- Н-да… Смешная штука - жизнь! Особенно когда в последние дни вашей жизни тобой интересуется один-единственный человек, да и тот - следователь Прокуратуры!…
- А в каких отношениях он был с Кабаковым? - спросил я.
Чанов живо посмотрел на меня:
- С Федором Кабаковым? С чего ты о нем вспомнил? Он умер три года назад.
- В ночь на 17 июля, - сказал я. - В этот же день у Суслова была атака сахарной болезни.
- Та-ак! - протянул Чанов. - Похоже, не зря Брежнев вспомнил о тебе в трудный час, - у него нюх на толковых людей. Пошли ко мне! Нужно еще выпить…
В кабинете он снова разлил коньяк по бокалам и сказал:
- Старик, тебе не нужно лезть в кремлевскую историю. Все, что от тебя требуется, - выяснить: было это самоубийство или убийство, и если убийство, то кто убил. Все! И плевать на то, что было в прошлом. К сегодняшнему дню это не имеет отношения. Когда хирурга вызывают на срочную операцию, он уже не спрашивает, какой был стул у больного три года назад. Он режет то, что видит. Я, как ты видел, тоже вытаскиваю Суслова из могилы, хотя считаю, что ему только там и место. Но есть профессиональный долг: у меня - лечить, а у тебя - раскрывать преступление. Для того тебя и позвали. Мы не доверяем сейчас ни КГБ, ни милиции, а ты - человек почти нейтральный. И запомни: если ты сделаешь то, что тебе поручено, - тебя не забудут. Леонид Ильич умеет поднимать нужных людей…
- Евгений Иванович, - усмехнулся я. - Сегодня утром меня уже пытались и подкупить, и запугать. Но я в такой обстановке работать не могу. За мной следят, прослушивают телефон. Если по делу Мигуна назначено официальное расследование, у меня должна быть свобода действий. Именно это я и хотел сказать Леониду Ильичу.
Чанов встал, подошел к окну. За окном был лес, за лесом - Москва. Он сказал:
- Я бы тоже хотел заниматься чистой наукой. В стерильных больничных условиях. Или ты думаешь, что это такое уж большое удовольствие быть сиделкой у Брежнева и ловить его каждый чих? Но одно невозможно без другого. И если хочешь знать - они нужны нам не меньше, чем мы им. Сегодня в разных концах Москвы лежат в постелях два старика. Один уже отдает концы. Другой - едва двигает челюстью. А за их спинами стоят два фронта таких, как ты и я. Я не уполномочен говорить с тобой от имени всего нашего фронта, но я хочу тебе сказать, что кому-кому, а тебе на той стороне делать нечего. Как только Брежнев уйдет с поста, все Политбюро станет антисемитским на сто процентов. Это я тебе говорю, как главврач Кремлевской больницы, который каждого члена Политбюро прощупал до селезенки… - Он взглянул на часы. - Ладно, мне пора ехать к Брежневу. Что ему передать от тебя?
Я открыл блокнот и написал на чистом листе:
«Уважаемый Леонид Ильич! Благодарю за оказанное мне доверие. К сожалению, это дело невозможно расследовать в одиночку за столь короткий срок. Как минимум, мне нужны те помощники, с которыми я вел когда-то дело журналиста Белкина, - начальник 3-го отдела Московского уголовного розыска Светлов и следователь Московской городской прокуратуры Валентин Пшеничный. Без них я не могу ручаться за выполнение Вашего задания. С уважением - И. Шамраев».
Чанов взял записку, а я встал и, собираясь уходить, кивнул на папку с историей болезни Суслова, которая снова лежала у него на столе:
- А Мигун видел эту историю болезни?
- Нет, - сказал Чанов. - Я сам стал изучать ее только позавчера. Раньше Суслов никого не подпускал к себе, кроме своего врача Шмидта.
