Достаточно сплюсовать два эти фактора идеологию растлителя душ, фарисея, потенциального убийцы и соответствующий внешний вид - чтобы понять, насколько деяние Антона Петровича приближалось к подвигу истинного самопожертвования.
Но справившись с этими препятствиями, воодушевившийся Мягкотелов вскоре достиг состояния, когда уже и не знал, как целесообразнее использовать свою готовность трогать и трогать бедного Леонида Егоровича и как бы невзначай не переступить черту, за которой его прикосновения утратят, по крайней мере в глазах стороннего наблюдателя, характер невинности и целомудрия. Леонида Егоровича, очень склонного валиться на пол, ведь нужно было водить и поддерживать, а ради этой цели в ход шли и объятия, и какие-то совместные пируэты, и некое подползание под исполинское брюхо. Однако Антон Петрович не терял ни присутствия духа, ни сознания, насколько комически выглядят их упражнения со стороны, и потому, что он был так трезв, так рационален, ему в конце концов пришла в голову идея показательной борцовской схватки с Леонидом Егоровичем на арене цирка. А прежнее ремесло режиссера помогло ему с предельной ясностью вообразить все аспекты подобного выступления, в том числе и материальное вознаграждение в соответствии с успехом у публики.
Он тут же изложил эту идею своему новому другу. Схватка, в которой обычный человек (и, следует присовокупить, человек интеллигентный, мирный, отнюдь не натасканный на всякие там кулачные бои) противостоит невиданному толстяку, почти что великану, медведю, в общем, созданию грубому и как бы даже ископаемому, - чем не смешно? чем не вдохновительно для зрителей даже и с утонченными вкусами? От публики отбоя не будет, особенно если принять во внимание всем еще памятное прошлое новоиспеченных артистов. Антон Петрович сознавал постыдность своей затеи, но в оправдание ее напирал на необходимость зарабатывать деньги, а уж эта необходимость заставит человека делать и куда более невероятные вещи. Леонид Егорович был категорически против цирка, утверждая, что с детства питал к этому увеселительному заведению отвращение, считая его вонючей клоакой, наглядным воплощением человеческой глупости. Автор проекта отступился от цирка и вспомнил о кафе, принадлежащем Макаронову, с которым он был знаком по либеральному единомыслию. Леонид Егорович снова заартачился, не принимая и кафе, и это лишь подтвердило, что он, хотя и встал на ноги, по-прежнему не желает возвращаться к трудовой деятельности. Но тут уж идею Мягкотелова поддержала коршуновская жена, заявив, что немедленно подаст на развод, если ее благоверный и дальше будет симулировать болезнь и несчастье. Леонид Егорович сдался. Приобретя друга в лице Антона Петровича, он как-то разведочно, не без робости гуманизировался, а следовательно, смягчился и в отношении жены и больше не внимал с холодным отчаянием и презрением ее угрозам бросить его, и хотя эта женщина после пережитого разлада уже не внушала Леониду Егоровичу прежнего уважения, а тем более любви, он делал все, чтобы она не привела свои угрозы в исполнение.
15.ЛЮДИ НАБОЛЬШИЕ И МЕНЬШИЕ
Соня Лубкова, снова появившись в Кормленщиково, лихо подкатила на велосипеде к дому Коптевых. И Григорий, проницательно взглянув на нее, счел своим едва ли не священным долгом внушить девушке, что она, ради спасения собственной души, а главное, изящной словесности, обязана оставить литературное поприще. Он попросил у Виктора велосипед, оседлал ветхую, жалобно заскрипевшую под ним машину, и они весело помчались по лесной дороге, выбранной Соней.
Вскоре они миновали вялую деревушку, где за околицей тупо лежали в траве грязные бараны и овечки, а на валуне сидела присматривающая за ними крошечная старушка в очках и целлофановой обертке, прикрывающей от вероятного дождя худенькое тело. Издали она, блестящая, как бы воздушная, легкокрылая, являла весьма фантастическое зрелище. Путешественники вежливо поздоровались с этим ангелом, пасущим сонное стадо. Григорий пропустил вперед бойко крутившую педали Соню и получил возможность любоваться ее крепкими икрами, освобожденными от брюк, которые она закатала выше колен. Ему нравилось наблюдать, как ее женственно солидный зад растекается по сидению, колеблется и перекатывается из стороны в сторону. А то вдруг взмывает вверх, занимая очень вертикальное, отвесное положение и становится похож на два огромных уха, стерших и пожравших все, что их разделяло.
