Он был бы счастлив, если бы Сильви и Лео к нему переехали. Там они будут в безопасности – ведь Португалия в войне не участвует. Жакоб уговаривал, упрашивал, но Сильви ответила:
– А ты? Ведь тебя там не будет.
В конце концов, ему почти удалось ее убедить.
– Ладно, я подумаю, – вздохнула она.
Лишь в самую последнюю минуту она сообщила, что Эрих и Анита интернированы французскими властями как граждане враждебного государства. В доме остались только Каролин и Лео.
– Jardine, schnell, kommen Sie hier.
Резкий голос медсестры вывел Жакоба из задумчивости. Он застегнулся на все пуговицы и направился в переполненную палату. Его встретили стоны, крики, взгляды множества широко раскрытых глаз, в которых боль мешалась со страхом. На миг Жакоб представил, что Сильви и Лео так же лежат на госпитальной койке, обвязанные бинтами.
– Schnell! – снова рявкнула фрейлейн Кальб.
Жакоб остановился возле французского солдата, который метался на койке и кричал:
– Ma main! Ma main! Qu'est-ce qu'ils ont fait de ma main?
Жакоб попытался успокоить беднягу – кисть левой руки у него отсутствовала. Но все это время он мысленно задавал себе один и тот же вопрос: где жена и сын? Куда забросила их война?
А Сильви в это время была в дороге. Путь ее лежал из Парижа в Орлеан, по запруженному шоссе, где властвовали страх, разрушение и паника. Казалось, вся Франция бросилась в бега. Целые семьи покидали свои дома; старики, женщины, дети, все вообразимые и невообразимые средства передвижения, нагруженные скарбом – бесконечная процессия тянулась по шоссе. В машинах и повозках, набившись битком, сидели те, кому хватило места; остальные медленно и молча брели пешком. Сил на разговоры ни у кого не оставалось.
Сильви тоже была одной из них, но производила совсем иное впечатление: блеск глаз, задорный изгиб губ делали ее похожей на искательницу приключений, учуявшую запах долгожданной свободы. Сильви чувствовала себя в своей стихии. Впервые разворачивавшаяся вокруг нее драма по своему размаху и напряжению превосходила ее фантазии. Это произошло не сразу, постепенно. Сначала Сильви совершила увлекательную поездку через несколько границ в Португалию, когда отвозила Лео к бабушке и дедушке. Когда она вернулась, произошло несчастье. Эрих Брейер, австрийский композитор, вернулся из лагеря для перемещенных лиц. Вернулся один, без жены. Он был похож на молчаливую, угрюмую тень. Запершись во флигеле, Эрих отказывался общаться с Сильви и Каролин, а два дня спустя они нашли его повесившимся. На лице композитора застыла ужасающая гримаса.
Женщины долго смотрели на покойника – Каролин, захлебываясь от рыданий, Сильви – в восхищении. Так вот какая она, смерть, думала Сильви. Оказывается, это так просто! Достаточно немного решимости и кусок веревки. Это выход, который всегда в твоем распоряжении.
Мысль о доступности смерти сделала Сильви свободной, придала ей энергии. Она обняла Каролин, произнесла какие-то приличествующие случаю слова, но с этой минуты в отношениях между подругами произошла разительная перемена. Серьезная, ответственная Каролин, которая после смерти родителей Сильви взяла на себя роль старшей сестры и заступницы, терпеливо ухаживавшая за своей подругой в мучительные месяцы беременности, утратила всю свою решительность. Теперь Сильви заботилась обо всем, а Каролин стала слабой, зависимой, беспомощной.
Было и еще одно событие, способствовавшее перемене характера Сильви. Точнее, не событие, а человек. Звали его Анджей Потацкий.
Произошло это в самом начале войны, холодным и серым зимним днем. Томясь бездельем, Сильви отвела сына в музей восковых фигур, а потом они вдвоем отправились посидеть в кафе. Сильви за что-то ругала малыша, называя его поочередно то Лео, то Тадеушем. Она чувствовала, что на нее неотрывно смотрит молодой человек, сидевший неподалеку. Потом он встал и приблизился. Сильви увидела длинные светлые волосы, худое, бесшабашное лицо со слегка искривленным носом.
– Jestes Polka? – резко спросил он.
Она кивнула.
– Ja tez.