***
Въезд на Красную площадь запрещен любому виду транспорта, кроме правительственного. Мягко шурша шинами по свежему снегу, наша «Чайка» миновала пост ГАИ и въехала на брусчатку Красной площади. И еще издали, когда мы лишь приближались по полупустой, с редкими группами иностранцев Красной площади к Мавзолею Ленина, я увидел своих - Антона и Нину. Их спортивные курточки резко выделялись на фоне роскошных дамских шуб и дубленок зарубежных туристов. вмеcте с этими туристами Антон и Нина глазели на смену караула у Мавзолея Ленина: под бой кремлевских курантов солдаты кремлевского гарнизона четко, как заводные, прошагали от Спасских ворот к Мавзолею и сменили отстоявших свое караульных. Щелкнули блицы туристских фотоаппаратов, в вечерней тишине сменившиеся караульные печатным шагом ушли с поста, а вместо них у дверей Мавзолея недвижимо застыли новые. И мало кто из постоянно торчащих на Красной площади зевак и туристов знает, что именно эту службу в кремлевском гарнизоне солдаты считают самой ненавистной, несмотря на отборные харчи и так называемый почет охранять прах великого вождя. Потому как в кремлевском гарнизоне - особая муштра, ежедневная трехчасовая строевая и четырехчасовая политическая подготовки, а кроме того, стоять вот так, не шелохнувшись и не моргнув глазом под взглядами зевак и фотоаппаратами всего мира, - та еще пытка. Но церемониал выдерживается неукоснительно - из часу в час - годами, десятилетиями, во время войны и мира, в правление Сталина, Хрущева, Брежнева, во времена внутреннего кремлевского покоя и в дни закулисных кремлевских переворотов. Фасад Кремля должен быть идеально чистым, рубиновые звезды должны гореть, не мигая, часовые у Мавзолея Ленина должны стоять на своем посту вечно, как символ верности страны и правительства заветам великого Ильича. Мир должен видеть своими глазами, что где-где, а внутри нашей страны - полный покой и порядок. И потому здесь, по эту сторону Кремлевской стены, было сейчас по-праздничному торжественно и величественно. Тихий, почти рождественский снег кружил в лучах прожекторов, освещающих Мавзолей… Но когда закончился спектакль смены караула, внимание туристов и зевак переключилось на нашу, подкатывающую к Мавзолею, правительственную «Чайку». Я понимал, что не очень-то скромно приезжать сюда за Ниной и Антоном на этом кремлевском лимузине, но черт подери - однова живем, пусть они увидят, что и я чего-то стою в этой жизни! Я опустил окно машины и позвал их:
- Нина! Антон!
Они удивленно и недоверчиво глянули в сторону «Чайки». Я позвал снова:
- Антон!
Оба сделали рывок в мою сторону.
- Ты? - изумленно сказала Нина.
- Что ты здесь делаешь? - спросил Антон. - Тебя арестовали?
- Садитесь! - приказал я.
- Фьюить! - присвистнул Антон, хлопнув Нину по плечу, оба они юркнули в лимузин, и машина плавно тронулась на глазах у иностранных туристов.
Кремлевский сопровождающий повернулся ко мне с переднего сиденья:
- Может быть, покатать ваших ребят по Москве?
- А по Кремлю нельзя? - тут же спросил у него Антон.
Тот замялся, сказал:
- Нет, пожалуй. Сейчас поздно, в другой раз… А по Москве с полчасика можно…
- Спасибо, - сказал я ему. - Я думаю, что они устали сегодня. Мы подвезем Антона домой, на Пресню, а потом мне еще нужно в Первый мединститут, в анатомичку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
- А в каких отношениях он был с Кабаковым? - спросил я.
Чанов живо посмотрел на меня:
- С Федором Кабаковым? С чего ты о нем вспомнил? Он умер три года назад.
- В ночь на 17 июля, - сказал я. - В этот же день у Суслова была атака сахарной болезни.
- Та-ак! - протянул Чанов. - Похоже, не зря Брежнев вспомнил о тебе в трудный час, - у него нюх на толковых людей. Пошли ко мне! Нужно еще выпить…
В кабинете он снова разлил коньяк по бокалам и сказал:
- Старик, тебе не нужно лезть в кремлевскую историю. Все, что от тебя требуется, - выяснить: было это самоубийство или убийство, и если убийство, то кто убил. Все! И плевать на то, что было в прошлом. К сегодняшнему дню это не имеет отношения. Когда хирурга вызывают на срочную операцию, он уже не спрашивает, какой был стул у больного три года назад. Он режет то, что видит. Я, как ты видел, тоже вытаскиваю Суслова из могилы, хотя считаю, что ему только там и место. Но есть профессиональный долг: у меня - лечить, а у тебя - раскрывать преступление. Для того тебя и позвали. Мы не доверяем сейчас ни КГБ, ни милиции, а ты - человек почти нейтральный. И запомни: если ты сделаешь то, что тебе поручено, - тебя не забудут. Леонид Ильич умеет поднимать нужных людей…
- Евгений Иванович, - усмехнулся я. - Сегодня утром меня уже пытались и подкупить, и запугать. Но я в такой обстановке работать не могу. За мной следят, прослушивают телефон. Если по делу Мигуна назначено официальное расследование, у меня должна быть свобода действий. Именно это я и хотел сказать Леониду Ильичу.
Чанов встал, подошел к окну. За окном был лес, за лесом - Москва. Он сказал:
- Я бы тоже хотел заниматься чистой наукой. В стерильных больничных условиях. Или ты думаешь, что это такое уж большое удовольствие быть сиделкой у Брежнева и ловить его каждый чих? Но одно невозможно без другого. И если хочешь знать - они нужны нам не меньше, чем мы им. Сегодня в разных концах Москвы лежат в постелях два старика. Один уже отдает концы. Другой - едва двигает челюстью. А за их спинами стоят два фронта таких, как ты и я. Я не уполномочен говорить с тобой от имени всего нашего фронта, но я хочу тебе сказать, что кому-кому, а тебе на той стороне делать нечего. Как только Брежнев уйдет с поста, все Политбюро станет антисемитским на сто процентов. Это я тебе говорю, как главврач Кремлевской больницы, который каждого члена Политбюро прощупал до селезенки… - Он взглянул на часы. - Ладно, мне пора ехать к Брежневу. Что ему передать от тебя?
