Наверное, они уже мертвы. Там, в заснеженном лесу, чаврийцы зачастую прибегали к такой уловке.
Жуткая радость охватила меня; я сознавала, что она ужасна… Но в следующее мгновение опять раздался стук копыт — возвращались остальные.
Они промчались во весь опор вниз по склону, их четверо — нет, пятеро человек. Скакавший первым крикнул по-крониански со странным акцентом:
— Здесь, этот мерзавец здесь!
Затем он пискнул и, словно птица, взмыл в воздух, вытянув руки вперед, перекувырнулся и распластался прямо на пути у остальных. Из груди торчала рукоятка ножа Фенсера, она появилась там совсем внезапно, как будто выскочила из тела, а не воткнулась в него снаружи.
Волной во мне поднялась тошнота. Казалось, она передалась мне от Фенсера.
Лошади вскинулись на дыбы. Второй наездник попытался совладать с конем, но в это время человек со шпагой подбежал к нему, прыгнул как кошка и проткнул его клинком.
Они завопили, заголосили в слепой ярости и растерянности.
Эти люди вооружены не шпагами, а длинными ножами, которые на вид ничуть не короче шпаг; в воздухе мелькали лезвия, прорезая в нем огненные желоба.
Похожие на трещины отблески движений, мерцание длинных, как нити, ветвей — я не сумела разглядеть, что произошло потом.
Выпрямившись, я встала на склоне холма, и меня понесло вниз. Из длинного деревянного ящичка я извлекла опасный инструмент художника — нож. Обогнув гряду деревьев, я увидела, что впереди стоит человек, тот самый, с красным рукавом. Я изо всех сил размахнулась и швырнула ящичек ему в голову. Он угодил в цель, человек вскрикнул, резко обернулся и уставился на меня. Я подумала, что он, верно, рассмеется, но этого не произошло. Он снова хотел повернуться ко мне спиной, как будто этот взгляд был лишь обещанием мне на будущее. И тогда я подскочила к нему и ударила его ножом в грудь.
Чудовищное ощущение — все очень просто, но до чего же трудно вытащить короткое лезвие; человек подался в сторону и чуть не вырвал нож у меня из рук. Но каким-то образом мне все же удалось его извлечь, и тогда я ударила наотмашь по кроваво-красной руке. Он набросился на меня, я увидела, как вверх взметнулся стальной тесак, и, с первого урока усвоив характер движений, тоже вскинула руку с ножом повыше и полоснула его по шее, прямо под ухом.
Его тесак все еще скользил ко мне — мимо меня — и улетел в заросли папоротника, а человек уже зашатался. Я не видела, что сталось с ним потом: я метнулась к лошади, которая словно выросла из-под земли и ухватилась за продетую в стремя ногу в сапоге. Нога попыталась отпихнуть меня. Я сделала на ней зарубку, она принадлежала кукле, способной истекать кровью. Решив прикончить меня, человек с руганью склонился ко мне, но стоявший над телом четвертого преследователя Фенсер отвлек его, насмешливо крикнув: «Ай, да будет тебе». И не успел пятый преследователь отвернуться от меня, как Фенсер уже оказался рядом с ним на коне и, пока эта живая гора с громким ржанием брыкалась, прикончил всадника так быстро, будто жизнь его была сущей безделицей.
Птичьи и лягушачьи песни стихли. Но потом, словно не считая нужным обращать внимание на наши мерзости и ужасы, они снова завели свое «кекс-коакс-бре-ке-кекекс». С вершины холма донесся голос соловья.
Фенсер схватил меня и стал трясти.
— Ах ты, сучка, ты же вся вымазалась в их крови… или это твоя? Ты ранена? Зачем ты это сделала? Как бешеная тварь…
— Их было так много…
— Да, да. Но убийство… ты даже не понимаешь, что наделала. Клянусь богами, по мне все было б лучше, чем вынуждать тебя творить такое…
— Я убивала и раньше. Я убила человека. Я его убила! — Мой тонкий голос донесся откуда-то издали. Мы боролись друг с другом, будто отмахивались от незримых мух.
— Арадия…
Я закрыла лицо руками. Не стану смотреть, не хочу ничего видеть. Он вспомнил про девочку, игравшую с цветами и игрушками, которая не могла пролить кровь ради него, не могла убить. Он меня ненавидит.
— Арадия, — сказал он. — Тише. Не надо.
— Я умираю.
— Нет. Ни у тебя, ни у меня нет ни одной царапины. Видишь?
— Я ничего не вижу. Мне нечем дышать.
— Тихо. — Он обнял меня. — Я запомнил этот крик. Зловредный корсет с желтыми лентами. Я здесь. Обопрись на меня.
И тогда я прислонилась к нему, и паника исчезла, растаяла. Остался лишь зеленый свет, жужжание насекомых, кваканье лягушек, певец на холме, запах аниса, его кожи, и ни следа крови и ненависти. Я успокоилась, как он и просил.
