Затем Эмаль-до, мой страстный поклонник, обнаружил, что этот человек не позаботился ни о моей безопасности, ни о жилье для меня, и тогда я сочинила историю, будто мой жених выполняет государственное поручение, и я отправилась в путь, не успев получить письма.
К счастью, Эмальдо оказался тулийцем, и затруднения в языке пришлись как нельзя более кстати, когда мне пришлось столь многое ему рассказать. Слушая разговоры служивших на корабле тулийцев, я тут же начала безо всякого умысла перенимать их речь, но притворялась, будто говорю хуже, чем было на самом деле. Я решила, что такая восприимчивость к чужим языкам объясняется тем, что мне в очень раннем возрасте довелось столкнуться с кронианским. Я овладела им в основном за счет слуха и способности к подражанию, набирая в запас как можно больше отдельных слов, — собственно говоря, так учатся языку все дети. Позднее мне удалось выправить грамматику и синтаксис, в основном таким же образом, что сослужило мне добрую службу. Но в разговорах с Эмальдо я запиналась и упорно не хотела понимать страстных выражений чувств и признаний.
Когда на борт корабля поднялся лоцман, за мной зашел Эмальдо, красивый, аккуратный, в белом атласном плаще; его светлые волосы и синие глаза показались мне творением рук ювелира; он попросил разрешения сопровождать меня на берег.
В знак уважения к нему я надела платье из зеленого муслина, и это вызвало у него такой взрыв эмоций, что я испугалась, как бы он тут же и не умер. По-видимому, он был старше меня всего на год и несомненно повидал в жизни куда больше моего, но не успел так близко познакомиться с ее теневыми сторонами.
Из-за скверной гавани кораблю потребовался лоцман. Стоя рядом с элегантным Эмальдо, я впервые увидела Дженчиру.
В красоте и живописности она не уступала городам из волшебных сказок. Из погибающей заводи получился пруд, заполненный лотосами и хитросплетением водяных лилий и гиацинтов. Морякам приходилось каждый день обрубать щупальца этих очаровательных вампиров, высвобождая корабль. Теперь там стояли лишь два или три небольших приземистых суденышка, походившие на уток. За их мачтами виднелся старинный спуск к причалу, вскинутые руки статуй морских богов из серпентинита. Огромные пальмы, словно веера из перьев, прикрывали лицо старого города.
Я заметила опоясанные балконами дома и стены, выкрашенные различными красками и блиставшие цветами павлиньих переливов: розовым, красным, желтым — под стать волосам Эмальдо, синим, превосходящим яркостью его глаза, что совершенно невероятно. А за стенами — массивные камфарные деревья и терпентиновые, поменьше размером. Черные и белые аисты, хлопая крыльями, расхаживали вокруг своих гнезд на разрушенной красной башне, высившейся над гаванью.
— Вот видишь, — гордо сказал Эмальдо, будто это он сотворил город ради меня.
— Прелесть! — воскликнула я по-тулийски, и волшебник поклонился.
— Но это немолодой город, — добавил Эмальдо по-крониански. — Да, это хорошо. Твоя безопасность. И ты поселишь моя тетушка.
Я искоса глянула на него, пытаясь угадать, кто у кого поселится, тетушка у меня или я у нее. А также размышляя: можно ли принять его предложение.
— Да-да, — настаивал Эмальдо. — Она будет заботиться о тебе. Ты нигде больше.
— Но может быть, ей… — Я призадумалась над тем, как правильно назвать по-тулийски отсутствие симпатии.
— Ты любишь, она будет обожать, — сказал Эмальдо. И, сжав мне руку, добавил: — Как я.
Вот все и высказано. И никакие способы выражения не высятся преградой между нами.
Стоя под лучами солнца, Эмальдо так и сиял. Мне станут завидовать все девушки Дженчиры и многие недевушки тоже. Если во мне сохранилась хоть капля способности к восприятию удовольствий и реальности, я позволю ему ухаживать за собой. Кроме него, у меня ничего нет, одни фантомы.
Дом тетушки Эмальдо стоял на тенистой улице, темно-желтый кирпич, три этажа, а над входной дверью — четырехмачтовый галеон из кованого железа. Эмальдо сказал, что у них в роду морская профессия — традиция. Его дядя имел собственный корабль и командовал им. В округе дом так и называли — «Корабль».
Похоже, тетушка пускала постояльцев и заманивала меня. Она оказалась дамой весьма почтенного возраста, и даже горничной перевалило за пятьдесят. Ни та, ни другая не знали кронианского, не говоря уже о каких-либо южных языках. Эмальдо служил нам переводчиком. Я заметила, что женщины ясно поняли, как обстоят дела, — он меня «обожает», а я старше его и себе на уме.
