Поэтому не исключено, что Виктора Коптева знала добрая половина страны.
Между братом и сестрой, рано осиротевшими, издавна установились самые теплые отношения, и это определенным образом сказывалось на их матримониальных планах. Поскольку они привыкли жить вместе, а вероятную разлуку мыслили как нечто нежелательное, чтобы не сказать невозможное, то и не очень-то стремились к созданию собственных семей. Семья у них уже, можно сказать, была, и к тому же они делали одно общее дело, обслуживая немеркнущую память великого поэта. Однако Виктору шел, как-никак, тридцать пятый год, да и Вера была девушкой не первой молодости.
Вера пришла домой, и Виктор, доброжелательно улыбаясь, усадил ее за стол, он, как всегда, к ее возвращению после ночного дежурства приготовил завтрак. Сестра ела, а брат, бледнолицый, растрепанный, немного тревожный, отнюдь не поэт, однако сильно вписывающийся в некий абстрактный образ поэта, сидел, подпирая рукой голову, напротив и не спускал с нее озабоченно-влюбленных глаз. За чаем Вера сказала:
- Едва я проснулась и встала на рассвете, в гостиницу вселился интересный человек. Григорий Чудов из Москвы.
На мгновение у Виктора глаза округлились как у совы, и это можно было понять, не каждый день в их глуши, пусть даже и прославленной, появлялись интересные люди. Он предложил:
- Ну, попробуй описать его.
- Думаешь, это составит для меня много труда? - весело откликнулась Вера. - Ничуть не бывало. Он твой ровесник, примерно твоего же роста, высокий, у него довольно красивое и мужественное лицо. Хорошо сложен, не хуже тебя. Растрепанный. Ты когда-нибудь причесываешься, братец? Лицо у него бледное, может быть просто после бессонной ночи, и, разумеется, серьезное, иначе... Впрочем, что же иначе? Нет, я ничего особенного сказать не хотела... Человек как человек, но по-своему приметный. Он приехал сюда без определенной цели, из чистого любопытства... в нем есть что-то таинственное и романтическое.
- А почему он приехал на рассвете?
Вера, отставляя пустой стакан, в котором болталась и звенела чайная ложечка, ответила:
- Он не приехал, он пришел.
- Вышел из лесу? - встревожился экскурсовод и стал похож на сердитую ворону.
- Да, что-то в таком роде. Я не вдавалась в подробности. Так, глянула на него... Не припомню случая, чтобы кто-то пытался вселиться в нашу гостиницу в таких грязных брюках, как у него. Он словно основательно повалялся где-то перед тем как почтить нас своим присутствием...
Вера разъясняла вальяжно и чуточку насмешливо, пренебрегая искренней тревогой брата.
- Тебе не показалось это странным?
- Я подумала, что он вполне заслуживает доверия, - ответила девушка, сонно усмехаясь.
- Жизнь обманчива, - проговорил Виктор задумчиво и наморщил лоб. Беспокойство, в сущности, покинуло его. Он уже размышлял обо всем на свете. - Многие вещи и явления имеют двойной смысл... впрочем, не стоит сейчас об этом распространяться, ты устала. Я вижу, у тебя слипаются глаза. Не зря одна из пьес Кальдерона называется "Жизнь есть сон". Не сомневаюсь, тебе знакома эта пьеса. Замечательное творение! Но мы говорим сейчас даже не о нем, а о том, что жизнь очень часто действительно смахивает на сон. Ты согласна с этим, Вера?
Его глаза катались по кухне, как два серых бильярдных шара, настигая сестру. А она, машинально кивая в ответ на его пылкие разглагольствования, поднялась и прошла в маленькую, уютно обставленную комнату. Солнечные лучи, вливаясь в окна, делали это тихое пристанище розовым. Там уже была расстелена для Веры постель. Она легла, а брат, присев рядом с кроватью на краешек стула, продолжал развивать свою мысль:
- Обрати внимание на одну удивительную деталь. Когда мы в разговоре называем жизнь сном, нам очень нравится это суждение, мы принимаем его, мы согласны с ним. Но как только какой-нибудь философ пытается вылепить из этого простого суждения, в сущности всего лишь фразы, целую философию, научно доказать нам, что мы-де только снимся кому-то, например, Богу, мы тут же отмахиваемся от такого философа обеими руками. Почему так происходит? Почему нам нравится думать, что жизнь есть сон, но не нравится, когда из этого хотят сделать философию? Может быть, потому, что мы любим спать и совсем не прочь уснуть, но жизнь на самом деле есть отнюдь не сон, далеко не сон, вообще не сон? Так что же она тогда такое, жизнь-то? Сплошное бодрствование? Разве оно возможно? А сон, он есть все-таки жизнь или нечто другое, имеющее к жизни разве что косвенное отношение? Как понять все это, Вера?
