Одно на утро, второе на день, а третье для мерцающих блестками вечеров.
Вопросы диеты, застольный этикет, в меню всякий раз новшества. Воллюс заметила, что мне больше всего нравятся фрукты и напитки из них, и объяснила, какие продукты непременно нужно хотя бы время от времени употреблять в пищу как лекарство, если они мне не по вкусу.
— Кожа у вас здоровая, организм сам знает, что ему необходимо. Но поскольку вы любите сласти, ешьте поменьше сахара и побольше меду, он все равно вкуснее. Мясо вам не по душе, и это прекрасно. Пристрастие к мясу погубило не одного мужчину, полного сил. Но маленькая худенькая рыбка, испеченная в углях, вот такая — попробуйте это оригинальное блюдо из рыбы в желе из крыжовника. Ну как, аппетитно? Конечно же, да.
Она приучила меня пить вина, но только самые лучшие. И заверила, что женщины, которые не смеют выпить пару бокалов вина, боясь тут же свалиться с ног, просто дурочки. К тому же мне необходимо научиться по достоинству оценивать различные марки вин, ведь в поместье Гурца делают прекрасное вино, которое называется топаз.
Кружась в сумятице, я все же приостановилась и спросила Воллюс, не следует ли мне по истечении очередных семи дней отправиться в мэрию и подать прошение, но она отмела эту процедуру мановением руки. Теперь в этом больше нет необходимости.
По правде говоря, казалось, она ничуть не сомневается в том, что кобылка, на которую она поставила, придет первой, что наша колесница окажется победительницей. Ее адвокат уже составил текст соглашения и принес его нам на подпись. Он заставил меня тщательно ознакомиться с условиями. Если меня постигнет неудача, она не возьмет ни гроша. Он заявил, что подобная щедрость просто безрассудна, а впрочем, на его памяти она еще ни разу не ошиблась. Я только что прошла процедуру осветления волос и сидела очень тихо и смирно.
Я не видела Мельма с тех пор, как пришла к Воллюс. Живя в этом доме среди одних только женщин, словно в коконе, я не испытывала сожалений; из мужчин там появлялся лишь тщедушный сапожник и его помощник, походивший на девочку. И если среди бесконечных переодеваний и наставлений о том, как вести себя за столом, как затягивать корсет и припудривать лицо, времени хватало лишь на то, чтобы, словно в омут, погрузиться в сон, меня это только радовало. О своих снах я позабыла. Обо всех. Даже о самом первом, про город и мамино лицо.
И вот однажды мы с моей благодетельницей сели завтракать, она протянула коту (который всегда сносил мое присутствие, но никогда не ластился ко мне) кусочек лососины и возвестила:
— Сегодня красим волосы в последний раз. А потом мы вас нарядим. В этот день, в пять часов пополудни вы увидите себя, девочка моя.
Весь день светило солнце; они усадили меня там, куда падали его лучи, и принялись трудиться надо мной. Служанки щебетали, словно скворушки. Их приучили к этому, ведь к Воллюс часто обращались молодые женщины, желавшие преобразиться в ее руках, чтобы предстать перед городом во всей своей красе. Девушки говорили только о приятных пустяках: какие цвета и сласти мне нравятся, и все такое прочее. Поскольку я недавно понесла утрату, о мужчинах никто не упоминал. В ином случае разговорам о них не было бы конца.
— Вдове, потерявшей мужа на войне, положено носить темно-красные и лиловые одежды, — сказала Роза, пристегивая мне чулки к подвязкам, — но мадам велела, чтобы вам сшили белое вечернее платье, только пояс и туфли к нему — сиреневые.
Похоже, они не так уж мало знают обо мне и понимают, что я уже перестала оплакивать супруга.
Но белое платье — вечерний наряд, предназначенный для обедов и танцев. Я видела его пока что только на манекене.
Солнечные лучи передвинулись дальше по полу. Принесли и зажгли две лампы — теперь они будут создавать мне лицо.
— Косметику, рассчитанную на свет ламп и свечей, следует накладывать при искусственном освещении.
У меня подсыхали волосы, и девушки совершали над ними заключительные манипуляции.
Хотя я однажды примеряла белое платье и показывалась в нем моей патронессе, я почувствовала себя несколько странно, надев его теперь. Но я успела привыкнуть к тугим корсетам и, вероятно, потихоньку освоюсь и с платьем.
— Ах, госпожа, встаньте, — воскликнули они, чуть отошли назад и взволнованно захлопали в ладоши, будто дети, которые радуются полученной на праздник в подарок кукле.
По-видимому, они выступали в роли художников, а я — завершенной картины.