Я ничего не могла с этим поделать. Но попросила Эмальдо объяснить, что меня ждет встреча с женихом.
Мне кажется, он так и сделал. Но их лица ясно говорили: «О, эту историю мы уже слыхивали раньше».
Когда Эмальдо отправился обратно на «Нилени» (сообщив, что на закате вернется), я тут же решила, что мне необходимо раздобыть еще денег.
У меня осталось два платья, мужской наряд, несколько рубашек, нижнее белье, пара сандалий и сапоги. Ни шарфика, ни перчаток, ни бантика, ни вуалетки. Я подумала, что из предметов туалета мне больше ничего не хочется продавать. Но у меня сохранилось одно жемчужное ожерелье, подаренное Каруланом, — второе я не взяла с собой. Теперь я последую совету, который дала когда-то Розе: разрежу нитку и стану потихоньку продавать друг за другом бусины. Только опять же, где?
Я отобрала две жемчужины, прихватила их с собой и отправилась рыскать по городу.
Я совершила упоительную прогулку по извилистым боковым улочкам и широким бульварам под тенью тополей, пальм и терпентиновых деревьев. В маленьком парке стояла длинноволосая каменная богиня, лишь раковины прикрывали ее наготу. А на западной стороне торговой площади располагался храм. Я не знала, кому из богов он посвящен, но мысль о том, что надо бы зайти и поблагодарить его по случаю прибытия, мелькнула у меня в голове, впрочем, тут-то я и заметила ювелирный магазинчик под аркадой.
Я вошла в лавку и обнаружила в ней только продавца и большую пятнистую птицу, сидевшую в плетеной клетке.
Птица заклекотала, торговец поклонился.
Неумело изъясняясь по-тулийски, я постаралась объяснить, зачем пришла, и достала жемчужины.
Торговец взял лупу и принялся их разглядывать. Осмотр занял всего пару минут.
— Очень хорошие, — вроде бы сказал он. (Птица повторила его слова, значит, он произносит их всякий раз.) Затем он обратился ко мне с предложением, но мне не удалось его понять. Он сухо улыбнулся и поднял руку, чтобы я видела все пальцы, потом загнул большой и вынул из ящичка четыре тулийских лильда — эта сумма соответствует примерно восьми серебряным пенни Юга.
Я ужасно расстроилась и схватила жемчужины.
— Настоящие, — воскликнула я и добавила по-тулийски:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
К счастью, Эмальдо оказался тулийцем, и затруднения в языке пришлись как нельзя более кстати, когда мне пришлось столь многое ему рассказать. Слушая разговоры служивших на корабле тулийцев, я тут же начала безо всякого умысла перенимать их речь, но притворялась, будто говорю хуже, чем было на самом деле. Я решила, что такая восприимчивость к чужим языкам объясняется тем, что мне в очень раннем возрасте довелось столкнуться с кронианским. Я овладела им в основном за счет слуха и способности к подражанию, набирая в запас как можно больше отдельных слов, — собственно говоря, так учатся языку все дети. Позднее мне удалось выправить грамматику и синтаксис, в основном таким же образом, что сослужило мне добрую службу. Но в разговорах с Эмальдо я запиналась и упорно не хотела понимать страстных выражений чувств и признаний.
Когда на борт корабля поднялся лоцман, за мной зашел Эмальдо, красивый, аккуратный, в белом атласном плаще; его светлые волосы и синие глаза показались мне творением рук ювелира; он попросил разрешения сопровождать меня на берег.
В знак уважения к нему я надела платье из зеленого муслина, и это вызвало у него такой взрыв эмоций, что я испугалась, как бы он тут же и не умер. По-видимому, он был старше меня всего на год и несомненно повидал в жизни куда больше моего, но не успел так близко познакомиться с ее теневыми сторонами.
Из-за скверной гавани кораблю потребовался лоцман. Стоя рядом с элегантным Эмальдо, я впервые увидела Дженчиру.
В красоте и живописности она не уступала городам из волшебных сказок. Из погибающей заводи получился пруд, заполненный лотосами и хитросплетением водяных лилий и гиацинтов. Морякам приходилось каждый день обрубать щупальца этих очаровательных вампиров, высвобождая корабль. Теперь там стояли лишь два или три небольших приземистых суденышка, походившие на уток. За их мачтами виднелся старинный спуск к причалу, вскинутые руки статуй морских богов из серпентинита. Огромные пальмы, словно веера из перьев, прикрывали лицо старого города.
