Как измерить глубину вашего душевного кризиса, когда друзья готовы скорее убить себя, чем помогать вам? Разумеется, под бременем неопровержимых доказательств Джерард должен был понять, что он тут ни при чем, но трудно не принимать подобные события близко к сердцу. Особенно если собственные усилия по извлечению себя из болота депрессии лишь заводят тебя еще глубже в это самое болото. К чести Джерарда надо заметить, что он честно старался выбраться.
За следующие после речи Фарли о позитивном мышлении недели обновленный, или хотя бы не такой унылый, как обычно, Джерард предпринял две-три вылазки в ночные клубы и на домашние вечеринки. Оказавшись там, он неизменно впадал в ступор, поскольку спину его как магнитом тянуло к стене или холодильнику. Опять же к чести его будь сказано, он критически осмыслил свой неуспех на этих сборищах и даже нашел причину, «главное препятствие» его попыткам знакомиться с девушками: меня. По его словам, стоило ему на вечеринке приблизиться к женщине, и перед ним возникал я, «как Эррол Флинн, наевшийся «Виагры». Сравнение мне польстило.
Дело в том, что я сразу даю женщине понять, если она мне нравится. Сначала я на нее откровенно смотрю – разумеется, не как кобель в охоте, а, скорее, как многоопытный сердцеед, – а потом, после нескольких незначащих фраз, прямо говорю ей об этом.
Так я вел себя не всегда. Большую часть ранней юности, в начале восьмидесятых, я тоже подпирал стенку в дальнем темном углу ночного клуба «Томанго», презрительно глядя на суету вокруг сквозь длинную челку и старательно изображая из себя мятущегося гения. И только после того, как заметил, что мои приятели, которые вели себя вовсе не как мятущиеся гении, знакомились с девушками намного легче, ранние морщины на моем отягченном мыслями челе разгладились сами собой, брови перестали хмуриться, и я усвоил позитивный, бойцовский подход к жизни. Как говаривал один умный человек: «Чего добьешься, стоя в углу? Оторви задницу от стенки!»
Женщины определенного типа, – а в «Томанго» явно ходили женщины определенного типа, – скорее согласятся, чтобы вы оголяли перед ними задницу, чем душу. Учитывая мое тогдашнее возвышенное мнение о себе, это было бы для них куда поучительнее.
Хотя осознание того, что простые комплименты нравятся девушкам больше, чем загадочная надменность в духе Кафки, весьма способствовало моим успехам, пару раз я сталкивался с неприятием и разочарованием, потому что девушки ждали от меня обычной, материальной щедрости, а не рассуждений о французском экзистенциализме. К несчастью, в то время я думал, что бедность означает глубину, а глубина – привлекательность, причем был кругом не прав. Поэтому между коктейлями, под сенью пластиковых пальм я упорно твердил о том, что «человеческая жизнь начинается на дальней стороне отчаяния». К тому моменту, когда девушки со всех ног бежали от меня к автобусной остановке, они получали абсолютно ясное представление о том, что я имел в виду.
Джерард же так и не воспользовался мудрым советом музыканта «Гэп бэнд». Он до сих пор верит, что его мечта живет на свете и узнает его, лишь только увидит, при условии, что он правильно одевается и говорит правильные вещи; то есть при условии, что он останется верен себе. Поэтому он и дальше будет подпирать стенку в ночных клубах, выглядеть как пугало и надеяться, что девушка его мечты сама подойдет к нему.
Фарли, конечно, разительно отличался от нас в отношениях с женщинами. Например, когда женщина тебя бросает, она будто метит тебя особым веществом, может, гормоном; ставит на тебе невидимое клеймо: «Осторожно, неудачник». В результате добрых полгода после разрыва девушки от тебя шарахаются. Этот гормон портит твой характер и провоцирует тебя на попытки, например, затащить в постель женщину, с коей вас уже десять лет связывает чисто платоническая дружба. Фарли, который, насколько мне известно, никогда не заводил длительных романов, был нам полной противоположностью. Он излучал безмятежное спокойствие, его гормоны говорили: «Мне наплевать, дадут мне или нет», отчего женщины пресмыкались во прахе у его ног. Проверено опытом, что при наличии подружки мужчина получает от других женщин больше предложений, чем может принять. Если же ее нет, ваше мужское обаяние явно выражается отрицательной величиной.