Он оказался ее соотечественником. Сильви пригласила Анджея Потацкого домой, и он прожил у нее несколько дней. Произошло это как-то очень естественно. Своего дома у Анджея не было, а звуки польской речи действовали на Сильви чарующе. Ей казалось, что несбывшаяся мечта о поездке в Польшу, о возвращении на родину чудесным образом осуществилась, и произошло это благодаря Анджею. Чем больше она на него смотрела, тем явственнее видела сходство с отцом, с Тадеушем – выросшим и превратившимся в мужчину. Те же волнистые светлые волосы, те же быстрые, ловкие движения. А главное – тот же язык, мягкая ритмика которого пробуждала в душе воспоминания детства. Проблемы, о которых говорил Анджей, тоже были ей близки: хитросплетения польской политики, страстная жажда независимости, растоптанная германским вторжением – все эти понятия были для Сильви не абстракцией, а живой реальностью. Немцы стали для нее личными врагами. Сильви слушала Анджея часами, играла для него на пианино романтические мелодии, которые он так любил и которые прежде так любил ее отец. Лео обожал возиться с молодым поляком, и вскоре хозяйке дома стало казаться, что Анджей – член семьи.
А через несколько дней Анджей исчез, не предупредив, не извинившись. Просто взял и растворился. Некоторое время спустя, опять без предупреждения, он появился вновь. Так повторялось снова и снова. Всякий раз Анджей привозил подарки – и ей, и Каролин, и Лео. Обычно это были какие-нибудь деликатесы, которые в военное время достать было практически невозможно. Анджей держался загадочно, вел себя непредсказуемо, но Сильви испытывала к нему инстинктивное доверие. Пусть ведет себя, как хочет, думала она. Они стали друзьями. Больше, чем друзьями – меж ними возникло родственное чувство.
Когда Анджей был рядом, Сильви переносилась мыслями в детство, когда по лесам вокруг родительской усадьбы носилась беззаботная, шальная девчонка. И словно не было всех минувших лет, не было переезда во Францию. Сильви вновь чувствовала себя в спокойной и безопасной атмосфере о?тчего дома. К ней вернулся Тадеуш, и вдвоем они отправлялись в рискованные путешествия. В этом мире было много скучного и неприглядного, но зато он не омрачался тревогой, не возникало пропасти между волей и поступком. Однако, несмотря на подчеркнутую галантность, с которой Анджей обращался с Сильви, между ними не возникало даже намека на отношения иного рода. Это радовало ее, придавало сил. После того как Лео был благополучно переправлен в Португалию, место ребенка в семье заняла Каролин, о которой приходилось заботиться и Сильви, и Анджею.
Однако девятого июня, когда в венсенском доме появился Жак Бреннер в солдатской форме, Анджея рядом не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
– А ты? Ведь тебя там не будет.
В конце концов, ему почти удалось ее убедить.
– Ладно, я подумаю, – вздохнула она.
Лишь в самую последнюю минуту она сообщила, что Эрих и Анита интернированы французскими властями как граждане враждебного государства. В доме остались только Каролин и Лео.
– Jardine, schnell, kommen Sie hier.
Резкий голос медсестры вывел Жакоба из задумчивости. Он застегнулся на все пуговицы и направился в переполненную палату. Его встретили стоны, крики, взгляды множества широко раскрытых глаз, в которых боль мешалась со страхом. На миг Жакоб представил, что Сильви и Лео так же лежат на госпитальной койке, обвязанные бинтами.
– Schnell! – снова рявкнула фрейлейн Кальб.
Жакоб остановился возле французского солдата, который метался на койке и кричал:
– Ma main! Ma main! Qu'est-ce qu'ils ont fait de ma main?
Жакоб попытался успокоить беднягу – кисть левой руки у него отсутствовала. Но все это время он мысленно задавал себе один и тот же вопрос: где жена и сын? Куда забросила их война?
А Сильви в это время была в дороге. Путь ее лежал из Парижа в Орлеан, по запруженному шоссе, где властвовали страх, разрушение и паника. Казалось, вся Франция бросилась в бега. Целые семьи покидали свои дома; старики, женщины, дети, все вообразимые и невообразимые средства передвижения, нагруженные скарбом – бесконечная процессия тянулась по шоссе. В машинах и повозках, набившись битком, сидели те, кому хватило места; остальные медленно и молча брели пешком. Сил на разговоры ни у кого не оставалось.
Сильви тоже была одной из них, но производила совсем иное впечатление: блеск глаз, задорный изгиб губ делали ее похожей на искательницу приключений, учуявшую запах долгожданной свободы. Сильви чувствовала себя в своей стихии. Впервые разворачивавшаяся вокруг нее драма по своему размаху и напряжению превосходила ее фантазии. Это произошло не сразу, постепенно. Сначала Сильви совершила увлекательную поездку через несколько границ в Португалию, когда отвозила Лео к бабушке и дедушке. Когда она вернулась, произошло несчастье. Эрих Брейер, австрийский композитор, вернулся из лагеря для перемещенных лиц. Вернулся один, без жены. Он был похож на молчаливую, угрюмую тень. Запершись во флигеле, Эрих отказывался общаться с Сильви и Каролин, а два дня спустя они нашли его повесившимся. На лице композитора застыла ужасающая гримаса.
