Григорий был в состоянии придумать лишь одно объяснение: стало ему плохо, и он сошел вот на этой платформе. Возможно. Только он этого совершенно не помнил, ни этого, ни чего-либо подобного, ни вообще ничего. И возникал вопрос: если он сошел с электрички просто потому, что почувствовал себя нехорошо, отчего же он не остался на платформе, например, на той же скамейке, на которой сидел сейчас, а куда-то побрел и в конце концов не нашел себе места лучше, чем лужа? Ответа не было.
Провал в памяти терзал и мутил внутреннего человека, а внешнего пробирала все основательнее прохлада летней ночи. Чтобы согреться, Григорий лег на скамейку, обхватил себя руками и подтянул ноги. Так возникло немного тепла. Слава Богу, деньги и документы, никем не тронутые, лежали в боковом кармане пиджака. Сумка с дорожными вещами исчезла, но о ней жалеть не стоило, то были пустяковые вещи.
Какая-то птица печально вскрикнула над забедовавшим странником. А может, это был голос самой ночи. И тогда ночь сделалась для Григория не только мучением, холодом и неопределенностью, не только чудовищно огромным пространством-временем, где он по непостижимому стечению обстоятельств очутился без приюта, вынужденный дрожать и попискивать цыпленком, но и чем-то, что подлежало серьезному осмыслению. Думала, однако, не голова, думало нечто глубоко и уязвленно завозившееся в нем. Он понял, что, находясь в луже, вынырнул из едва ли не натурального, едва ли не доподлинного небытия, из вечного мрака, и, подняв веки, какое-то мгновение смотрел на окружающее глазами самой смерти. Только этим можно было объяснить пугающее оцепенение ночи, неправдоподобную черноту деревьев и мертвую белесую пустоту между ними. В мире, созданном тем мгновением, не могло быть не то что огней человеческого жилья, но даже и обыкновенного, славно клубящегося в лунном блеске ночного тумана. Зато была холодно и мрачно сверкавшая вода.
Наверное, если он пришел к такой ночи, неведомо как опрокинулся на самое ее дно, то и вся его жизнь, таявшая среди мелочей и суеты, проходила в такой же тьме. И сейчас еще он говорит с собой как мертвый человек, хотя в душе и забрезжила надежда на воскресение. Он жил в темном царстве, выходит, и вовсе не жил. В темном царстве нет жизни, а есть прозябание, попытка согреться, сжавшись в комочек на лавке, на платформе, названия которой ты не знаешь. Редкие всплески человеколюбивых дел не оправдывают прошлое, поскольку людей, которых он так или этак облагодетельствовал и которые не ответили ему никаким добром, он уже никогда не прощал в глубине сердца и даже знал, что не простит по-настоящему ни при каких обстоятельствах. И это не жизнь, а смерть, ночь, сырая земля, гладко и угрюмо блестящая вода. А где же огонь? Где небо?
И так у других тоже. Всякая святость - только драматическое и навязчивое усиление прихоти, выдаваемое за проявление несгибаемой воли. Люди очень голословны, а их дела, как правило, оставляют желать лучшего. И потому они падают на землю, в тягость ледяной воды, оживляющей лишь в сказках, умирают без остатка, без перехода в иную действительность, превращаются в прах земной, в навоз.
Но ведь если в основе бытия как такового, бытия вечного и неуничтожимого, в отдаленном уголке которого копошатся люди, пылает огонь, растопляющий лед и разгоняющий мрак, разве может смерть диктовать условия тем, кто не занят исключительно сооружением и украшением собственной могилы? Бессмертие, подумал или уже решил как нечто окончательное Григорий Чудов, несомненно существует, но лишь для тех, кто строит свою жизнь таким образом, чтобы она стала переходом в вечность. Свою жизнь необходимо бдительно и бережно строить, и она будет длиться, переливаясь из формы в форму, до тех пор, пока не иссякнет воля к строительству. Надо поменьше болтать о любви к ближнему, а строить свою душу и тем спасать ее. Силой воли можно превозмочь смерть. Может быть, это означает, что ты будешь жить не как все, но стоит ли этого бояться после того, как вынырнул в прозрачную темноту из небытия и обнаружил себя наполовину ушедшим в холодное зеркало воды?