Меня повели в гостиную к Воллюс, она тоже приоделась по случаю какого-то выдающегося события и теперь играла в красное и белое, очевидно, с котом.
— Ну что ж, — сказала она, завидев меня; как тогда, в первый раз, — я всем довольна. — Девушки, прислуживавшие мне, затрепетали, когда она поднялась на ноги и подошла поближе, чтобы хорошенько все проверить. Покончив с осмотром, она подвела меня к одному из больших окон, выходивших в сад.
За ветвями деревьев клонилось к западу солнце. Свет его упал на меня, и при этом мне показалось, будто я тоже стала вся из золота.
— Внесите зеркало, — приказала Воллюс.
И они принесли этот прямоугольник высотой в человеческий рост, завешенный восточной шалью.
— Прочь! — воскликнула Воллюс, и девушки разбежались. Она же как главная волшебница заняла место позади зеркала и положила руку на шаль. — Сейчас ты станешь смотреть, Аара, сейчас ты увидишь. Ты запомнишь это навсегда. И в этом моя власть над тобой.
Она сдернула шаль с зеркала.
Передо мной стояла девушка, о которой они мне рассказывали.
Высокая и стройная, а талия — как перемычка песочных часов. Белое, мерцающее золотом платье казалось живым, оно слилось с нею, а над лифом проступали прекрасные перламутровые плечи и очертания груди, затмившей платье теплотой и белизной. Она уже стала женщиной, гадать на этот счет не приходилось… изгибы тела и контуры шелковых складок, ниспадавших до узеньких ножек, обутых в бальные туфельки, окрашенные в крови горечавки, и выразительные руки — рукав доходил ей до локтя, — лежавшие поверх платья, и походившие на изящный веер кисти рук с тонкими пальцами, словно из подернутой бархатистой дымкой слоновой кости…
Она была причесана по последней моде. Часть завитков приподнята наверх, а остальные волосы сбегают по плечам блестящими волнами; цветом они напоминали — как она говорила — лунный свет или лед. Лицо, казалось, не подкрашено, а вылеплено. Рот едва ли ярче лепестка розовой герани, но безупречной формы. Глаза большие, дикие и будто нечеловеческие, ибо увиденное бесконечно потрясло их.
— Посмотри, какие ресницы, — донесся из другой комнаты голос Розы, — длиной почти в целый фут. А талия-то — не шире моего запястья.
— Тише, — вполголоса сказала Воллюс, — она видит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Вопросы диеты, застольный этикет, в меню всякий раз новшества. Воллюс заметила, что мне больше всего нравятся фрукты и напитки из них, и объяснила, какие продукты непременно нужно хотя бы время от времени употреблять в пищу как лекарство, если они мне не по вкусу.
— Кожа у вас здоровая, организм сам знает, что ему необходимо. Но поскольку вы любите сласти, ешьте поменьше сахара и побольше меду, он все равно вкуснее. Мясо вам не по душе, и это прекрасно. Пристрастие к мясу погубило не одного мужчину, полного сил. Но маленькая худенькая рыбка, испеченная в углях, вот такая — попробуйте это оригинальное блюдо из рыбы в желе из крыжовника. Ну как, аппетитно? Конечно же, да.
Она приучила меня пить вина, но только самые лучшие. И заверила, что женщины, которые не смеют выпить пару бокалов вина, боясь тут же свалиться с ног, просто дурочки. К тому же мне необходимо научиться по достоинству оценивать различные марки вин, ведь в поместье Гурца делают прекрасное вино, которое называется топаз.
Кружась в сумятице, я все же приостановилась и спросила Воллюс, не следует ли мне по истечении очередных семи дней отправиться в мэрию и подать прошение, но она отмела эту процедуру мановением руки. Теперь в этом больше нет необходимости.
По правде говоря, казалось, она ничуть не сомневается в том, что кобылка, на которую она поставила, придет первой, что наша колесница окажется победительницей. Ее адвокат уже составил текст соглашения и принес его нам на подпись. Он заставил меня тщательно ознакомиться с условиями. Если меня постигнет неудача, она не возьмет ни гроша. Он заявил, что подобная щедрость просто безрассудна, а впрочем, на его памяти она еще ни разу не ошиблась. Я только что прошла процедуру осветления волос и сидела очень тихо и смирно.
Я не видела Мельма с тех пор, как пришла к Воллюс. Живя в этом доме среди одних только женщин, словно в коконе, я не испытывала сожалений; из мужчин там появлялся лишь тщедушный сапожник и его помощник, походивший на девочку. И если среди бесконечных переодеваний и наставлений о том, как вести себя за столом, как затягивать корсет и припудривать лицо, времени хватало лишь на то, чтобы, словно в омут, погрузиться в сон, меня это только радовало. О своих снах я позабыла. Обо всех. Даже о самом первом, про город и мамино лицо.