А вот Фарли, несмотря на то что он не имел продолжительных романов ни с кем, кроме себя, любимого, всегда вел себя как победитель – чуть лениво, чуть небрежно, абсолютно свободно (до тех пор, разумеется, пока не сообщил мне, что умер, а это случилось в понедельник около полудня, в апреле, когда я решил прослушать сообщения на автоответчике).
День был серый, облачный, потный, одновременно жаркий и сумрачный. Липкий воздух от кондиционера становился еще невыносимее. Не в нашем кабинете, нет – у нас и кондиционера-то нету, как и в большинстве английских контор, – но из моего окна виднелась витрина закусочной, где кондиционер был. Кроме того, вентиляторы там жужжали с таким остервенением, что чуть не сдували со стойки закуски. У меня был выбор: закрыть окно и расплавиться живьем или открыть и оглохнуть от шума, потея чуть меньше. Я выбрал второе.
Автоответчик я всегда стараюсь прослушать ближе к концу рабочего дня, потому что стоит мне его включить, как выясняется, что кому-нибудь что-нибудь от меня нужно, и от желания поработать я начинаю обливаться холодным потом.
Не знаю, кто сказал, что лучший способ убить время – уйти с головой в работу, но он был не так уж не прав. «Время летит» – написано на часах, висящих у меня в кабинете. Однако если оно и летит в представлении Гарри Чешира, то не как сверхзвуковой лайнер в безбрежной синеве, а как жирная, синяя навозная муха, что бьется о стекло, тупо стремясь к видимой, но недостижимой свободе.
Короче, работу свою я не люблю и подозреваю, что любую другую тоже. Интервью вгоняют меня в тоску. Когда мне их поручают, я сижу над заданием, как ребенок над тарелкой каши, которую надо съесть до последней крошки, не то не выпустят из-за стола. Я злюсь на шефа за то, что за мою зарплату он ждет от меня честного труда, и не представляю, чем бы мне было интересно заниматься более двух дней подряд. Разве что визажистом в «Пентхаусе» или «Плейбое»? Хотя и это надоест. Супермодели, они все на одно лицо (и не только лицо). Видел одну – считай, что видел всех.
Наверное, неудобно ненавидеть свою работу, когда столько народу бьется изо всех сил, чтобы найти хоть какую-то, но что поделаешь.
Сейчас я занимаюсь опросами для одной телевизионной компании. Мы, исследователи общественного мнения, – разнорабочие в огромном мире телевидения, мы по крупицам собираем необходимую для разных программ информацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
За следующие после речи Фарли о позитивном мышлении недели обновленный, или хотя бы не такой унылый, как обычно, Джерард предпринял две-три вылазки в ночные клубы и на домашние вечеринки. Оказавшись там, он неизменно впадал в ступор, поскольку спину его как магнитом тянуло к стене или холодильнику. Опять же к чести его будь сказано, он критически осмыслил свой неуспех на этих сборищах и даже нашел причину, «главное препятствие» его попыткам знакомиться с девушками: меня. По его словам, стоило ему на вечеринке приблизиться к женщине, и перед ним возникал я, «как Эррол Флинн, наевшийся «Виагры». Сравнение мне польстило.
Дело в том, что я сразу даю женщине понять, если она мне нравится. Сначала я на нее откровенно смотрю – разумеется, не как кобель в охоте, а, скорее, как многоопытный сердцеед, – а потом, после нескольких незначащих фраз, прямо говорю ей об этом.
Так я вел себя не всегда. Большую часть ранней юности, в начале восьмидесятых, я тоже подпирал стенку в дальнем темном углу ночного клуба «Томанго», презрительно глядя на суету вокруг сквозь длинную челку и старательно изображая из себя мятущегося гения. И только после того, как заметил, что мои приятели, которые вели себя вовсе не как мятущиеся гении, знакомились с девушками намного легче, ранние морщины на моем отягченном мыслями челе разгладились сами собой, брови перестали хмуриться, и я усвоил позитивный, бойцовский подход к жизни. Как говаривал один умный человек: «Чего добьешься, стоя в углу? Оторви задницу от стенки!»
Женщины определенного типа, – а в «Томанго» явно ходили женщины определенного типа, – скорее согласятся, чтобы вы оголяли перед ними задницу, чем душу. Учитывая мое тогдашнее возвышенное мнение о себе, это было бы для них куда поучительнее.