— Прости, — сказал он. — Я всякий раз забываю, что ты прошла тогда через осаду и войну… У тебя такой вид, будто ты спустилась с небес. Спасибо, что выручила в трудную минуту.
— Не отпускай меня. Подожди еще чуть-чуть.
— Конечно. Бедная малышка. Столько отваги, а я накинулся на тебя с руганью.
— Еще немножко. Потом я уйду. Я знаю дорогу на ферму.
— Забудь и думать об этом, — сказал он. — Возможно, кто-то из мерзавцев еще рыщет по округе. Мы не знаем даже, что сталось с Ирменком. Но я видел, на что он способен. Я не тревожусь за него.
Я высвободилась из объятий, которые несли пьянящий покой. Вот и все, в последний раз, и больше никогда. Но нам нельзя расставаться, как в прошлый раз.
— Мне лучше, — сказала я.
Но и тогда не посмотрела на него. Стоит мне взглянуть, увидеть его лицо, глаза, и я никогда уже не смогу отвернуться. Я должна оставаться на земле. Прирасти к ней. Должна произнести слова, которые придутся ему не по нраву.
— Что ждет тебя по возвращении? — спросил он.
— Моя жизнь.
— Какая она?
— Размеренная и вполне счастливая.
— Как это?
— Я не могу объяснить.
— Ты говорила, что любишь меня, — сказал он. — Это правда?
— Повторить еще раз? Фенсер, ты ведь сказал тогда, что я не нужна тебе.
— Нет, ты неправильно поняла. По-моему, я говорил, что моя жизнь — моя окаянная измаранная жизнь, — как я могу предложить тебе стать частью этой катастрофы?
Среди папоротников на земле валялись трупы, лошади пощипывали ростки крокусов меж корней деревьев. Как странно, как странно.
— Арадия, — попросил он, — ответь мне. Теперь же.
Я смотрела только на его губы, знакомые мне; они шевелились, разговаривая со мной. Я сказала:
— Моя жизнь покатилась под гору с того же момента, что и твоя. Каждый мой поступок — нечто вроде глухого отголоска. Обман, предательство, и ложь, и всяческая неразбериха. И вечная неприкаянность. Как будто я родилась в пустоте, в воздухе и жила там. Иногда мне случалось попасть на землю, то в одном месте, то в другом. И ни души рядом. Не к кому прислониться… разве что сейчас к тебе. — И тогда я посмотрела ему в глаза, вгляделась в них. Он слушал очень внимательно и серьезно. — Что будет со мной без тебя?
— Так оставайся со мной, — сказал он.
— Нет, если ты предложил из жалости, если я нежеланна тебе, если ты просто хочешь наказать себя — нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Жуткая радость охватила меня; я сознавала, что она ужасна… Но в следующее мгновение опять раздался стук копыт — возвращались остальные.
Они промчались во весь опор вниз по склону, их четверо — нет, пятеро человек. Скакавший первым крикнул по-крониански со странным акцентом:
— Здесь, этот мерзавец здесь!
Затем он пискнул и, словно птица, взмыл в воздух, вытянув руки вперед, перекувырнулся и распластался прямо на пути у остальных. Из груди торчала рукоятка ножа Фенсера, она появилась там совсем внезапно, как будто выскочила из тела, а не воткнулась в него снаружи.
Волной во мне поднялась тошнота. Казалось, она передалась мне от Фенсера.
Лошади вскинулись на дыбы. Второй наездник попытался совладать с конем, но в это время человек со шпагой подбежал к нему, прыгнул как кошка и проткнул его клинком.
Они завопили, заголосили в слепой ярости и растерянности.
Эти люди вооружены не шпагами, а длинными ножами, которые на вид ничуть не короче шпаг; в воздухе мелькали лезвия, прорезая в нем огненные желоба.
Похожие на трещины отблески движений, мерцание длинных, как нити, ветвей — я не сумела разглядеть, что произошло потом.
Выпрямившись, я встала на склоне холма, и меня понесло вниз. Из длинного деревянного ящичка я извлекла опасный инструмент художника — нож. Обогнув гряду деревьев, я увидела, что впереди стоит человек, тот самый, с красным рукавом. Я изо всех сил размахнулась и швырнула ящичек ему в голову. Он угодил в цель, человек вскрикнул, резко обернулся и уставился на меня. Я подумала, что он, верно, рассмеется, но этого не произошло. Он снова хотел повернуться ко мне спиной, как будто этот взгляд был лишь обещанием мне на будущее. И тогда я подскочила к нему и ударила его ножом в грудь.
Чудовищное ощущение — все очень просто, но до чего же трудно вытащить короткое лезвие; человек подался в сторону и чуть не вырвал нож у меня из рук. Но каким-то образом мне все же удалось его извлечь, и тогда я ударила наотмашь по кроваво-красной руке. Он набросился на меня, я увидела, как вверх взметнулся стальной тесак, и, с первого урока усвоив характер движений, тоже вскинула руку с ножом повыше и полоснула его по шее, прямо под ухом.