Затаился, но не спал Григорий, и все же не ведал, что творится вокруг, как если бы впал в забытье. Он лежал на правом боку, а затем, приоткрыв левый глаз и скосив его в пространство над собой, увидел, что в окрестностях уже чуточку, и как-то напряженно, с холодной отвратительной старательностью, светает. На мгновение ему даже показалось, что он привык к обогретой им скамейке и не хочет вставать, что-либо менять в нынешнем своем положении. Стало немного светлее, и все стало очень серым. Приподняв голову и осмотревшись, Григорий Чудов, путешественник, побывавший в другом измерении, заметил на дальнем конце платформы смутную, похожую на вставшего вертикально червячка, человеческую фигуру. Тогда ему захотелось проснуться, если он все же спал, встать, перестав выгревать себя на манер какого-то свернувшегося калачиком зверька, и поскорее убраться с этой неизвестной и как будто таинственной платформы.
Обретение истины (и он будет должным образом строить свою жизнь, а следовательно, и свое личное бессмертие) придало сил Григорию идти к незнакомому человеку сквозь предрассветную мглу в еще не просохших и грязных штанах и спрашивать дорогу, представая в роли субъекта, который и сам не ведает, где, как и с какой целью он болтается по ночам.
- Электричка скоро будет, - спокойно и даже чуточку высокомерно ответил на вопрос незнакомец, и Григорию почудилось, будто он видит, как эта расплывчато темнеющая перед ним химера близкого рассвета презрительно поджала губы, рассматривая странное, неприглядное вещественное состояние своего собеседника. Но что, собственно, можно было разглядеть в утренних потемках?
- А до Беловодска далеко? - продолжал допрос согревшийся за время пробежки по платформе Григорий.
- Да где далеко! Всего несколько остановок. Это же Кормленщиково!
- Это?
- Это, - с густотой бесконечной правдивости подтвердил незнакомец.
- Вот эта платформа? - не переставал удивляться и все еще не верил в близость чудесных мест Григорий.
- Эта платформа.
- А где же тут Кормленщиково? - Григорий Чудов беспомощно огляделся в серой тьме.
- Вон, - рука парня вытянулась в тьму, и там, между какими-то каракулями ветвей, путешественник увидел слабые огоньки, почти сливающиеся в одну точку; парень дополнил: - Видишь? Гостиница. Туристический комплекс. Иди на те огни - попадешь прямиком в гостиницу.
Повинуясь этому твердому указанию, Григорий легко сбежал с платформы и сразу очутился на асфальтированной дорожке, ведущей к комплексу, к гостинице, к святым для всякого книжного червя местам. Для чего ему ехать в Беловодск, это успеется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150
Провал в памяти терзал и мутил внутреннего человека, а внешнего пробирала все основательнее прохлада летней ночи. Чтобы согреться, Григорий лег на скамейку, обхватил себя руками и подтянул ноги. Так возникло немного тепла. Слава Богу, деньги и документы, никем не тронутые, лежали в боковом кармане пиджака. Сумка с дорожными вещами исчезла, но о ней жалеть не стоило, то были пустяковые вещи.
Какая-то птица печально вскрикнула над забедовавшим странником. А может, это был голос самой ночи. И тогда ночь сделалась для Григория не только мучением, холодом и неопределенностью, не только чудовищно огромным пространством-временем, где он по непостижимому стечению обстоятельств очутился без приюта, вынужденный дрожать и попискивать цыпленком, но и чем-то, что подлежало серьезному осмыслению. Думала, однако, не голова, думало нечто глубоко и уязвленно завозившееся в нем. Он понял, что, находясь в луже, вынырнул из едва ли не натурального, едва ли не доподлинного небытия, из вечного мрака, и, подняв веки, какое-то мгновение смотрел на окружающее глазами самой смерти. Только этим можно было объяснить пугающее оцепенение ночи, неправдоподобную черноту деревьев и мертвую белесую пустоту между ними. В мире, созданном тем мгновением, не могло быть не то что огней человеческого жилья, но даже и обыкновенного, славно клубящегося в лунном блеске ночного тумана. Зато была холодно и мрачно сверкавшая вода.
Наверное, если он пришел к такой ночи, неведомо как опрокинулся на самое ее дно, то и вся его жизнь, таявшая среди мелочей и суеты, проходила в такой же тьме. И сейчас еще он говорит с собой как мертвый человек, хотя в душе и забрезжила надежда на воскресение. Он жил в темном царстве, выходит, и вовсе не жил. В темном царстве нет жизни, а есть прозябание, попытка согреться, сжавшись в комочек на лавке, на платформе, названия которой ты не знаешь. Редкие всплески человеколюбивых дел не оправдывают прошлое, поскольку людей, которых он так или этак облагодетельствовал и которые не ответили ему никаким добром, он уже никогда не прощал в глубине сердца и даже знал, что не простит по-настоящему ни при каких обстоятельствах. И это не жизнь, а смерть, ночь, сырая земля, гладко и угрюмо блестящая вода. А где же огонь? Где небо?