Вера крепко спала. Виктор с нежностью посмотрел на ее безмятежное лицо, утонувшее в розовом тумане, встал и крадучись вышел из комнаты. В сенях он уверенным движением натянул на голову кожаную фуражку, которой всегда пользовался, когда его призывали служебные обязанности.
3.КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ
И гостиничный номер заливал солнечный свет, в котором так сладко спалось Вере. Сидя на кровати, Григорий Чудов с недоумением и нарастающей обидой разглядывал покрытые пятнами грязи брюки: он знал теперь, как ему жить, но не знал, как выйти из номера. Он обрел истину, но остался без брюк, лишился возможности не только познакомиться с достопримечательностями Кормленщикова, но и вернуться в Москву.
Григорий повыше поднимал на вытянутых руках эти злосчастные брюки, рассматривал их на свет и приходил к неутешительным выводам. Его руки бессильно опускались. Та исправительная работа, в которой нуждалась его одежда, была ему не по плечу. Кроме того, начинал свою грызущую деятельность голод. Не опасности окружали Григория Чудова со всех сторон, не умения рисковать и отваги требовала от него жизнь, а всего лишь скудость и убожество выросли вдруг из простого и глупого обстоятельства, к которому он не умел приспособиться, и нагло ухмылялись ему в лицо.
Чтобы истинно строить свою жизнь (читай: бессмертие), необходимо расширять свое физическое и нравственное присутствие в мире. Но это великое знание, обретенное под куполом ночного неба на лавке, не чистило и не штопало брюки, не приводило в порядок одежду, не утоляло голод.
Раздался стук в дверь, и Григорий, стыдливо прикрывая пиджаком наготу тонких, кривоватых ног, побежал открывать. На пороге стояла та самая девушка, что на рассвете пустила его в гостиницу. Изумленный и обрадованный, Григорий посторонился, пропуская в номер драгоценную гостью. Вера вошла и по-хозяйски огляделась, ее взгляд быстро отыскал предмет, ставший причиной заточения постояльца. Она лукаво усмехнулась.
- Так и будете сидеть взаперти?
Григорий, ни на минуту не забывая облекать себя пиджаком как юбкой, сел на кровать и со смущенной улыбкой сказал в свое оправдание:
- Я пробовал... но там сплошь грязь и дыры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Между братом и сестрой, рано осиротевшими, издавна установились самые теплые отношения, и это определенным образом сказывалось на их матримониальных планах. Поскольку они привыкли жить вместе, а вероятную разлуку мыслили как нечто нежелательное, чтобы не сказать невозможное, то и не очень-то стремились к созданию собственных семей. Семья у них уже, можно сказать, была, и к тому же они делали одно общее дело, обслуживая немеркнущую память великого поэта. Однако Виктору шел, как-никак, тридцать пятый год, да и Вера была девушкой не первой молодости.
Вера пришла домой, и Виктор, доброжелательно улыбаясь, усадил ее за стол, он, как всегда, к ее возвращению после ночного дежурства приготовил завтрак. Сестра ела, а брат, бледнолицый, растрепанный, немного тревожный, отнюдь не поэт, однако сильно вписывающийся в некий абстрактный образ поэта, сидел, подпирая рукой голову, напротив и не спускал с нее озабоченно-влюбленных глаз. За чаем Вера сказала:
- Едва я проснулась и встала на рассвете, в гостиницу вселился интересный человек. Григорий Чудов из Москвы.
На мгновение у Виктора глаза округлились как у совы, и это можно было понять, не каждый день в их глуши, пусть даже и прославленной, появлялись интересные люди. Он предложил:
- Ну, попробуй описать его.
- Думаешь, это составит для меня много труда? - весело откликнулась Вера. - Ничуть не бывало. Он твой ровесник, примерно твоего же роста, высокий, у него довольно красивое и мужественное лицо. Хорошо сложен, не хуже тебя. Растрепанный. Ты когда-нибудь причесываешься, братец? Лицо у него бледное, может быть просто после бессонной ночи, и, разумеется, серьезное, иначе... Впрочем, что же иначе? Нет, я ничего особенного сказать не хотела... Человек как человек, но по-своему приметный. Он приехал сюда без определенной цели, из чистого любопытства... в нем есть что-то таинственное и романтическое.
- А почему он приехал на рассвете?
Вера, отставляя пустой стакан, в котором болталась и звенела чайная ложечка, ответила:
- Он не приехал, он пришел.
- Вышел из лесу? - встревожился экскурсовод и стал похож на сердитую ворону.
