ней по двум премиленьким церквушкам… Ты уж, пожалуйста, попроворнее, отец. Ровно в восемь тебя должен лицезреть сам бургомистр.
— Бургомистр? Это еще зачем?
— Не знаю. Маргоша говорит — вне всякой программы… Я подожду внизу. Там Карл с машиной.
Пришлось мне поторопиться. Не успел управиться с электробритвой, как снова постучали. Явилась фрау Келле — служительница гостиницы — с подносом: черный кофе, булочка, джем.
— Ваш завтрак, господин профессор!
— Спасибо.
Без пятнадцати восемь я был уже внизу. Фрау Маргарет в роскошном темно-рыжем парике с умопомрачительными локонами, точно букингемский королевский гвардеец в медвежьей шапке, дежурила у подъезда.
— Как бы не опоздать к бургомистру! — Она смотрела на меня с кроткой укоризной.
Карл, ловко маневрируя, помчал нас по плотно забитым автомашинами улицам. На нем был модный, в желтую и черную полоску, костюм.
— У вас богатый гардероб, Карл.
— Что вы, господин профессор! Это ведь все служебные костюмы.
— Личному шоферу бургомистра полагается быть одетым как джентльмену, — сочла нужным дать пояснения фрау Маргарет.
— Как же в таком случае должен одеваться сам бургомистр? — с ехидной наивностью осведомилась Инга.
Наш шофер весело засмеялся:

— По-всякому. Иногда меня принимают за бургомистра. Однажды приехал какой-то жирный тип из Нидерландов…
— Карл! — Фрау Маргарет строго поджала губы. — Что за выражение — жирный тип! И кроме того, господам все это вовсе не интересно.
— Да нет же, интересно, очень интересно! — тут же возразила ей Инга. — Пожалуйста, рассказывайте, Карл!
Но мы уже подъезжали к магистрату.
— Дворец Мирабель! — торжественно провозгласила фрау Маргарет. — Первая четверть восемнадцатого века.
— Мирабель? — Инга сразу встрепенулась в предвкушении милых ее сердцу исторических сенсаций. — Откуда такое экзотическое иностранное название здесь, в самом центре Австрии?
Фрау Маргарет замялась.
— Существует множество противоречивых романтических легенд… Ну вот, например, в одной из них говорится, что дворец был построен для красавицы цыганки по имени Мирабель… М-м-м… любовницы кардинала. После его смерти эту легкомысленную женщину и ее детей с позором изгнали из города. А магистрат принял закон, в котором запретил цыганам проживать в Зальцбурге. Между прочим, закон до сих пор в силе.
— Как же так! — возмутилась Инга. — Значит, если бы я была цыганкой…
— То спокойно могли бы продолжать жить в Зальцбурге. Все эти законы не более как древние окаменелости… Мы приехали, господа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80