Если здесь что-то и возможно, то лишь кое-что из отряда осетровых. Да и то, возможно это было в далеком прошлом, когда природа не истреблялась столь хищнически и варварски. Иными словами, можно высказать научную гипотезу, что в незапамятные времена, когда история еще спала под темным игом легенд и мифов, в здешнем водном бассейне некоторые рыбины, подвизаясь в роли осетровых, имели основания рекомендоваться лопатоносами. Хотя, по здравом размышлении, следует признать, что и они были, скорее всего, не более чем лжелопатоносы.
Из этого рассуждения со всей ясностью вытекало, что вдова Ознобкина втирает очки, но не прояснялось, как все-таки уличить ее во лжи. Если, к примеру сказать, ты лопатонос, а тебе говорят, что ты, в лучшем случае, лжелопатонос, это ведь еще не значит, что ты разоблачен и доказана какая-то твоя вина. Не исключено, что быть лжелопатоносом даже гораздо лучше и почетнее, чем просто лопатоносом. То же самое вышло бы, когда б кому-то взбрело на ум назвать вдову Ознобкиной лжевдовой. Недоказуемо! Да и рыба из отряда осетровых по-прежнему не переводится на ее столе.
Однако пора сообщить, что рыба, ставшая притчей во языцех, поступала в кухню вдовы из затерянного в окрестных лесах озера Громкого. Там ее выуживала целая бригада нанятых предприимчивой бабенкой парней. Ничего громкого в озере не наблюдалось, зато в позах рыбаков, выплывавших в своих лодках на его середину, время от времени проглядывало нечто библейское. Случалось, они вдруг замирали, скрючивались или распрямлялись, озирались по сторонам и прикладывали руку козырьком ко лбу так, словно по воде как посуху уже шел к ним пророк, призывающий их бросить рыбную ловлю и подзаняться апостольским уловлением человеческих душ. Однако на самом деле эти простые люди, у вдовы по книге расходов проходившие как высокооплачиваемые, боялись тех, кто и жизни, своей и чужой, не пожалел бы ради проникновения в тайну вдовьих осетров.
Пока не дошло до восшествия на беловодский престол Волховитова и все развивалось строго по материалистическим законам, озеро Громкое покорно уступало промыслу, больше похожему на грабеж. Но с приходом к власти нового мэра оживилось и оно, пробудились от вековой спячки, сбросили с себя оковы единственного неправильного учения разные подводные силы - если сверху, например с лодки, посмотреть, так очень даже темные, с не внушающими доверия буграми и шишками на изворотливых телесах, с подозрительно несовременной перепончатостью.
На стол секретарши мэра, Кики Моровой, наиболее из всех прочих секретарей и помощников приближенной к начальнику, легла жалоба, накарябанная на каком-то толстом и неровном листе, вряд ли имевшем целлюлозно-бумажное происхождение. Стиль документа отличался дремучей выспренностью, и это вкупе с вопиющей неправильностью расстановки слов делало его непостижимым для самого проницательного чиновника. Но Кики Морова, по всей видимости, вполне сообразила, на что жалуется проснувшееся озеро Громкое, и, воспользовавшись свободной минуткой, вошла с "грамотой" в главный беловодский кабинет.
Мэр Волховитов сидел в кресле за огромным письменным столом и смотрел в окно на белые стены и золотые маковки кремля. Он даже не повернул головы, когда вошла секретарша. Это был весьма крупный мужчина, с более или менее благородной и ничем не примечательной внешностью. Его внутренняя сила - та самая, что помогла ему с загадочной легкостью победить на выборах, а при необходимости позволяла превращаться в различных животных, парить в воздухе и безопасно для себя бултыхаться в гибельных болотах, - до некоторой степени раскрывалась лишь тогда, когда он поднимал глаза и задерживал тяжелый взгляд на том, на кого хотел произвести впечатление. Разумеется, это был еще только намек, что его сила может раскрыться, а в известном смысле и грозное предупреждение. Но сам по себе взгляд был глубокий, темный до бездонности и какой-то, пожалуй, беспринципный, ибо не давал ни малейшего представления о том, какую нравственную позицию займет его обладатель, если и впрямь пожелает пустить в ход свои необыкновенные способности.