Я открыл блокнот и написал на чистом листе:
«Уважаемый Леонид Ильич! Благодарю за оказанное мне доверие. К сожалению, это дело невозможно расследовать в одиночку за столь короткий срок. Как минимум, мне нужны те помощники, с которыми я вел когда-то дело журналиста Белкина, - начальник 3-го отдела Московского уголовного розыска Светлов и следователь Московской городской прокуратуры Валентин Пшеничный. Без них я не могу ручаться за выполнение Вашего задания. С уважением - И. Шамраев».
Чанов взял записку, а я встал и, собираясь уходить, кивнул на папку с историей болезни Суслова, которая снова лежала у него на столе:
- А Мигун видел эту историю болезни?
- Нет, - сказал Чанов. - Я сам стал изучать ее только позавчера. Раньше Суслов никого не подпускал к себе, кроме своего врача Шмидта.
***
Въезд на Красную площадь запрещен любому виду транспорта, кроме правительственного. Мягко шурша шинами по свежему снегу, наша «Чайка» миновала пост ГАИ и въехала на брусчатку Красной площади. И еще издали, когда мы лишь приближались по полупустой, с редкими группами иностранцев Красной площади к Мавзолею Ленина, я увидел своих - Антона и Нину. Их спортивные курточки резко выделялись на фоне роскошных дамских шуб и дубленок зарубежных туристов. вмеcте с этими туристами Антон и Нина глазели на смену караула у Мавзолея Ленина: под бой кремлевских курантов солдаты кремлевского гарнизона четко, как заводные, прошагали от Спасских ворот к Мавзолею и сменили отстоявших свое караульных. Щелкнули блицы туристских фотоаппаратов, в вечерней тишине сменившиеся караульные печатным шагом ушли с поста, а вместо них у дверей Мавзолея недвижимо застыли новые. И мало кто из постоянно торчащих на Красной площади зевак и туристов знает, что именно эту службу в кремлевском гарнизоне солдаты считают самой ненавистной, несмотря на отборные харчи и так называемый почет охранять прах великого вождя. Потому как в кремлевском гарнизоне - особая муштра, ежедневная трехчасовая строевая и четырехчасовая политическая подготовки, а кроме того, стоять вот так, не шелохнувшись и не моргнув глазом под взглядами зевак и фотоаппаратами всего мира, - та еще пытка. Но церемониал выдерживается неукоснительно - из часу в час - годами, десятилетиями, во время войны и мира, в правление Сталина, Хрущева, Брежнева, во времена внутреннего кремлевского покоя и в дни закулисных кремлевских переворотов. Фасад Кремля должен быть идеально чистым, рубиновые звезды должны гореть, не мигая, часовые у Мавзолея Ленина должны стоять на своем посту вечно, как символ верности страны и правительства заветам великого Ильича. Мир должен видеть своими глазами, что где-где, а внутри нашей страны - полный покой и порядок. И потому здесь, по эту сторону Кремлевской стены, было сейчас по-праздничному торжественно и величественно. Тихий, почти рождественский снег кружил в лучах прожекторов, освещающих Мавзолей… Но когда закончился спектакль смены караула, внимание туристов и зевак переключилось на нашу, подкатывающую к Мавзолею, правительственную «Чайку». Я понимал, что не очень-то скромно приезжать сюда за Ниной и Антоном на этом кремлевском лимузине, но черт подери - однова живем, пусть они увидят, что и я чего-то стою в этой жизни! Я опустил окно машины и позвал их:
- Нина! Антон!
Они удивленно и недоверчиво глянули в сторону «Чайки». Я позвал снова:
- Антон!
Оба сделали рывок в мою сторону.
- Ты? - изумленно сказала Нина.
- Что ты здесь делаешь? - спросил Антон. - Тебя арестовали?
- Садитесь! - приказал я.
- Фьюить! - присвистнул Антон, хлопнув Нину по плечу, оба они юркнули в лимузин, и машина плавно тронулась на глазах у иностранных туристов.
Кремлевский сопровождающий повернулся ко мне с переднего сиденья:
- Может быть, покатать ваших ребят по Москве?
- А по Кремлю нельзя? - тут же спросил у него Антон.
Тот замялся, сказал:
- Нет, пожалуй. Сейчас поздно, в другой раз… А по Москве с полчасика можно…
- Спасибо, - сказал я ему. - Я думаю, что они устали сегодня. Мы подвезем Антона домой, на Пресню, а потом мне еще нужно в Первый мединститут, в анатомичку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118