Хотя осознание того, что простые комплименты нравятся девушкам больше, чем загадочная надменность в духе Кафки, весьма способствовало моим успехам, пару раз я сталкивался с неприятием и разочарованием, потому что девушки ждали от меня обычной, материальной щедрости, а не рассуждений о французском экзистенциализме. К несчастью, в то время я думал, что бедность означает глубину, а глубина – привлекательность, причем был кругом не прав. Поэтому между коктейлями, под сенью пластиковых пальм я упорно твердил о том, что «человеческая жизнь начинается на дальней стороне отчаяния». К тому моменту, когда девушки со всех ног бежали от меня к автобусной остановке, они получали абсолютно ясное представление о том, что я имел в виду.
Джерард же так и не воспользовался мудрым советом музыканта «Гэп бэнд». Он до сих пор верит, что его мечта живет на свете и узнает его, лишь только увидит, при условии, что он правильно одевается и говорит правильные вещи; то есть при условии, что он останется верен себе. Поэтому он и дальше будет подпирать стенку в ночных клубах, выглядеть как пугало и надеяться, что девушка его мечты сама подойдет к нему.
Фарли, конечно, разительно отличался от нас в отношениях с женщинами. Например, когда женщина тебя бросает, она будто метит тебя особым веществом, может, гормоном; ставит на тебе невидимое клеймо: «Осторожно, неудачник». В результате добрых полгода после разрыва девушки от тебя шарахаются. Этот гормон портит твой характер и провоцирует тебя на попытки, например, затащить в постель женщину, с коей вас уже десять лет связывает чисто платоническая дружба. Фарли, который, насколько мне известно, никогда не заводил длительных романов, был нам полной противоположностью. Он излучал безмятежное спокойствие, его гормоны говорили: «Мне наплевать, дадут мне или нет», отчего женщины пресмыкались во прахе у его ног. Проверено опытом, что при наличии подружки мужчина получает от других женщин больше предложений, чем может принять. Если же ее нет, ваше мужское обаяние явно выражается отрицательной величиной.
А вот Фарли, несмотря на то что он не имел продолжительных романов ни с кем, кроме себя, любимого, всегда вел себя как победитель – чуть лениво, чуть небрежно, абсолютно свободно (до тех пор, разумеется, пока не сообщил мне, что умер, а это случилось в понедельник около полудня, в апреле, когда я решил прослушать сообщения на автоответчике).
День был серый, облачный, потный, одновременно жаркий и сумрачный. Липкий воздух от кондиционера становился еще невыносимее. Не в нашем кабинете, нет – у нас и кондиционера-то нету, как и в большинстве английских контор, – но из моего окна виднелась витрина закусочной, где кондиционер был. Кроме того, вентиляторы там жужжали с таким остервенением, что чуть не сдували со стойки закуски. У меня был выбор: закрыть окно и расплавиться живьем или открыть и оглохнуть от шума, потея чуть меньше. Я выбрал второе.
Автоответчик я всегда стараюсь прослушать ближе к концу рабочего дня, потому что стоит мне его включить, как выясняется, что кому-нибудь что-нибудь от меня нужно, и от желания поработать я начинаю обливаться холодным потом.
Не знаю, кто сказал, что лучший способ убить время – уйти с головой в работу, но он был не так уж не прав. «Время летит» – написано на часах, висящих у меня в кабинете. Однако если оно и летит в представлении Гарри Чешира, то не как сверхзвуковой лайнер в безбрежной синеве, а как жирная, синяя навозная муха, что бьется о стекло, тупо стремясь к видимой, но недостижимой свободе.
Короче, работу свою я не люблю и подозреваю, что любую другую тоже. Интервью вгоняют меня в тоску. Когда мне их поручают, я сижу над заданием, как ребенок над тарелкой каши, которую надо съесть до последней крошки, не то не выпустят из-за стола. Я злюсь на шефа за то, что за мою зарплату он ждет от меня честного труда, и не представляю, чем бы мне было интересно заниматься более двух дней подряд. Разве что визажистом в «Пентхаусе» или «Плейбое»? Хотя и это надоест. Супермодели, они все на одно лицо (и не только лицо). Видел одну – считай, что видел всех.
Наверное, неудобно ненавидеть свою работу, когда столько народу бьется изо всех сил, чтобы найти хоть какую-то, но что поделаешь.
Сейчас я занимаюсь опросами для одной телевизионной компании. Мы, исследователи общественного мнения, – разнорабочие в огромном мире телевидения, мы по крупицам собираем необходимую для разных программ информацию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113