Овальная дверь с нарисованной на ней буквой М открылась после упорной борьбы с рычагами задрайки. Прежде чем ступить на круто уходящую вниз лестницу, я посмотрел по сторонам и закрыл за собой дверь.
Узкий коридор, коричневый линолеум на полу, тусклые лампочки дежурного освещения и невыветриваемый запах матросского гальюна… Я находился в жилом отсеке. Проверить надо было восемь кубриков, по четыре с каждой стороны, и при этом не упустить из виду лестницу, по которой в отсек мог спуститься кто угодно.
Я начал с конца коридора, поочередно открывая двери и заглядывая внутрь. Первые два кубрика пустовали, в третьем и четвером спали матросы…
В тот момент, когда я заглянул в пятый кубрик, спереди донесся хлопок двери, и я успел увидеть, как по лестнице быстро поднялся человек в голубой рубашке и светлых брюках. Я сразу узнал в нем Гонсалеса и кинулся за ним. Человек выскочил на палубу. Хватаясь руками за полированные перила, я взлетел по лестнице вверх, ударом ноги открыл тяжелую дверь и, выбежав под дождь, посмотрел по сторонам.
Гонсалес, оглядываясь, быстро шел к лестнице, ведущей на верхнюю палубу, но, не дойдя до нее, свернул за водометное орудие, прикрытое защитным чехлом.
Я не стал бежать, чтобы не привлекать внимание, но пошел насколько мог быстро, на ходу вытаскивая из-за пояса мачете. За орудием, в узком проходе, я остановился. Мне были хорошо видны основание радиолокационной антенны, огромный прожектор на конусовидной надстройке, обрамленный овальными мостиками, и башня кормового орудия. Свободного пространства вокруг было настолько мало, что Гонсалес никуда не мог уйти из этой ловушки, не столкнувшись со мной.
Затаив дыхание, я сделал шаг вперед, заглядывая за орудийный чехол. Меня окружали только немые металлические исполины, покрытые, как мурашками простуды, заклепочными пузырьками. От напряжения у меня застучала в висках кровь. До боли сжимая рукоятку мачете, я сделал еще шаг вперед, рискуя нарваться на пулю, которая могла вылететь из любой лазейки этого лабиринта, и тут совершенно отчетливо увидел за маленькой дверью, ведущей на прожекторную лестницу, край рукава голубой рубашки.
Гонсалес стоял спиной к переборке, разделяющей нас с ним, и не знал, что я его уже вижу. Напряжение стало спадать. Я медленно выдохнул, подавляя дрожь во всех суставах, вытер со лба пот и, приподняв тесак, шагнул к дверке. Гонсалес продолжал стоять, не двигаясь. Я оперся рукой о переборку и, стиснув зубы, медленно приблизился к проему…
На вешалке, прицепленной к металлическому крюку, висела голубая рубашка.
Я успел понять, что проиграл, и за какую-то тысячную долю до роковой секунды склонил голову набок. Это спасло мне жизнь, и металлический ломик, рассекая воздух, задел кончик моего уха и обрушился на ключицу.
Удар был столь сильным, что болевой шок едва не лишил меня сознания. Я упал на пол и, предвидя второй удар, который наверняка проломил бы мне череп, изловчился и, вывернув шею, вцепился зубами в ногу Гонсалеса. Тот взвыл и промахнулся второй раз, попав мне по руке. Мачете со звоном отлетело к лестнице. Оторвав ноги Гонсалеса от пола, я повалил его навзничь. Мы покатились по палубе, при этом Гонсалес без разбору бил своим ломиком по всем металлическим предметам, и звон стоял такой, словно при пожаре.
Моя правая рука онемела и потеряла чувствительность. Она безжизненно болталась вдоль туловища, словно каким-то образом прицепившийся ко мне кусок каната. Одной левой я проигрывал Гонсалесу, которому нельзя было отказать в силе и ловкости, и надеялся только на то, что смогу схватить его за горло и подмять под себя.
– Все, щенок! – зашипел он, глядя на меня выпученными от напряжения глазами, и замахнулся ломиком, целясь в голову. – Прощайся с жизнью!
Мне показалось, что у меня хрустнули шейные позвонки, когда я дернул головой, спасая ее от удара. Ломик грохнул по железу палубы. Я повторил движение головой, направляя ее вверх, и попал темечком в нос Гонсалеса. На мгновение его хватка ослабла, и я выгнулся дугой, отрывая спину от палубы, чтобы скинуть Гонсалеса с себя, но он вдруг изловчился и, схватив ломик обеими руками, опустил его на мое горло и навалился всем телом.