Его тесак все еще скользил ко мне — мимо меня — и улетел в заросли папоротника, а человек уже зашатался. Я не видела, что сталось с ним потом: я метнулась к лошади, которая словно выросла из-под земли и ухватилась за продетую в стремя ногу в сапоге. Нога попыталась отпихнуть меня. Я сделала на ней зарубку, она принадлежала кукле, способной истекать кровью. Решив прикончить меня, человек с руганью склонился ко мне, но стоявший над телом четвертого преследователя Фенсер отвлек его, насмешливо крикнув: «Ай, да будет тебе». И не успел пятый преследователь отвернуться от меня, как Фенсер уже оказался рядом с ним на коне и, пока эта живая гора с громким ржанием брыкалась, прикончил всадника так быстро, будто жизнь его была сущей безделицей.
Птичьи и лягушачьи песни стихли. Но потом, словно не считая нужным обращать внимание на наши мерзости и ужасы, они снова завели свое «кекс-коакс-бре-ке-кекекс». С вершины холма донесся голос соловья.
Фенсер схватил меня и стал трясти.
— Ах ты, сучка, ты же вся вымазалась в их крови… или это твоя? Ты ранена? Зачем ты это сделала? Как бешеная тварь…
— Их было так много…
— Да, да. Но убийство… ты даже не понимаешь, что наделала. Клянусь богами, по мне все было б лучше, чем вынуждать тебя творить такое…
— Я убивала и раньше. Я убила человека. Я его убила! — Мой тонкий голос донесся откуда-то издали. Мы боролись друг с другом, будто отмахивались от незримых мух.
— Арадия…
Я закрыла лицо руками. Не стану смотреть, не хочу ничего видеть. Он вспомнил про девочку, игравшую с цветами и игрушками, которая не могла пролить кровь ради него, не могла убить. Он меня ненавидит.
— Арадия, — сказал он. — Тише. Не надо.
— Я умираю.
— Нет. Ни у тебя, ни у меня нет ни одной царапины. Видишь?
— Я ничего не вижу. Мне нечем дышать.
— Тихо. — Он обнял меня. — Я запомнил этот крик. Зловредный корсет с желтыми лентами. Я здесь. Обопрись на меня.
И тогда я прислонилась к нему, и паника исчезла, растаяла. Остался лишь зеленый свет, жужжание насекомых, кваканье лягушек, певец на холме, запах аниса, его кожи, и ни следа крови и ненависти. Я успокоилась, как он и просил.
— Прости, — сказал он. — Я всякий раз забываю, что ты прошла тогда через осаду и войну… У тебя такой вид, будто ты спустилась с небес. Спасибо, что выручила в трудную минуту.
— Не отпускай меня. Подожди еще чуть-чуть.
— Конечно. Бедная малышка. Столько отваги, а я накинулся на тебя с руганью.
— Еще немножко. Потом я уйду. Я знаю дорогу на ферму.
— Забудь и думать об этом, — сказал он. — Возможно, кто-то из мерзавцев еще рыщет по округе. Мы не знаем даже, что сталось с Ирменком. Но я видел, на что он способен. Я не тревожусь за него.
Я высвободилась из объятий, которые несли пьянящий покой. Вот и все, в последний раз, и больше никогда. Но нам нельзя расставаться, как в прошлый раз.
— Мне лучше, — сказала я.
Но и тогда не посмотрела на него. Стоит мне взглянуть, увидеть его лицо, глаза, и я никогда уже не смогу отвернуться. Я должна оставаться на земле. Прирасти к ней. Должна произнести слова, которые придутся ему не по нраву.
— Что ждет тебя по возвращении? — спросил он.
— Моя жизнь.
— Какая она?
— Размеренная и вполне счастливая.
— Как это?
— Я не могу объяснить.
— Ты говорила, что любишь меня, — сказал он. — Это правда?
— Повторить еще раз? Фенсер, ты ведь сказал тогда, что я не нужна тебе.
— Нет, ты неправильно поняла. По-моему, я говорил, что моя жизнь — моя окаянная измаранная жизнь, — как я могу предложить тебе стать частью этой катастрофы?
Среди папоротников на земле валялись трупы, лошади пощипывали ростки крокусов меж корней деревьев. Как странно, как странно.
— Арадия, — попросил он, — ответь мне. Теперь же.
Я смотрела только на его губы, знакомые мне; они шевелились, разговаривая со мной. Я сказала:
— Моя жизнь покатилась под гору с того же момента, что и твоя. Каждый мой поступок — нечто вроде глухого отголоска. Обман, предательство, и ложь, и всяческая неразбериха. И вечная неприкаянность. Как будто я родилась в пустоте, в воздухе и жила там. Иногда мне случалось попасть на землю, то в одном месте, то в другом. И ни души рядом. Не к кому прислониться… разве что сейчас к тебе. — И тогда я посмотрела ему в глаза, вгляделась в них. Он слушал очень внимательно и серьезно. — Что будет со мной без тебя?
— Так оставайся со мной, — сказал он.
— Нет, если ты предложил из жалости, если я нежеланна тебе, если ты просто хочешь наказать себя — нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148