Женщины долго смотрели на покойника – Каролин, захлебываясь от рыданий, Сильви – в восхищении. Так вот какая она, смерть, думала Сильви. Оказывается, это так просто! Достаточно немного решимости и кусок веревки. Это выход, который всегда в твоем распоряжении.
Мысль о доступности смерти сделала Сильви свободной, придала ей энергии. Она обняла Каролин, произнесла какие-то приличествующие случаю слова, но с этой минуты в отношениях между подругами произошла разительная перемена. Серьезная, ответственная Каролин, которая после смерти родителей Сильви взяла на себя роль старшей сестры и заступницы, терпеливо ухаживавшая за своей подругой в мучительные месяцы беременности, утратила всю свою решительность. Теперь Сильви заботилась обо всем, а Каролин стала слабой, зависимой, беспомощной.
Было и еще одно событие, способствовавшее перемене характера Сильви. Точнее, не событие, а человек. Звали его Анджей Потацкий.
Произошло это в самом начале войны, холодным и серым зимним днем. Томясь бездельем, Сильви отвела сына в музей восковых фигур, а потом они вдвоем отправились посидеть в кафе. Сильви за что-то ругала малыша, называя его поочередно то Лео, то Тадеушем. Она чувствовала, что на нее неотрывно смотрит молодой человек, сидевший неподалеку. Потом он встал и приблизился. Сильви увидела длинные светлые волосы, худое, бесшабашное лицо со слегка искривленным носом.
– Jestes Polka? – резко спросил он.
Она кивнула.
– Ja tez.
Он оказался ее соотечественником. Сильви пригласила Анджея Потацкого домой, и он прожил у нее несколько дней. Произошло это как-то очень естественно. Своего дома у Анджея не было, а звуки польской речи действовали на Сильви чарующе. Ей казалось, что несбывшаяся мечта о поездке в Польшу, о возвращении на родину чудесным образом осуществилась, и произошло это благодаря Анджею. Чем больше она на него смотрела, тем явственнее видела сходство с отцом, с Тадеушем – выросшим и превратившимся в мужчину. Те же волнистые светлые волосы, те же быстрые, ловкие движения. А главное – тот же язык, мягкая ритмика которого пробуждала в душе воспоминания детства. Проблемы, о которых говорил Анджей, тоже были ей близки: хитросплетения польской политики, страстная жажда независимости, растоптанная германским вторжением – все эти понятия были для Сильви не абстракцией, а живой реальностью. Немцы стали для нее личными врагами. Сильви слушала Анджея часами, играла для него на пианино романтические мелодии, которые он так любил и которые прежде так любил ее отец. Лео обожал возиться с молодым поляком, и вскоре хозяйке дома стало казаться, что Анджей – член семьи.
А через несколько дней Анджей исчез, не предупредив, не извинившись. Просто взял и растворился. Некоторое время спустя, опять без предупреждения, он появился вновь. Так повторялось снова и снова. Всякий раз Анджей привозил подарки – и ей, и Каролин, и Лео. Обычно это были какие-нибудь деликатесы, которые в военное время достать было практически невозможно. Анджей держался загадочно, вел себя непредсказуемо, но Сильви испытывала к нему инстинктивное доверие. Пусть ведет себя, как хочет, думала она. Они стали друзьями. Больше, чем друзьями – меж ними возникло родственное чувство.
Когда Анджей был рядом, Сильви переносилась мыслями в детство, когда по лесам вокруг родительской усадьбы носилась беззаботная, шальная девчонка. И словно не было всех минувших лет, не было переезда во Францию. Сильви вновь чувствовала себя в спокойной и безопасной атмосфере о?тчего дома. К ней вернулся Тадеуш, и вдвоем они отправлялись в рискованные путешествия. В этом мире было много скучного и неприглядного, но зато он не омрачался тревогой, не возникало пропасти между волей и поступком. Однако, несмотря на подчеркнутую галантность, с которой Анджей обращался с Сильви, между ними не возникало даже намека на отношения иного рода. Это радовало ее, придавало сил. После того как Лео был благополучно переправлен в Португалию, место ребенка в семье заняла Каролин, о которой приходилось заботиться и Сильви, и Анджею.
Однако девятого июня, когда в венсенском доме появился Жак Бреннер в солдатской форме, Анджея рядом не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93