Я заметила опоясанные балконами дома и стены, выкрашенные различными красками и блиставшие цветами павлиньих переливов: розовым, красным, желтым — под стать волосам Эмальдо, синим, превосходящим яркостью его глаза, что совершенно невероятно. А за стенами — массивные камфарные деревья и терпентиновые, поменьше размером. Черные и белые аисты, хлопая крыльями, расхаживали вокруг своих гнезд на разрушенной красной башне, высившейся над гаванью.
— Вот видишь, — гордо сказал Эмальдо, будто это он сотворил город ради меня.
— Прелесть! — воскликнула я по-тулийски, и волшебник поклонился.
— Но это немолодой город, — добавил Эмальдо по-крониански. — Да, это хорошо. Твоя безопасность. И ты поселишь моя тетушка.
Я искоса глянула на него, пытаясь угадать, кто у кого поселится, тетушка у меня или я у нее. А также размышляя: можно ли принять его предложение.
— Да-да, — настаивал Эмальдо. — Она будет заботиться о тебе. Ты нигде больше.
— Но может быть, ей… — Я призадумалась над тем, как правильно назвать по-тулийски отсутствие симпатии.
— Ты любишь, она будет обожать, — сказал Эмальдо. И, сжав мне руку, добавил: — Как я.
Вот все и высказано. И никакие способы выражения не высятся преградой между нами.
Стоя под лучами солнца, Эмальдо так и сиял. Мне станут завидовать все девушки Дженчиры и многие недевушки тоже. Если во мне сохранилась хоть капля способности к восприятию удовольствий и реальности, я позволю ему ухаживать за собой. Кроме него, у меня ничего нет, одни фантомы.
Дом тетушки Эмальдо стоял на тенистой улице, темно-желтый кирпич, три этажа, а над входной дверью — четырехмачтовый галеон из кованого железа. Эмальдо сказал, что у них в роду морская профессия — традиция. Его дядя имел собственный корабль и командовал им. В округе дом так и называли — «Корабль».
Похоже, тетушка пускала постояльцев и заманивала меня. Она оказалась дамой весьма почтенного возраста, и даже горничной перевалило за пятьдесят. Ни та, ни другая не знали кронианского, не говоря уже о каких-либо южных языках. Эмальдо служил нам переводчиком. Я заметила, что женщины ясно поняли, как обстоят дела, — он меня «обожает», а я старше его и себе на уме.
Я ничего не могла с этим поделать. Но попросила Эмальдо объяснить, что меня ждет встреча с женихом.
Мне кажется, он так и сделал. Но их лица ясно говорили: «О, эту историю мы уже слыхивали раньше».
Когда Эмальдо отправился обратно на «Нилени» (сообщив, что на закате вернется), я тут же решила, что мне необходимо раздобыть еще денег.
У меня осталось два платья, мужской наряд, несколько рубашек, нижнее белье, пара сандалий и сапоги. Ни шарфика, ни перчаток, ни бантика, ни вуалетки. Я подумала, что из предметов туалета мне больше ничего не хочется продавать. Но у меня сохранилось одно жемчужное ожерелье, подаренное Каруланом, — второе я не взяла с собой. Теперь я последую совету, который дала когда-то Розе: разрежу нитку и стану потихоньку продавать друг за другом бусины. Только опять же, где?
Я отобрала две жемчужины, прихватила их с собой и отправилась рыскать по городу.
Я совершила упоительную прогулку по извилистым боковым улочкам и широким бульварам под тенью тополей, пальм и терпентиновых деревьев. В маленьком парке стояла длинноволосая каменная богиня, лишь раковины прикрывали ее наготу. А на западной стороне торговой площади располагался храм. Я не знала, кому из богов он посвящен, но мысль о том, что надо бы зайти и поблагодарить его по случаю прибытия, мелькнула у меня в голове, впрочем, тут-то я и заметила ювелирный магазинчик под аркадой.
Я вошла в лавку и обнаружила в ней только продавца и большую пятнистую птицу, сидевшую в плетеной клетке.
Птица заклекотала, торговец поклонился.
Неумело изъясняясь по-тулийски, я постаралась объяснить, зачем пришла, и достала жемчужины.
Торговец взял лупу и принялся их разглядывать. Осмотр занял всего пару минут.
— Очень хорошие, — вроде бы сказал он. (Птица повторила его слова, значит, он произносит их всякий раз.) Затем он обратился ко мне с предложением, но мне не удалось его понять. Он сухо улыбнулся и поднял руку, чтобы я видела все пальцы, потом загнул большой и вынул из ящичка четыре тулийских лильда — эта сумма соответствует примерно восьми серебряным пенни Юга.
Я ужасно расстроилась и схватила жемчужины.
— Настоящие, — воскликнула я и добавила по-тулийски:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148