Где хоронить Фарли, мы не знали. Для человека, настолько лишенного корней, казалось подходящим любое место, кроме разве что женского туалета в ночном клубе «Сплетни», где его пепел использовали бы вместо понюшки кокаина. Не было в нашем отечестве поля, над которым этот пепел хотелось бы развеять, не было знакомого с детства уголка, где нашему другу приятно было бы упокоиться. Мы понятия не имели, где похоронены его родители, и, хоть знали, что родом он приблизительно из Хетфордшира, выяснять это казалось нам совершенно излишним. О родителях он в жизни словом не обмолвился, так с чего вдруг после смерти ему будет приятно их общество? Люди, которых хоронят рядом с родственниками, для меня вообще неразрешимая загадка: их вечность, должно быть, похожа на нескончаемый семейный рождественский праздник – постараться не огорчить бабушку спорами, какую программу райского телевидения включить, и все время думать, какую часть жизни, если это слово здесь уместно, можно открыть родственникам, не вызвав их беспокойства и неудовольствия.
Корнуолл казался вполне приличным местом, поскольку там Фарли утонул, и нам не пришлось бы перевозить тело в Лондон, но я не собирался обрекать Фарли на вечное поселение в каком-нибудь «дивном уголке», в окружении пластмассовых эльфов и четырех поколений идиотов-отдыхающих, включая годовалых младенцев с серьгами в ушах.
Поэтому мы остановили выбор на Брикстоне, предположив, что там, где Фарли нравилось жить, он не был бы против и упокоиться.
Повертевшись дня три-четыре вокруг нас и день походив за нами хвостом, полиция с сожалением закрыла дело Фарли. Детектив № 2 звонил через два дня после первой беседы и спрашивал, почему Джерард утром уклонился от встречи с ним, прыгнув в автобус. Джерард объяснил, что ни от чего не уклонялся, а просто спешил на работу и хотел успеть на автобус до метро, поскольку для велосипеда на улице было слишком мокро. № 2 что-то пробурчал, задал еще пару вопросов, а потом спросил, где идет «Мышеловка». Я слышал, как Джерард говорит: «Посмотрите в «Тайм», там есть афиша», «взаимно» – и, перед тем как положить трубку, – «полисмен понял».
По словам Джерарда, детектив № 2 просил одного из нас поехать в Корнуолл на опознание тела, чего мне делать не очень хотелось. По моему глубокому убеждению, Джерард, давно привыкший к жутким и безобразным смертям, психологически подходил для этого тяжкого дела куда лучше, чем я. Джерард буркнул, что мне, дескать, пора познакомиться с настоящей жизнью, но я искренне не понимал, что полезного и поучительного могу почерпнуть от вида смерти и разложения. Точно так же не понимаю книг и фильмов о серийных убийцах или типах, делающих гадости другим. Как социальное явление убийцы не более интересны, чем малолетние поп-звезды, разве только чуть менее неприятны и наделены большей силой духа. Тем не менее их деяния не вызывают у меня ни малейшего любопытства.
«Истина, – говаривал один мой знакомый, который любил одеваться в черное и, не дрогнув, читал в любом количестве стихи Джимми Моррисона, – в крайних проявлениях общества». В общем, да, хотя и в умеренных тоже, и везде, куда ни бросишь взгляд, – было бы желание эту самую истину понять. И заглядывать на тайную сторону жизни для этого вовсе не обязательно. Когда я мечтаю о красивых женщинах, например, то не нуждаюсь в напоминаниях, что они ходят в туалет точно так же, как некрасивые; более того, поймай я себя на подобной мысли, я бы встревожился.
Вот о чем я думал, когда сказал Джерарду:
– Я не хочу видеть тело.
– Боишься, что ли?
– А ты как думал?!
Физиономия Джерарда расплылась в улыбке, подобной которой я не видел у него с тех пор, как единственный раз сыграл с ним в шахматы. Он едва не выиграл, но от повторной партии отказался и больше никогда со мной не играл, ибо, как очень любил повторять, по существу, оказался сильнее меня. Поскольку играли мы без свидетелей, в ответ я просто заявил, что побил бы его при любом раскладе. Теперь, по прошествии времени, я уже наврал об этом столько, что при желании мог бы убедить себя в собственной правоте.
– В жизни всем рано или поздно приходится иметь дело с такими вещами. Знаешь, кто ты после своих слов? – спросил он, хотя, по моим ощущениям, сам с радостью ответил бы.
– Трус? – предположил я.
– Трус, – вкусно протянул он, едва не причмокнув от удовольствия.
– Если хочешь, я с тобой поеду, – сказал я.
– А поездов ты не боишься?
– Нет, если сижу днем в середине вагона спиной по ходу движения.
Образ мыслей Джерарда меня не на шутку удивил. Мне казалось, мы оба принимаем как данность то, что мы трусы; что на любом уровне существования инстинкт самосохранения и здоровая осторожность преобладают у нас над бескорыстием и страстью к приключениям. Я думал, мы оба гордимся этим, и трусость наша – признак ума. Так что апеллировать к моей смелости – дело пустое. Эту тему мы обсуждали под передачу о некоем американском политике, который решил, что война во Вьетнаме – самое время для долгого отпуска в Канаде. А мы бы пошли на такую войну или тоже сбежали бы в какую-нибудь нейтральную страну? Поразмыслив, мы заключили, что пошли бы воевать, ибо уклоняться от призыва боязно, а для бегства не хватило бы решимости. Игнорировать приказ ни у меня, ни у Джерарда мужества недостало бы.
В конце концов в Корнуолл мы отправились не поездом, а на взятом в аренду автомобиле. Джерарду сия идея не нравилась по причине вреда выхлопных газов для окружающей среды, но мы уговорили Лидию поехать с нами, и собаку тоже решено было взять, так что на круг выходило дешевле, чем поездом. Это Джерарда окончательно убедило, тем более что, как выяснилось впоследствии, машина досталась нам бесплатно.
Мы отправились в путь на следующее утро после того, как получили вызов на опознание тела. Я тут же обратился в фирму по аренде автомобилей, затем, отдав всего себя работе, провел краткое расследование случая продажи партии некачественного эластичного каната для прыжков с «тарзанки». Сказать Адриану, что вопрос мне удалось решить по телефону, я не удосужился. Десятиминутного визита на чай – или что у них там в Девоне подают – было, по-моему, вполне достаточно, чтобы убедить его в моей добросовестности. Видимо, канат после первых десяти прыжков потерял эластичность, перестал пружинить, отчего прыгуны получали вывихи и растяжения лодыжек и рисковали сломать шею, врезавшись головой в страховочные маты. По счастью, погибнуть никто не успел, только чуть не зашибли насмерть члена парламента на торжественном открытии какого-то луна-парка. От комментариев воздержусь; скажу лишь, что умышленно подставил под удар невинных людей, давая операторам «тарзанки» еще раз проявить себя в сезон поп-фестивалей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113