И так у других тоже. Всякая святость - только драматическое и навязчивое усиление прихоти, выдаваемое за проявление несгибаемой воли. Люди очень голословны, а их дела, как правило, оставляют желать лучшего. И потому они падают на землю, в тягость ледяной воды, оживляющей лишь в сказках, умирают без остатка, без перехода в иную действительность, превращаются в прах земной, в навоз.
Но ведь если в основе бытия как такового, бытия вечного и неуничтожимого, в отдаленном уголке которого копошатся люди, пылает огонь, растопляющий лед и разгоняющий мрак, разве может смерть диктовать условия тем, кто не занят исключительно сооружением и украшением собственной могилы? Бессмертие, подумал или уже решил как нечто окончательное Григорий Чудов, несомненно существует, но лишь для тех, кто строит свою жизнь таким образом, чтобы она стала переходом в вечность. Свою жизнь необходимо бдительно и бережно строить, и она будет длиться, переливаясь из формы в форму, до тех пор, пока не иссякнет воля к строительству. Надо поменьше болтать о любви к ближнему, а строить свою душу и тем спасать ее. Силой воли можно превозмочь смерть. Может быть, это означает, что ты будешь жить не как все, но стоит ли этого бояться после того, как вынырнул в прозрачную темноту из небытия и обнаружил себя наполовину ушедшим в холодное зеркало воды?
Затаился, но не спал Григорий, и все же не ведал, что творится вокруг, как если бы впал в забытье. Он лежал на правом боку, а затем, приоткрыв левый глаз и скосив его в пространство над собой, увидел, что в окрестностях уже чуточку, и как-то напряженно, с холодной отвратительной старательностью, светает. На мгновение ему даже показалось, что он привык к обогретой им скамейке и не хочет вставать, что-либо менять в нынешнем своем положении. Стало немного светлее, и все стало очень серым. Приподняв голову и осмотревшись, Григорий Чудов, путешественник, побывавший в другом измерении, заметил на дальнем конце платформы смутную, похожую на вставшего вертикально червячка, человеческую фигуру. Тогда ему захотелось проснуться, если он все же спал, встать, перестав выгревать себя на манер какого-то свернувшегося калачиком зверька, и поскорее убраться с этой неизвестной и как будто таинственной платформы.
Обретение истины (и он будет должным образом строить свою жизнь, а следовательно, и свое личное бессмертие) придало сил Григорию идти к незнакомому человеку сквозь предрассветную мглу в еще не просохших и грязных штанах и спрашивать дорогу, представая в роли субъекта, который и сам не ведает, где, как и с какой целью он болтается по ночам.
- Электричка скоро будет, - спокойно и даже чуточку высокомерно ответил на вопрос незнакомец, и Григорию почудилось, будто он видит, как эта расплывчато темнеющая перед ним химера близкого рассвета презрительно поджала губы, рассматривая странное, неприглядное вещественное состояние своего собеседника. Но что, собственно, можно было разглядеть в утренних потемках?
- А до Беловодска далеко? - продолжал допрос согревшийся за время пробежки по платформе Григорий.
- Да где далеко! Всего несколько остановок. Это же Кормленщиково!
- Это?
- Это, - с густотой бесконечной правдивости подтвердил незнакомец.
- Вот эта платформа? - не переставал удивляться и все еще не верил в близость чудесных мест Григорий.
- Эта платформа.
- А где же тут Кормленщиково? - Григорий Чудов беспомощно огляделся в серой тьме.
- Вон, - рука парня вытянулась в тьму, и там, между какими-то каракулями ветвей, путешественник увидел слабые огоньки, почти сливающиеся в одну точку; парень дополнил: - Видишь? Гостиница. Туристический комплекс. Иди на те огни - попадешь прямиком в гостиницу.
Повинуясь этому твердому указанию, Григорий легко сбежал с платформы и сразу очутился на асфальтированной дорожке, ведущей к комплексу, к гостинице, к святым для всякого книжного червя местам. Для чего ему ехать в Беловодск, это успеется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150