Кики Морова удобно, закинув ногу на ногу, развалилась в кресле напротив начальника, бесшабашно, даже насмешливо посмотрела на него своими словно бы утонувшими в черном бархате глазами и, с крысиным шорохом почесав в затылке, начала:
- Радегаст Славенович, поступила челобитная с озера Громкого насчет осетровых. Дескать, Катя Ознобкина, известная вдова с улицы Кузнечной, чересчур их берет, по крупному. Надо бы это пресечь, я такого мнения и поддерживаю наших озерных друзей. Те осетровые не только не являются каким-нибудь там всеобщим достоянием, но и вообще не подлежат тому, чтобы их отлавливала некая Катя и скармливала своим гостям. Сложилась нетерпимая ситуация, и мы, как городская власть, обязаны вмешаться. Вы со мной согласны, Радегаст Славенович?
Волховитов наконец перевел взгляд на секретаршу. Но если он рассчитывал произвести сильное впечатление на Кики, а то и сразить ее наповал, то его надежды не оправдались. Лицо девушки под копной рыжеватых волос, отнюдь не белое и веснущатое, не рыхлое, а смуглое и острое, как у цыганки, по-прежнему светилось не совсем понятным и уместным для будничной атмосферы общения с начальником ликованием.
- Мы взяли власть, Кики, - медленно, с нотками назидания произнес градоначальник, - не для того, чтобы злоупотреблять ею, наша цель поразвлечься, хорошо провести время, пожить в свое удовольствие...
- Мы этим и занимаемся, - бесцеремонно перебила Кики Морова. - Но не стоит совсем уж запускать дела. Управление городом, сами знаете, штука тонкая. И если какая-то Катя Ознобкина...
Волховитов поднял могучую руку, прерывая поток ее красноречия.
- Я строил этот город, Кики, а теперь вернулся и взял в нем власть. Уже одно это обязывает меня к роли его защитника. И тебе, Кики, известно, в каком виде я должен представать, чтобы верно следовать заветам сочинителей этой роли. С копьем в руке, а может быть, и с мечом... И еще один непременный атрибут - щит с изображением овечьей головы.
- Но почему же овечьей? - рассмеялась Кики Морова. - Сдается мне, Радегаст Славенович, за время нашего с вами печального отсутствия и рассеяния вы маленько перепутали роли и теперь приписываете себе совсем не те обязанности, какие вам действительно надлежит исполнять. Да и сообразите насчет времени, так сказать, современности - кого теперь удивишь копьем? Среди той образованности, которую мы обнаружили в Беловодске, гораздо больше пригодились бы ваши баснословные познания, чем какое-то копье, не говоря уже о щите. Тем более что упомянутая вами овечья голова - это уже совсем никуда не годящаяся выдумка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Из этого рассуждения со всей ясностью вытекало, что вдова Ознобкина втирает очки, но не прояснялось, как все-таки уличить ее во лжи. Если, к примеру сказать, ты лопатонос, а тебе говорят, что ты, в лучшем случае, лжелопатонос, это ведь еще не значит, что ты разоблачен и доказана какая-то твоя вина. Не исключено, что быть лжелопатоносом даже гораздо лучше и почетнее, чем просто лопатоносом. То же самое вышло бы, когда б кому-то взбрело на ум назвать вдову Ознобкиной лжевдовой. Недоказуемо! Да и рыба из отряда осетровых по-прежнему не переводится на ее столе.
Однако пора сообщить, что рыба, ставшая притчей во языцех, поступала в кухню вдовы из затерянного в окрестных лесах озера Громкого. Там ее выуживала целая бригада нанятых предприимчивой бабенкой парней. Ничего громкого в озере не наблюдалось, зато в позах рыбаков, выплывавших в своих лодках на его середину, время от времени проглядывало нечто библейское. Случалось, они вдруг замирали, скрючивались или распрямлялись, озирались по сторонам и прикладывали руку козырьком ко лбу так, словно по воде как посуху уже шел к ним пророк, призывающий их бросить рыбную ловлю и подзаняться апостольским уловлением человеческих душ. Однако на самом деле эти простые люди, у вдовы по книге расходов проходившие как высокооплачиваемые, боялись тех, кто и жизни, своей и чужой, не пожалел бы ради проникновения в тайну вдовьих осетров.
Пока не дошло до восшествия на беловодский престол Волховитова и все развивалось строго по материалистическим законам, озеро Громкое покорно уступало промыслу, больше похожему на грабеж. Но с приходом к власти нового мэра оживилось и оно, пробудились от вековой спячки, сбросили с себя оковы единственного неправильного учения разные подводные силы - если сверху, например с лодки, посмотреть, так очень даже темные, с не внушающими доверия буграми и шишками на изворотливых телесах, с подозрительно несовременной перепончатостью.