Я захрипел, судорожно хватаясь за ломик рукой, стал дергать ногами и напрягать шейные мышцы, словно висельник, который уже висит, но все еще пытается сопротивляться затягивающейся петле. Гонсалес, чувствуя приближение своей победы, надавил на ломик еще сильнее. Его красное лицо с крупным носом, который вобрал в себя выразительность других черт лица, нависло надо мной и, все более теряя четкость, поплыло, стало двоиться, обволакивая все вокруг красным туманом. Я противодействовал ему на том пределе, на который был вообще способен, и все же этого было очень мало, я проигрывал слишком явно, и сил, которые еще удерживали меня на границе жизни и смерти, оставалось все меньше и меньше.
Гонсалес стал кричать от восторга, но его голос я слышал так, словно нас отгородили друг от друга стеклянной стеной, и в ушах у меня зашумело, и крик Гонсалеса, просачиваясь сквозь шум, превращался то ли в рокот вертолета, то ли в грозное рычание обитателей джунглей, и тогда я почувствовал, что мне стало легче дышать, что боль и тяжесть, навалившиеся на горло, отступают, и, испугавшись того, что это уже начались симптомы смерти, которая всегда приносит облегчение, я дернулся из последних сил и сел, не встретив никакого сопротивления. Перед глазами все еще плыли красные круги, и горло сдавливало обручем, но я полностью вернулся в жизнь и без удивления смотрел, как гепард, встав передними лапами на грудь Гонсалеса, вцепился мощными челюстями ему в горло, залитое кровью.
Мне с трудом удалось оторвать кошку от безжизненного тела Гонсалеса. Гепард, выполнив свой долг, покорно склонил передо мной голову и попятился под кожух орудия, словно в нору.
Только взвалив на себя тело Гонсалеса, я понял, насколько обессилел. Перекинув его через перила за борт, я еще несколько минут неподвижно полулежал на перилах, сплевывая в пенную воду красную слюну.
– Морская болезнь? – услышал я за спиной голос комиссара Маттоса. Он хлопнул меня ладонью по спине и добавил: – Иди вниз, нечего здесь болтаться.
Не знаю, каким было мое лицо, и я продолжал стоять не оборачиваясь, пока шаги Маттоса не затихли в конце палубы. Я подобрал с палубы мачете, сунул его за пояс и быстро пошел на корму, где оставил Нику.
Предчувствие не обмануло меня. Шезлонг был пуст. Я подавил стон, который заметался в груди. Нервы кровоточили. Все тело болело и ныло, правое плечо онемело и полыхало огнем. Весь мир объявил мне войну. Я сопротивлялся и боролся, доказывая, что я человек, с которым надо считаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Узкий коридор, коричневый линолеум на полу, тусклые лампочки дежурного освещения и невыветриваемый запах матросского гальюна… Я находился в жилом отсеке. Проверить надо было восемь кубриков, по четыре с каждой стороны, и при этом не упустить из виду лестницу, по которой в отсек мог спуститься кто угодно.
Я начал с конца коридора, поочередно открывая двери и заглядывая внутрь. Первые два кубрика пустовали, в третьем и четвером спали матросы…
В тот момент, когда я заглянул в пятый кубрик, спереди донесся хлопок двери, и я успел увидеть, как по лестнице быстро поднялся человек в голубой рубашке и светлых брюках. Я сразу узнал в нем Гонсалеса и кинулся за ним. Человек выскочил на палубу. Хватаясь руками за полированные перила, я взлетел по лестнице вверх, ударом ноги открыл тяжелую дверь и, выбежав под дождь, посмотрел по сторонам.
Гонсалес, оглядываясь, быстро шел к лестнице, ведущей на верхнюю палубу, но, не дойдя до нее, свернул за водометное орудие, прикрытое защитным чехлом.
Я не стал бежать, чтобы не привлекать внимание, но пошел насколько мог быстро, на ходу вытаскивая из-за пояса мачете. За орудием, в узком проходе, я остановился. Мне были хорошо видны основание радиолокационной антенны, огромный прожектор на конусовидной надстройке, обрамленный овальными мостиками, и башня кормового орудия. Свободного пространства вокруг было настолько мало, что Гонсалес никуда не мог уйти из этой ловушки, не столкнувшись со мной.
Затаив дыхание, я сделал шаг вперед, заглядывая за орудийный чехол. Меня окружали только немые металлические исполины, покрытые, как мурашками простуды, заклепочными пузырьками. От напряжения у меня застучала в висках кровь. До боли сжимая рукоятку мачете, я сделал еще шаг вперед, рискуя нарваться на пулю, которая могла вылететь из любой лазейки этого лабиринта, и тут совершенно отчетливо увидел за маленькой дверью, ведущей на прожекторную лестницу, край рукава голубой рубашки.
