— То есть, если переменятся ваши планы относительно меня.
— Нет, опаловые глазки. Если возникнет угроза вашему поместью. Но этого не произойдет. А теперь отправляйтесь в постель, смотрите сны про меня и расскажите в письме, что вам приснилось, за исключением непристойностей, надеюсь получить его через неделю.
Я легла спать, но мне приснился не Карулан, а красный мрак, от которого я убегала, чувствуя рядом с собой присутствие второго беглеца, но я боялась, как бы меня не услышал преследователь, и не посмела его окликнуть, а может, я ощущала лишь отзвук собственных шагов.
Утром ни Карулана, ни солдат уже не было. Он же сказал, что никогда не лжет в подобных случаях.
3
По моей просьбе открыли двери в его покои. Вероятно, они думали, что я попрошу об этом раньше — ключ так и сиял, а замок оказался смазан. Я представила себе, как экономка скажет своим ближайшим подчиненным: «Ей хочется с ним попрощаться, ведь скоро она вступит в новый брак». Но разумеется, дело было не в этом.
Я предполагала, что Мельм захочет пойти вместе со мной. Слуги говорили, что он сам заглядывает в эти комнаты, когда нужно прибраться, и разрешает горничным стирать пыль только под своим присмотром. Но Мельм лишь отворил мне дверь, поклонился и ушел. Теперь мы с ним лишь изредка вступали в разговор.
Кабинет хозяина располагался в восточной части дома. В этой большой комнате имелся выход в зал и на веранду, но дверь перекосило, а замок так заржавел, что все, кроме настырных волков, махнули на нее рукой.
По бесчисленным полкам тянулись ряды книг в кожаных и даже металлических переплетах с висячими замочками. В стеклянных сосудах, аккуратно помеченных ярлычками, хранилось несколько древних свитков — труды натуралистов и философов, творивших в эпоху античности. Все соответствовало моим предположениям. На большом письменном столе — стеклянные гири, медные весы, а в нем мириады ящичков с бумагами, антикварными вещицами, фигурками из воска, булавками; на самом виду лежала пара книг — то ли выставленных напоказ, то ли являвших собой душераздирающее зрелище — однажды он встал из-за стола и так их и оставил, надеясь возвратиться из похода с Длантом. Был в комнате и мраморный верстак, прибранный и чистый, только маленькие инструменты для тонкой работы остались непонятны мне, а еще прибор для дистилляции; за несколько недель тщательно наведенный глянец покрыла пыль.
На стенах была развешана коллекция с засушенными листьями и цветами, с записями о характере растений, сделанными рукой ребенка, за ними следовали другие, с почерком взрослого Кира Гурца. Там же я заметила жуков и бабочек, красивых на мой взгляд и в то же время вызывающих ужас, все эти краски — зелень, ярь-медянка, едкая голубизна и желтизна на мумифицированных трупах сливались в очертания черепов и глаз. Он убивал их, потому что питал к ним любовь, хотел получше их разглядеть и изучить. На другой стене меж высоких стеллажей с книгами — длинная желтовато-серая волчья шкура плохой выделки. Надпись гласила: «Я убил волка и выделал шкуру. Он застрелен из кремневого ружья двумя пулями. Сегодня мне исполнилось десять лет».
Обнаружив в углу небольшой клавесин, я удивилась. Мне бы и в голову не пришло, что Гурц умеет на нем играть; правда, инструмент оказался закрыт на ключ. Затем я нашла на крышке записку, подклеенную к засохшей розе: «Клавесин моей матери».
Жуткое впечатление: как будто он побывал здесь и сделал краткие пометки, отвечая на вопросы, которые могли у меня возникнуть.
Из кабинета я поднялась по лестнице в Восточную Башню. На полпути из него находилась ванная комната, но воду там отключили. А наверху — спальня хозяина с расположенной напротив нее молельной. Внутри нее на полу, застланном восточным ковром, стояла старинная курительница благовоний; две-три мухи жужжали, ползая по ней: прельстившись ароматом, они уже не могли или не хотели улетать. Вот вызолоченная ниша, где раньше находились медведь и волк. Согласно традиции, Випарвет являлся богом, покровительствовавшим Гурцу, и в положенное время все, кто хотел, не таясь, совершали ритуалы в зале. А здесь владелец поместья и его жена могли предаваться порывам благочестия, обращаться к богам с просьбами, каяться в грехах. (Я лишь однажды из вежливости посетила усадебного священнослужителя, хотя он довольно часто бывал в доме и совершал различные незатейливые обряды. Я не особенно вдавалась в разговоры с ним. Платил ему Мельм, а я стояла рядом.) Затем господин с госпожой засыпали — или предавались любви — в огромной черной кровати, полые столбики которой украшала резьба в виде ветвей — деревья вновь обрели свойственную им форму.
Матрас и полог сняли, осталась только колоссальная рама. Над деревянным навесом виднелся герб Гурца — щит в форме сердца и увитый белыми цветами жезл. А под ним выписанный золотыми буквами девиз. Я прочла: «Либо Все Сразу, либо Ничего». Я поняла. Жезл — символ стойкости, несгибаемой воинской силы. Вьющиеся цветы, выраставшие из него, означали изобилие и покой, гибкость, мир, священную землю.
Вся эта премудрость была здесь, а его, как ребенка, все тянуло странствовать. Несмотря ни на что, он так и не набрался ума. Все сразу или ничего. Погнавшись за всем сразу, он и потерял все, а в результате: Ничего.
За окном виднелись сосны и небо, весна уже на исходе. На подоконнике в стеклянном ящичке обнаружилась последняя бабочка. Южное насекомое, крохотное, пронзительно-синего цвета. Я видела их в садах возле древнего дворца в Сирениях, а с тех пор ни разу. Как странно. Наверное, кто-то привез ему эту бабочку, и она, словно сирена, заманила его в дальние края.
В тот день, когда мне встретились такие бабочки, я видела еще и пленника, стоявшего на зеленой прогалине, Фенсера.
В классических романах бабочка являлась символом души. Откуда взялось стремление убить душу и надеть ее на булавку? А где теперь твоя душа, Кир Гурц?
Я удалилась, подобно пилигриму, который прикоснулся к мощам, но не нашел облегчения. Я не излечилась. Ни от чего.
4
Ни единого залпа не донеслось до Гурца. Тем ранним летом ни один вражеский солдат, отбившийся от войска, не занимался мародерством среди наших полей и лесов, хотя письмо Карулана (восьмое) доставили люди в черных мундирах. Они не принесли важных известий, и он тоже писал ни о чем. В игривом тоне. На этот раз в письме прозвучал упрек: «Либо Ваши нежные слова, обращенные ко мне, разодраны войной в клочья, либо их украли, и какой-то другой одинокий человек упивается ими; или же Вы — бессердечная нимфа, которая не умеет писать и скрывается среди кустов или вод своей реки, питая добрые чувства к ним одним». Что правда, то правда, я ему не писала.
Поместье обеспечивало нас всем полностью, продолжались работы на полях и в садах, где уже начали появляться плоды, среди изобильных виноградников и зарослей деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148