И вот однажды мы с моей благодетельницей сели завтракать, она протянула коту (который всегда сносил мое присутствие, но никогда не ластился ко мне) кусочек лососины и возвестила:
— Сегодня красим волосы в последний раз. А потом мы вас нарядим. В этот день, в пять часов пополудни вы увидите себя, девочка моя.
Весь день светило солнце; они усадили меня там, куда падали его лучи, и принялись трудиться надо мной. Служанки щебетали, словно скворушки. Их приучили к этому, ведь к Воллюс часто обращались молодые женщины, желавшие преобразиться в ее руках, чтобы предстать перед городом во всей своей красе. Девушки говорили только о приятных пустяках: какие цвета и сласти мне нравятся, и все такое прочее. Поскольку я недавно понесла утрату, о мужчинах никто не упоминал. В ином случае разговорам о них не было бы конца.
— Вдове, потерявшей мужа на войне, положено носить темно-красные и лиловые одежды, — сказала Роза, пристегивая мне чулки к подвязкам, — но мадам велела, чтобы вам сшили белое вечернее платье, только пояс и туфли к нему — сиреневые.
Похоже, они не так уж мало знают обо мне и понимают, что я уже перестала оплакивать супруга.
Но белое платье — вечерний наряд, предназначенный для обедов и танцев. Я видела его пока что только на манекене.
Солнечные лучи передвинулись дальше по полу. Принесли и зажгли две лампы — теперь они будут создавать мне лицо.
— Косметику, рассчитанную на свет ламп и свечей, следует накладывать при искусственном освещении.
У меня подсыхали волосы, и девушки совершали над ними заключительные манипуляции.
Хотя я однажды примеряла белое платье и показывалась в нем моей патронессе, я почувствовала себя несколько странно, надев его теперь. Но я успела привыкнуть к тугим корсетам и, вероятно, потихоньку освоюсь и с платьем.
— Ах, госпожа, встаньте, — воскликнули они, чуть отошли назад и взволнованно захлопали в ладоши, будто дети, которые радуются полученной на праздник в подарок кукле.
По-видимому, они выступали в роли художников, а я — завершенной картины.
Меня повели в гостиную к Воллюс, она тоже приоделась по случаю какого-то выдающегося события и теперь играла в красное и белое, очевидно, с котом.
— Ну что ж, — сказала она, завидев меня; как тогда, в первый раз, — я всем довольна. — Девушки, прислуживавшие мне, затрепетали, когда она поднялась на ноги и подошла поближе, чтобы хорошенько все проверить. Покончив с осмотром, она подвела меня к одному из больших окон, выходивших в сад.
За ветвями деревьев клонилось к западу солнце. Свет его упал на меня, и при этом мне показалось, будто я тоже стала вся из золота.
— Внесите зеркало, — приказала Воллюс.
И они принесли этот прямоугольник высотой в человеческий рост, завешенный восточной шалью.
— Прочь! — воскликнула Воллюс, и девушки разбежались. Она же как главная волшебница заняла место позади зеркала и положила руку на шаль. — Сейчас ты станешь смотреть, Аара, сейчас ты увидишь. Ты запомнишь это навсегда. И в этом моя власть над тобой.
Она сдернула шаль с зеркала.
Передо мной стояла девушка, о которой они мне рассказывали.
Высокая и стройная, а талия — как перемычка песочных часов. Белое, мерцающее золотом платье казалось живым, оно слилось с нею, а над лифом проступали прекрасные перламутровые плечи и очертания груди, затмившей платье теплотой и белизной. Она уже стала женщиной, гадать на этот счет не приходилось… изгибы тела и контуры шелковых складок, ниспадавших до узеньких ножек, обутых в бальные туфельки, окрашенные в крови горечавки, и выразительные руки — рукав доходил ей до локтя, — лежавшие поверх платья, и походившие на изящный веер кисти рук с тонкими пальцами, словно из подернутой бархатистой дымкой слоновой кости…
Она была причесана по последней моде. Часть завитков приподнята наверх, а остальные волосы сбегают по плечам блестящими волнами; цветом они напоминали — как она говорила — лунный свет или лед. Лицо, казалось, не подкрашено, а вылеплено. Рот едва ли ярче лепестка розовой герани, но безупречной формы. Глаза большие, дикие и будто нечеловеческие, ибо увиденное бесконечно потрясло их.
— Посмотри, какие ресницы, — донесся из другой комнаты голос Розы, — длиной почти в целый фут. А талия-то — не шире моего запястья.
— Тише, — вполголоса сказала Воллюс, — она видит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148