Затем потянулся обширный волнистый луг, пересекающийся на дальнем краю узкой и быстрой струей темной речушки. Некогда здесь, у границы леса, стояла деревня, а теперь лишь чернела кое-где гниль повалившихся бревен да сохранились еще сносно два больших дома рядком. Организованное житье-бытье превратилось в небылицу и заросло высокой, будто плывущей под ногами травой, полная тишина уводила, где-то вдали, как во сне, вереницу холмов вниз, в невидимое ущелье, откуда внезапно выглядывали мрачные лесные преграды. Григорий сплел ладони, заменяя ступеньку исчезнувшей лестницы, и помог Соне забраться в дом, а потом и сам прыгнул в таинственную и сырую прохладу. На полу валялись камни наполовину разрушенной печи, обрывки газет двадцатилетней давности, пыльные бутылки, комочки ссохшегося дерьма, останки металлической кровати, лоскутки детской панамы. Стекол и рам не было, и в пустые бойницы во все стороны просматривался превосходный ландшафт. Григорий присел на подоконник. Он видел с высоты окна крутой поворот речушки и ее терявшееся в лесу продолжение. Соня сказала, что никому не ведомо, где эта речка берет начало и где ее конец, и Григорий Чудов подумал, что мог бы без труда развеять этот наивный местечковый миф.
- Ты отлично сделала, что привезла меня сюда, - сказал он.
- А как же, как же. - Велосипедистка томно потянулась. - Только приехал ты сам, я лишь указывала путь. Будь точнее в выражениях. Будь хоть чуточку определеннее, открытее... сшиби парочку-другую печатей со своих тайн, нелюдимый мой Гриша! Трудно с человеком, когда не знаешь, о чем он думает... Ну а что до приезда сюда... как же! Мы должны путешествовать, узнавать, открывать... Натуры, подобные нам, наделенные поэтическим воображением, творческие, выглядят нелепо, когда сиднем сидят на месте.
Ее слова произвели в душе Григория значительную бурю. Час пробил. Пора открыться, внести некоторую ясность в их отношения. Обстряпать дельце, исполнить священный долг и удалиться с гордо поднятой головой. Вдолбить в милую головку Сонечки разумение, что она не пара ему, Григорию. Он соскочил с подоконника и остановился прямо перед нею, чтобы она могла видеть, как он насупился и построжал.
- Давай начистоту, Сонечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Но справившись с этими препятствиями, воодушевившийся Мягкотелов вскоре достиг состояния, когда уже и не знал, как целесообразнее использовать свою готовность трогать и трогать бедного Леонида Егоровича и как бы невзначай не переступить черту, за которой его прикосновения утратят, по крайней мере в глазах стороннего наблюдателя, характер невинности и целомудрия. Леонида Егоровича, очень склонного валиться на пол, ведь нужно было водить и поддерживать, а ради этой цели в ход шли и объятия, и какие-то совместные пируэты, и некое подползание под исполинское брюхо. Однако Антон Петрович не терял ни присутствия духа, ни сознания, насколько комически выглядят их упражнения со стороны, и потому, что он был так трезв, так рационален, ему в конце концов пришла в голову идея показательной борцовской схватки с Леонидом Егоровичем на арене цирка. А прежнее ремесло режиссера помогло ему с предельной ясностью вообразить все аспекты подобного выступления, в том числе и материальное вознаграждение в соответствии с успехом у публики.
Он тут же изложил эту идею своему новому другу. Схватка, в которой обычный человек (и, следует присовокупить, человек интеллигентный, мирный, отнюдь не натасканный на всякие там кулачные бои) противостоит невиданному толстяку, почти что великану, медведю, в общем, созданию грубому и как бы даже ископаемому, - чем не смешно? чем не вдохновительно для зрителей даже и с утонченными вкусами? От публики отбоя не будет, особенно если принять во внимание всем еще памятное прошлое новоиспеченных артистов. Антон Петрович сознавал постыдность своей затеи, но в оправдание ее напирал на необходимость зарабатывать деньги, а уж эта необходимость заставит человека делать и куда более невероятные вещи. Леонид Егорович был категорически против цирка, утверждая, что с детства питал к этому увеселительному заведению отвращение, считая его вонючей клоакой, наглядным воплощением человеческой глупости. Автор проекта отступился от цирка и вспомнил о кафе, принадлежащем Макаронову, с которым он был знаком по либеральному единомыслию. Леонид Егорович снова заартачился, не принимая и кафе, и это лишь подтвердило, что он, хотя и встал на ноги, по-прежнему не желает возвращаться к трудовой деятельности. Но тут уж идею Мягкотелова поддержала коршуновская жена, заявив, что немедленно подаст на развод, если ее благоверный и дальше будет симулировать болезнь и несчастье. Леонид Егорович сдался. Приобретя друга в лице Антона Петровича, он как-то разведочно, не без робости гуманизировался, а следовательно, смягчился и в отношении жены и больше не внимал с холодным отчаянием и презрением ее угрозам бросить его, и хотя эта женщина после пережитого разлада уже не внушала Леониду Егоровичу прежнего уважения, а тем более любви, он делал все, чтобы она не привела свои угрозы в исполнение.
