Однажды мальчик нашел в роще мертвую ласточку и принес домой. Повар позволил ему разложить птицу на большом кухонном столе. Жакоб измерил крылья, смастерил точно такие же из бумаги и каким-то образом прикрепил их к старой тряпке, которая, как ему казалось, весила так же немного, как хрупкое тельце птички. Потом он вскарабкался на дерево, уселся на свое обычное место и отпустил свою тряпичную «птицу». Когда она шлепнулась на землю, на лице мальчика было написано глубочайшее разочарование. Таким его и обнаружил отец, пришедший звать Жакоба на послеобеденную прогулку.
– Надо дождаться ветра, – твердил мальчик.
Мягко, терпеливо Робер Жардин постарался ему все объяснить. Он был потрясен наблюдательностью и изобретательностью своего маленького сынишки. С тех пор отец всегда разговаривал с Жакобом как со взрослым. Жена раздраженно ворчала: «Ты сведешь его с ума своими рассуждениями и логическими выводами». Но Робер Жардин упорно стоял на своем. Даже когда Жакоб совершал нечто, неизбежно влекшее за собой наказание, Робер всегда старался объяснить, почему наказание необходимо и почему на этот раз оно именно таково. Став подростком, Жакоб имел в своем распоряжении широкий набор причин и следствий, в которых разбирался даже слишком хорошо для своего возраста.
Жакоб, наверное, мог бы взбунтоваться, но, поскольку его более или менее продолжительные встречи с отцом случались лишь во время летних каникул, то эти беседы действовали на мальчика благотворно и только увеличивали уважение к отцу. В любом случае мать, с которой он общался несравненно чаще, являла собой разительный контраст с мужем, и в ее обществе опасность утонуть в пространных объяснениях никак не грозила. Она души не чаяла в своих троих детях, заботилась об их благополучии и содержала парижский дом и альпийское поместье в идеальном порядке. Она мало говорила и много смеялась. Пока дети были маленькие, мать или порывисто обнимала их, или столь же импульсивно шлепала. Кроме семьи, ее интересовало в жизни очень немногое: ее фарфоровые вещицы, ее музыка и ее религия.
Мари Жардин была хорошенькой и сама напоминала фарфоровую статуэтку восемнадцатого века – вроде тех, которые коллекционировала. Миниатюрная, со светлыми кудряшками и родинкой на левой щеке – прямо над ямочкой (которая появлялась на ее улыбчивом личике очень часто) – Мари была дочерью богатого парижского банкира. Так случилось, что ее мать рано умерла и Мари воспитывалась в уединении, у дедушки с бабушкой, которые, выйдя на покой, жили в своей овернской усадьбе. В этом горном местечке Мари и повстречала Робера Жардина, к тому времени уже бывшего врачом и всерьез занимавшегося исследованием причин возникновения эмфиземы у шахтеров. Робер и брат Мари стали приятелями, когда вместе учились в университете. В Париже их родители дружили домами. Мари показалась Роберу настолько неотразимой, что после недолгого ухаживания (принятого весьма благосклонно) последовала свадьба.
Робер был третьим сыном богатого банкира-еврея. Никто не требовал от него – младшего наследника – продолжать семейное дело, и его рано возникшее стремление изучать медицину не встретило со стороны родителей ни малейшего противодействия. Высокий, темноволосый, с проницательным взглядом и уверенной походкой, он быстро стал обращать на себя внимание блестящих парижских семейств не только как практикующий врач, но все больше и больше как активный участник кампании за медицинскую реформу. Особенно его занимала проблема безопасности рабочего места, и он непрестанно боролся за соблюдение мер безопасности и лучшие условия труда рабочих, не уставая доказывать, взывая к здравому смыслу, что деньги, потраченные на профилактику, окупятся сторицей – здоровыми и полноценными рабочими.
Молодожены поселились в модном в начале века шестнадцатом округе, который граничил с утопавшим в зелени Булонским лесом. Это был прелестный семейный очаг. Мари родила первенца – Жакоба; потом, с интервалами в два года, на свет появились Марсель и Николетт. Дом наполнился криками шумных детских игр и веселым смехом. По вечерам детские голоса сменялись более суровыми, гостиная Жардинов со временем превратилась в салон политических реформаторов, желавших порассуждать, подискутировать и услышать о достижениях доктора Жардина в области социальной медицины. Двое пожилых банкиров, изредка посещавших эти собрания, скептически покачивая головами, иронизировали, что место в раю им всем теперь обеспечено.
На лето семья отправлялась в Приморские Альпы. Огромная усадьба, предоставлявшая детям широкое поле для игр и развлечений, была приданым Мари. Когда-то имение принадлежало человеку богатому и эксцентричному, пожелавшему в середине девятнадцатого века воссоздать английский загородный дом в стиле Джона Нэша: портик перед входом, колонны из белого поблескивающего мрамора, роскошные окна от пола до потолка, два десятка жизнерадостных комнат, освещаемых розовым сиянием средиземноморского солнца. Этот дом удивительно подходил Мари с ее любовью к восемнадцатому веку. И Робер, бреясь по утрам в заставленной книгами библиотеке, любовался великолепным английским садом, совершенство которого подчеркивали заросший пруд и видневшиеся вдалеке живописно сооруженные «древние» развалины.
Время, проведенное в этом доме, Жакоб вспоминал как счастливейшую пору своего детства. Постоянное присутствие отца, зеленые просторы, тенистые рощи, ослепительно голубое небо, бесценные сокровища, таившиеся в томах по медицине и физиологии (в Париже они обычно стояли в отцовском кабинете, а здесь были доступны его юному пытливому уму), – все это, вместе взятое, делало лето совершенным. Даже тяготы первой мировой войны почти не коснулись тех краев. Просто цветы в садах уступили место овощам. Да еще отец, такой элегантный в своей голубой форме, приезжал слишком уж редко, поскольку главной его обязанностью стала служба во фронтовом госпитале.
И там же, в Приморских Альпах, кончилось детство Жакоба. К четырнадцати годам он стал высоким юношей с копной черных волос, прядь которых постоянно падала на лоб и закрывала выразительные темные глаза. Бронзовая кожа придавала суровость его правильным чертам, а подбородок уже принял решительную форму, свидетельствующую о твердом характере, который отличал Жакоба в более поздние годы. Он заметил, что девушки в деревне стали кидать на него взгляды сквозь длинные ресницы. Младшая сестра дразнилась и хихикала, и это в сочетании с осознанием, что им интересуются девушки, заставляло Жакоба вспыхивать от смущения. Матери пришлось примириться с его решительным отказом от традиционного поцелуя на ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93