Последние месяцы я действительно превратился в жуткого зануду, думал он. На душе было тягостно. Все складывалось как нельзя хуже – и дома, и в мире.
Жак прервал его невеселые мысли:
– Знаешь, я легко могу представить себя на месте Сильви. – Бреннер передернулся. – Не слишком завидное положение. Только что ты была роковой красавицей, на тебя жадно пялилась толпа, и вдруг превращаешься в распухший кусок мяса. Лучше уж умереть, ей-богу.
– Ничего подобного! Это чудесное, естественное состояние… – Жакоб запнулся и не договорил.
– Естественное? – усмехнулся Жак. – И это слово произнес Жакоб Жардин, знаменитый психоаналитик? Ты еще скажи «нормальное». Разве можно какое-нибудь состояние человеческой души назвать «естественным» или «нормальным»? Ты в последнее время не занимался анализом собственных снов? К врачу-психиатру не обращался?
– Да-да, конечно, ты прав, – признал Жакоб, думая, что вел себя с Сильви не так, как следовало.
– Постой-ка, у меня идея, – сказал Жак. – Помнится, мы с тобой как-то говорили о том, что Сильви – прирожденная актриса. Она чувствует себя в своей естественной стихии, когда разыгрывает какую-нибудь роль. Более всего Сильви счастлива, когда на нее взирает восхищенная аудитория, так?
Жак кивнул, смутно припоминая подобный разговор.
– Что ж, давай поможем ей разучить новую роль. Мне следовало подумать об этом раньше.
Жак вскочил на ноги, словно азартный игрок на скачках. Он вынул из кармана связку ключей и швырнул на стол.
– Не возвращайся домой, ты будешь мешать. Поживи пока у меня. В шкафу полно одежды – выбирай любую. И не приходи домой, пока я тебя не вызову.
Прежде чем Жакоб успел вымолвить хоть слово, Бреннер уже был таков. Оглянувшись, он крикнул через весь зал:
– Если появится кто-либо из моих сомнительных приятелей, гони их к черту. – И, к вящему восторгу публики, добавил: – И, ради бога, найди себе какую-нибудь бабу!
Жакоб почувствовал взгляды, устремленные на него со всех сторон, и против воли усмехнулся.
Квартира Бреннера находилась на улице Святых Отцов, неподалеку от шумного квартала Сен-Жермен-де-Пре. Обстановка этого жилища как нельзя лучше соответствовала угрюмому настроению Жардина. Интерьер был почти спартанский. Немногочисленная мебель была тщательно отобрана и расставлена очень продуманно, чтобы создавалось впечатление строгости и простоты. Лишь восточные гравюры, развешанные по стенам, напоминали о пристрастии Жака ко всему экзотическому. В этой нарочито простой, безо всяких излишеств обстановке Жакобу дышалось легче, чем дома.
Жакоб недавно отказался от своего консультационного кабинета, уступив его троим беженцам из Германии. Жизнь дома в последние месяцы стала поистине невыносимой, и Жардин постоянно ощущал свою неприкаянность. Зато в квартире Бреннера ему никто не мешал, и он мог без помех предаваться своим раздумьям. Лишь однажды в дверь позвонил молодой парень в матросской форме. Он робко спросил, дома ли Жак, после чего немедленно ретировался.
На третий день Жакоб проснулся утром, преисполненный решимости. Он извлек из шкафа темный костюм, белую рубашку и отправился в госпиталь. Нужно было встретиться с главным врачом.
– Чем могу служить, доктор Жардин? – спросил его старый доктор Вайянкур, протирая очки.
– Хочу уволиться, – просто сказал Жакоб.
– Как так – уволиться? Безо всяких объяснений? – в тусклых глазках главного врача вспыхнул огонек.
– Я хочу перейти на работу в другую больницу, в отделение общей неврологии. Естественно, я сделаю это после того, как вы найдете мне замену.
– Разумеется, – сухо кивнул старик. – Ну и все-таки, в чем причина столь неожиданного решения?
– Такие уж настали времена. – Жакоб взглянул на часы, коротко кивнул и вышел.
Он не желал вступать в дискуссию, решение было бесповоротным.
Быстрым шагом Жакоб направился по длинному коридору в первое отделение, где проработал столько лет. Здесь содержались пациентки, находившиеся на длительном лечении. Открыв дверь отделения, Жардин оказался в обычной атмосфере психиатрической лечебницы. Отовсюду доносились шепоты, крики, стоны, бессвязное бормотание – одним словом, бессмысленная какофония, оркестр, в котором каждый из музыкантов исполнял свою собственную мелодию. Серые халаты, серые лица, лихорадочно бегающие или застывшие глаза. Одни из пациенток нервно расхаживали взад-вперед, другие размахивали руками, третьи ритмично раскачивались из стороны в сторону.
Как обычно, Жакоб глубоко вздохнул и сосредоточил все свое внимание на одной из женщин. Каждый из этих страдающих индивидуумов имел свой смысл, свою внутреннюю логику. Если сконцентрироваться на любом из «музыкантов» этого безумного «оркестра», то начинает вырисовываться общая мелодия, обладающая своей атональной гармонией. К доктору подошла дежурная сестра, они немного поговорили, и начался ежедневный обход.
В отделении содержались пятьдесят пациенток. Жардин переходил из палаты в палату, и каждая из больных вела себя по-своему: одни неподвижно лежали в отупении, вызванном инъекциями инсулина; другие хватали доктора за полы халата, пытались его обнять, поцеловать. Одна из пациенток истошно кричала, обвиняя Жардина в том, что он ее изнасиловал и сделал ей ребенка. Другая двинула доктора кулаком, утверждая, что пятеро ее невидимых детей чересчур расшалились.
Трое медсестер, составлявших свиту Жакоба, пытались по мере сил оградить его от чересчур активных пациенток. Закончив обход, Жакоб вернулся в общий зал и, как обычно, опустился в кресло. Он взял себе за правило ежедневно в течение часа или двух сидеть здесь, чтобы пациентки привыкли к его присутствию и перестали его бояться. Он знал по опыту, что со временем болезненное оживление, возникающее у больных при появлении нового человека, исчезнет. Некоторые из женщин сами подходили к нему и заводили с ним невразумительные разговоры, в которых Жакоб постепенно начинал угадывать смысл.
Полтора года назад с огромным трудом Жакоб добился, чтобы в отделении была выделена специальная комната, где он при помощи двух медсестер мог бы работать с десятком пациенток, страдавших болезненной замкнутостью. Жардин заметил, что больные этого типа реагируют на мельчайшие изменения в окружающей обстановке. Для того, чтобы отправиться на встречу с врачом в новую комнату, женщины наряжались, надевали чулки, подкрашивали лицо. В этом уютном кабинете, который Жакоб называл «терапевтическим пространством», была создана непринужденная обстановка: на столиках лежали журналы, краски, в углу стояла маленькая плита. Понемногу пациентки привыкли к этой атмосфере, стали общаться друг с другом, с сестрами, с доктором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93