— Итак, — проговорил Фенсер, — вы решили? — Он поднял шпагу, готовясь нанести удар.
Распростертый на земле человек не торопился с ответом, будто знал, что срочности нет, что занесенная над ним шпага — лишь жест. Он сказал:
— Нет.
Фенсер тут же выпрямился и вложил испачканный в крови клинок в ножны. Он повернулся и пошел через лужайку.
— Тритарк Ликсандор любезно освободил меня от необходимости убивать его. Я получил удовлетворение. Надеюсь, как и все мы.
Он подошел к судье, и они пожали друг другу руки. На лужайке появился Вильс и его спутники, они с шумом обступили победителя. Со стены спрыгнули несколько офицеров в форме и среди них врач в сером плаще. Отвесив Фенсеру короткий поклон, они направились к Ликсандору, по-прежнему лежавшему в траве.
— А вы уже насмотрелись? — проговорила стоявшая рядом со мной женщина. — Тогда пойдемте. Спустимся к экипажу.
Карета моей покровительницы стояла в березовой роще, отдельно от других.
Кучер помог нам забраться в нее, и я, дрожа, забилась в угол.
Я думала, мы тут же уедем, но Воллюс выглянула в окно и велела кучеру подождать. Ее окликнул спускавшийся по склону Вильс.
Он подошел к экипажу и загородил собой окошко, с полминуты он рассыпался в приветствиях, сияя улыбкой.
— Так вы были здесь, госпожа, — мне следовало догадаться. Какого вы мнения о нашем герое?
Воллюс не ответила.
Из-за спины Вильса донесся голос Фенсера:
— Мне кажется, она считает, и совершенно справедливо, что никакого геройства он не проявил.
— Но я имел в виду тебя…
Вильс подвинулся, чтобы Фенсер смог заглянуть в окошко вместе с ним.
— Я тоже имел в виду себя.
Тень березы стеной отгородила мой угол. Она служила мне завесой и щитом, как и одежда, как вздернутая к самым глазам шелковая пелена. Я смотрела сквозь прорезь в шелку, сквозь тень березы. Никогда еще не был он так близко. Его лицо все еще бледное, почти без кровинки. Свет солнца, проникавший сквозь листву, зеленоватым отблеском ложился ему на волосы.
— Мне кажется, госпожа Воллюс, — проговорил он, глядя ей в глаза, — вы стояли совсем близко, там, где, по моим предположениям, не могло быть никого.
— Как знать, — сказала она.
— Что ж, если так случилось, приношу свои извинения. Но в ходе этой войны мне слишком часто приходилось убивать людей. И предстоит еще немало.
— Я не берусь никого судить, — сказала Воллюс. — Все, что произошло — ваше дело.
— Да, к сожалению. Что ж, доброго вам утра, мадам. Надеюсь, остальную часть дня вы проведете с большей приятностью для себя.
Он повернулся, собираясь уходить, и взгляд его переместился с ее глаз на мои.
Он замешкался, что-то промелькнуло в его взоре, по его лицу: свет, выражение, бледность, нечто — быть может, оно лишь отразило движение качнувшихся деревьев. А взметнувшаяся во мне огромная, раскаленная докрасна волна бессильно обрушилась, когда он еще раз вежливо поклонился и ушел.
6
Не знаю, заметила ли Воллюс, в какое я пришла состояние. Описать поездку словами невозможно. И яркий свет, и темнота, и всякий шум как бы пронизывали меня насквозь, и я начинала стучать зубами от потрясения. Когда мы подъехали к дому, я уже с трудом понимала, как мне выйти из экипажа, как подняться по лестнице.
Мы вошли в вестибюль, убранство которого дополнял крошечный домашний божок. Вероятно, я упала. Я поняла, что лежу на ковре, и услышала, как она говорит: «Вот дурочка маленькая, теперь все мои труды насмарку…»
Но когда я очнулась уже у себя в постели, она вовсе не злилась на меня. Нет, она отнеслась ко мне по-доброму. Она сказала, что сама во всем виновата, что ей не следовало позволять мне присутствовать при столь драматических событиях, ведь мне недавно пришлось соприкоснуться с такими зверствами. Она понимала, что я взвинчена донельзя и в любой момент могу сорваться. (О нем она не упомянула ни разу.)
— Спи, — сказала она. — Вот горячий травяной отвар, попей. — Завтра придет доктор и еще алхимик, очень умный человек, он лечит всех ее девушек. Они помогут мне поправиться, либо тот, либо другой.
Я боролась. Я сопротивлялась и сражалась. С наползающими горами, с небесами, которые рушились на меня. Я ничего не видела. Они поили меня и помогали отправлять естественные потребности. И при этом невыносимая боль. Дайте мне умереть. Как прекрасно, как драгоценно забытье. Черная крышка. О да.
Она меня ненавидит. И все они тоже. У меня нет друзей, никто меня не любит.
С чего бы им меня любить. Они ничего для меня не значат. У меня никого нет. Мама моя умерла, и папа тоже. И вот, меня, словно ракушку, выбросило на пустынный берег, и я чувствую, что рядом море, ведь, по их словам, это оно так поет.
А вот яблонька, ее огромные ветви простерлись во все небо, но среди плодов висят отрубленные головы и золотые канделябры.
Драхрис склонился надо мной.
— Ах ты, сука, — сказал он, — зачем же ты меня убила, ведь я дарил тебе наслаждение?
— Ты не дарил.
— Дарил. А что же ты, по-твоему, чувствовала? Почему ты не подождала?
— Это был огонь… ты прожег бы меня насквозь..
— Лживая шлюха. То был огонь страсти.
Лицо у него белое, как у мертвеца, смерть заморозила его.
Мельм отпихнул его плечом, и надо мной склонился Кир Гурц.
— Ара, — сказал он, — где браслет, что я подарил тебе?
— Мама! — пронзительно закричала я вслух. И сквозь колючую изгородь теней ко мне потянулась Роза, она хотела обнять меня. Но тени утащили меня вглубь, и Роза пропала.
Я тонула во мраке, под многомильной толщей запредельно черной тьмы, и вдруг мне стало прохладно, и боль оставила меня, только зрение не вернулось, а в ушах по-прежнему звучала песня моря. Там, на дне ночи, я притронулась к… кому-то.
Кто же это? Не мама, которую я любила. Это не мой красивый папа, даже не Илайива, умирающая в ледяном отчаянии. Нет, это ни один из них. Но соприкосновение столь глубокое и утешительное.
Столь утешительное, столь прекрасное, пусть же останется со мной это священное необъяснимое мгновение…
Но я проснулась.
Жар спал. Теперь мне нужно лишь поправиться. Когда я плакала во сне, который позабылся, они обтирали меня душистыми тряпочками и поили лекарствами, чтобы облегчить боль.
И лишь через несколько дней я поняла, что у меня начисто пропала всякая тяга к сладкому.
Когда я наконец смогла выйти и посидеть в саду, оказалось, что там давно уже буйно цветут розы. Стояло лето.
— Ты — чудо, — сказала она. — Твоя красота осталась при тебе. Что ж. Мы можем воспользоваться этим для дела.
Роза принесла мне розу. Она была очень нежна со мной. Я решила, что вся ее доброта — показная, но все равно почувствовала признательность.
Я спросила ее, но сначала она ни в какую не соглашалась рассказать мне. А потом поведала, что произошло с Ликсандором за те два месяца, которые я проболела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148