15.ЛЮДИ НАБОЛЬШИЕ И МЕНЬШИЕ
Соня Лубкова, снова появившись в Кормленщиково, лихо подкатила на велосипеде к дому Коптевых. И Григорий, проницательно взглянув на нее, счел своим едва ли не священным долгом внушить девушке, что она, ради спасения собственной души, а главное, изящной словесности, обязана оставить литературное поприще. Он попросил у Виктора велосипед, оседлал ветхую, жалобно заскрипевшую под ним машину, и они весело помчались по лесной дороге, выбранной Соней.
Вскоре они миновали вялую деревушку, где за околицей тупо лежали в траве грязные бараны и овечки, а на валуне сидела присматривающая за ними крошечная старушка в очках и целлофановой обертке, прикрывающей от вероятного дождя худенькое тело. Издали она, блестящая, как бы воздушная, легкокрылая, являла весьма фантастическое зрелище. Путешественники вежливо поздоровались с этим ангелом, пасущим сонное стадо. Григорий пропустил вперед бойко крутившую педали Соню и получил возможность любоваться ее крепкими икрами, освобожденными от брюк, которые она закатала выше колен. Ему нравилось наблюдать, как ее женственно солидный зад растекается по сидению, колеблется и перекатывается из стороны в сторону. А то вдруг взмывает вверх, занимая очень вертикальное, отвесное положение и становится похож на два огромных уха, стерших и пожравших все, что их разделяло.
Затем потянулся обширный волнистый луг, пересекающийся на дальнем краю узкой и быстрой струей темной речушки. Некогда здесь, у границы леса, стояла деревня, а теперь лишь чернела кое-где гниль повалившихся бревен да сохранились еще сносно два больших дома рядком. Организованное житье-бытье превратилось в небылицу и заросло высокой, будто плывущей под ногами травой, полная тишина уводила, где-то вдали, как во сне, вереницу холмов вниз, в невидимое ущелье, откуда внезапно выглядывали мрачные лесные преграды. Григорий сплел ладони, заменяя ступеньку исчезнувшей лестницы, и помог Соне забраться в дом, а потом и сам прыгнул в таинственную и сырую прохладу. На полу валялись камни наполовину разрушенной печи, обрывки газет двадцатилетней давности, пыльные бутылки, комочки ссохшегося дерьма, останки металлической кровати, лоскутки детской панамы. Стекол и рам не было, и в пустые бойницы во все стороны просматривался превосходный ландшафт. Григорий присел на подоконник. Он видел с высоты окна крутой поворот речушки и ее терявшееся в лесу продолжение. Соня сказала, что никому не ведомо, где эта речка берет начало и где ее конец, и Григорий Чудов подумал, что мог бы без труда развеять этот наивный местечковый миф.
- Ты отлично сделала, что привезла меня сюда, - сказал он.
- А как же, как же. - Велосипедистка томно потянулась. - Только приехал ты сам, я лишь указывала путь. Будь точнее в выражениях. Будь хоть чуточку определеннее, открытее... сшиби парочку-другую печатей со своих тайн, нелюдимый мой Гриша! Трудно с человеком, когда не знаешь, о чем он думает... Ну а что до приезда сюда... как же! Мы должны путешествовать, узнавать, открывать... Натуры, подобные нам, наделенные поэтическим воображением, творческие, выглядят нелепо, когда сиднем сидят на месте.
Ее слова произвели в душе Григория значительную бурю. Час пробил. Пора открыться, внести некоторую ясность в их отношения. Обстряпать дельце, исполнить священный долг и удалиться с гордо поднятой головой. Вдолбить в милую головку Сонечки разумение, что она не пара ему, Григорию. Он соскочил с подоконника и остановился прямо перед нею, чтобы она могла видеть, как он насупился и построжал.
- Давай начистоту, Сонечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150