- Да, что-то в таком роде. Я не вдавалась в подробности. Так, глянула на него... Не припомню случая, чтобы кто-то пытался вселиться в нашу гостиницу в таких грязных брюках, как у него. Он словно основательно повалялся где-то перед тем как почтить нас своим присутствием...
Вера разъясняла вальяжно и чуточку насмешливо, пренебрегая искренней тревогой брата.
- Тебе не показалось это странным?
- Я подумала, что он вполне заслуживает доверия, - ответила девушка, сонно усмехаясь.
- Жизнь обманчива, - проговорил Виктор задумчиво и наморщил лоб. Беспокойство, в сущности, покинуло его. Он уже размышлял обо всем на свете. - Многие вещи и явления имеют двойной смысл... впрочем, не стоит сейчас об этом распространяться, ты устала. Я вижу, у тебя слипаются глаза. Не зря одна из пьес Кальдерона называется "Жизнь есть сон". Не сомневаюсь, тебе знакома эта пьеса. Замечательное творение! Но мы говорим сейчас даже не о нем, а о том, что жизнь очень часто действительно смахивает на сон. Ты согласна с этим, Вера?
Его глаза катались по кухне, как два серых бильярдных шара, настигая сестру. А она, машинально кивая в ответ на его пылкие разглагольствования, поднялась и прошла в маленькую, уютно обставленную комнату. Солнечные лучи, вливаясь в окна, делали это тихое пристанище розовым. Там уже была расстелена для Веры постель. Она легла, а брат, присев рядом с кроватью на краешек стула, продолжал развивать свою мысль:
- Обрати внимание на одну удивительную деталь. Когда мы в разговоре называем жизнь сном, нам очень нравится это суждение, мы принимаем его, мы согласны с ним. Но как только какой-нибудь философ пытается вылепить из этого простого суждения, в сущности всего лишь фразы, целую философию, научно доказать нам, что мы-де только снимся кому-то, например, Богу, мы тут же отмахиваемся от такого философа обеими руками. Почему так происходит? Почему нам нравится думать, что жизнь есть сон, но не нравится, когда из этого хотят сделать философию? Может быть, потому, что мы любим спать и совсем не прочь уснуть, но жизнь на самом деле есть отнюдь не сон, далеко не сон, вообще не сон? Так что же она тогда такое, жизнь-то? Сплошное бодрствование? Разве оно возможно? А сон, он есть все-таки жизнь или нечто другое, имеющее к жизни разве что косвенное отношение? Как понять все это, Вера?
Вера крепко спала. Виктор с нежностью посмотрел на ее безмятежное лицо, утонувшее в розовом тумане, встал и крадучись вышел из комнаты. В сенях он уверенным движением натянул на голову кожаную фуражку, которой всегда пользовался, когда его призывали служебные обязанности.
3.КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ
И гостиничный номер заливал солнечный свет, в котором так сладко спалось Вере. Сидя на кровати, Григорий Чудов с недоумением и нарастающей обидой разглядывал покрытые пятнами грязи брюки: он знал теперь, как ему жить, но не знал, как выйти из номера. Он обрел истину, но остался без брюк, лишился возможности не только познакомиться с достопримечательностями Кормленщикова, но и вернуться в Москву.
Григорий повыше поднимал на вытянутых руках эти злосчастные брюки, рассматривал их на свет и приходил к неутешительным выводам. Его руки бессильно опускались. Та исправительная работа, в которой нуждалась его одежда, была ему не по плечу. Кроме того, начинал свою грызущую деятельность голод. Не опасности окружали Григория Чудова со всех сторон, не умения рисковать и отваги требовала от него жизнь, а всего лишь скудость и убожество выросли вдруг из простого и глупого обстоятельства, к которому он не умел приспособиться, и нагло ухмылялись ему в лицо.
Чтобы истинно строить свою жизнь (читай: бессмертие), необходимо расширять свое физическое и нравственное присутствие в мире. Но это великое знание, обретенное под куполом ночного неба на лавке, не чистило и не штопало брюки, не приводило в порядок одежду, не утоляло голод.
Раздался стук в дверь, и Григорий, стыдливо прикрывая пиджаком наготу тонких, кривоватых ног, побежал открывать. На пороге стояла та самая девушка, что на рассвете пустила его в гостиницу. Изумленный и обрадованный, Григорий посторонился, пропуская в номер драгоценную гостью. Вера вошла и по-хозяйски огляделась, ее взгляд быстро отыскал предмет, ставший причиной заточения постояльца. Она лукаво усмехнулась.
- Так и будете сидеть взаперти?
Григорий, ни на минуту не забывая облекать себя пиджаком как юбкой, сел на кровать и со смущенной улыбкой сказал в свое оправдание:
- Я пробовал... но там сплошь грязь и дыры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150