На стол секретарши мэра, Кики Моровой, наиболее из всех прочих секретарей и помощников приближенной к начальнику, легла жалоба, накарябанная на каком-то толстом и неровном листе, вряд ли имевшем целлюлозно-бумажное происхождение. Стиль документа отличался дремучей выспренностью, и это вкупе с вопиющей неправильностью расстановки слов делало его непостижимым для самого проницательного чиновника. Но Кики Морова, по всей видимости, вполне сообразила, на что жалуется проснувшееся озеро Громкое, и, воспользовавшись свободной минуткой, вошла с "грамотой" в главный беловодский кабинет.
Мэр Волховитов сидел в кресле за огромным письменным столом и смотрел в окно на белые стены и золотые маковки кремля. Он даже не повернул головы, когда вошла секретарша. Это был весьма крупный мужчина, с более или менее благородной и ничем не примечательной внешностью. Его внутренняя сила - та самая, что помогла ему с загадочной легкостью победить на выборах, а при необходимости позволяла превращаться в различных животных, парить в воздухе и безопасно для себя бултыхаться в гибельных болотах, - до некоторой степени раскрывалась лишь тогда, когда он поднимал глаза и задерживал тяжелый взгляд на том, на кого хотел произвести впечатление. Разумеется, это был еще только намек, что его сила может раскрыться, а в известном смысле и грозное предупреждение. Но сам по себе взгляд был глубокий, темный до бездонности и какой-то, пожалуй, беспринципный, ибо не давал ни малейшего представления о том, какую нравственную позицию займет его обладатель, если и впрямь пожелает пустить в ход свои необыкновенные способности.
Кики Морова удобно, закинув ногу на ногу, развалилась в кресле напротив начальника, бесшабашно, даже насмешливо посмотрела на него своими словно бы утонувшими в черном бархате глазами и, с крысиным шорохом почесав в затылке, начала:
- Радегаст Славенович, поступила челобитная с озера Громкого насчет осетровых. Дескать, Катя Ознобкина, известная вдова с улицы Кузнечной, чересчур их берет, по крупному. Надо бы это пресечь, я такого мнения и поддерживаю наших озерных друзей. Те осетровые не только не являются каким-нибудь там всеобщим достоянием, но и вообще не подлежат тому, чтобы их отлавливала некая Катя и скармливала своим гостям. Сложилась нетерпимая ситуация, и мы, как городская власть, обязаны вмешаться. Вы со мной согласны, Радегаст Славенович?
Волховитов наконец перевел взгляд на секретаршу. Но если он рассчитывал произвести сильное впечатление на Кики, а то и сразить ее наповал, то его надежды не оправдались. Лицо девушки под копной рыжеватых волос, отнюдь не белое и веснущатое, не рыхлое, а смуглое и острое, как у цыганки, по-прежнему светилось не совсем понятным и уместным для будничной атмосферы общения с начальником ликованием.
- Мы взяли власть, Кики, - медленно, с нотками назидания произнес градоначальник, - не для того, чтобы злоупотреблять ею, наша цель поразвлечься, хорошо провести время, пожить в свое удовольствие...
- Мы этим и занимаемся, - бесцеремонно перебила Кики Морова. - Но не стоит совсем уж запускать дела. Управление городом, сами знаете, штука тонкая. И если какая-то Катя Ознобкина...
Волховитов поднял могучую руку, прерывая поток ее красноречия.
- Я строил этот город, Кики, а теперь вернулся и взял в нем власть. Уже одно это обязывает меня к роли его защитника. И тебе, Кики, известно, в каком виде я должен представать, чтобы верно следовать заветам сочинителей этой роли. С копьем в руке, а может быть, и с мечом... И еще один непременный атрибут - щит с изображением овечьей головы.
- Но почему же овечьей? - рассмеялась Кики Морова. - Сдается мне, Радегаст Славенович, за время нашего с вами печального отсутствия и рассеяния вы маленько перепутали роли и теперь приписываете себе совсем не те обязанности, какие вам действительно надлежит исполнять. Да и сообразите насчет времени, так сказать, современности - кого теперь удивишь копьем? Среди той образованности, которую мы обнаружили в Беловодске, гораздо больше пригодились бы ваши баснословные познания, чем какое-то копье, не говоря уже о щите. Тем более что упомянутая вами овечья голова - это уже совсем никуда не годящаяся выдумка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150