Гонсалес стоял спиной к переборке, разделяющей нас с ним, и не знал, что я его уже вижу. Напряжение стало спадать. Я медленно выдохнул, подавляя дрожь во всех суставах, вытер со лба пот и, приподняв тесак, шагнул к дверке. Гонсалес продолжал стоять, не двигаясь. Я оперся рукой о переборку и, стиснув зубы, медленно приблизился к проему…
На вешалке, прицепленной к металлическому крюку, висела голубая рубашка.
Я успел понять, что проиграл, и за какую-то тысячную долю до роковой секунды склонил голову набок. Это спасло мне жизнь, и металлический ломик, рассекая воздух, задел кончик моего уха и обрушился на ключицу.
Удар был столь сильным, что болевой шок едва не лишил меня сознания. Я упал на пол и, предвидя второй удар, который наверняка проломил бы мне череп, изловчился и, вывернув шею, вцепился зубами в ногу Гонсалеса. Тот взвыл и промахнулся второй раз, попав мне по руке. Мачете со звоном отлетело к лестнице. Оторвав ноги Гонсалеса от пола, я повалил его навзничь. Мы покатились по палубе, при этом Гонсалес без разбору бил своим ломиком по всем металлическим предметам, и звон стоял такой, словно при пожаре.
Моя правая рука онемела и потеряла чувствительность. Она безжизненно болталась вдоль туловища, словно каким-то образом прицепившийся ко мне кусок каната. Одной левой я проигрывал Гонсалесу, которому нельзя было отказать в силе и ловкости, и надеялся только на то, что смогу схватить его за горло и подмять под себя.
– Все, щенок! – зашипел он, глядя на меня выпученными от напряжения глазами, и замахнулся ломиком, целясь в голову. – Прощайся с жизнью!
Мне показалось, что у меня хрустнули шейные позвонки, когда я дернул головой, спасая ее от удара. Ломик грохнул по железу палубы. Я повторил движение головой, направляя ее вверх, и попал темечком в нос Гонсалеса. На мгновение его хватка ослабла, и я выгнулся дугой, отрывая спину от палубы, чтобы скинуть Гонсалеса с себя, но он вдруг изловчился и, схватив ломик обеими руками, опустил его на мое горло и навалился всем телом.
Я захрипел, судорожно хватаясь за ломик рукой, стал дергать ногами и напрягать шейные мышцы, словно висельник, который уже висит, но все еще пытается сопротивляться затягивающейся петле. Гонсалес, чувствуя приближение своей победы, надавил на ломик еще сильнее. Его красное лицо с крупным носом, который вобрал в себя выразительность других черт лица, нависло надо мной и, все более теряя четкость, поплыло, стало двоиться, обволакивая все вокруг красным туманом. Я противодействовал ему на том пределе, на который был вообще способен, и все же этого было очень мало, я проигрывал слишком явно, и сил, которые еще удерживали меня на границе жизни и смерти, оставалось все меньше и меньше.
Гонсалес стал кричать от восторга, но его голос я слышал так, словно нас отгородили друг от друга стеклянной стеной, и в ушах у меня зашумело, и крик Гонсалеса, просачиваясь сквозь шум, превращался то ли в рокот вертолета, то ли в грозное рычание обитателей джунглей, и тогда я почувствовал, что мне стало легче дышать, что боль и тяжесть, навалившиеся на горло, отступают, и, испугавшись того, что это уже начались симптомы смерти, которая всегда приносит облегчение, я дернулся из последних сил и сел, не встретив никакого сопротивления. Перед глазами все еще плыли красные круги, и горло сдавливало обручем, но я полностью вернулся в жизнь и без удивления смотрел, как гепард, встав передними лапами на грудь Гонсалеса, вцепился мощными челюстями ему в горло, залитое кровью.
Мне с трудом удалось оторвать кошку от безжизненного тела Гонсалеса. Гепард, выполнив свой долг, покорно склонил передо мной голову и попятился под кожух орудия, словно в нору.
Только взвалив на себя тело Гонсалеса, я понял, насколько обессилел. Перекинув его через перила за борт, я еще несколько минут неподвижно полулежал на перилах, сплевывая в пенную воду красную слюну.
– Морская болезнь? – услышал я за спиной голос комиссара Маттоса. Он хлопнул меня ладонью по спине и добавил: – Иди вниз, нечего здесь болтаться.
Не знаю, каким было мое лицо, и я продолжал стоять не оборачиваясь, пока шаги Маттоса не затихли в конце палубы. Я подобрал с палубы мачете, сунул его за пояс и быстро пошел на корму, где оставил Нику.
Предчувствие не обмануло меня. Шезлонг был пуст. Я подавил стон, который заметался в груди. Нервы кровоточили. Все тело болело и ныло, правое плечо онемело и полыхало огнем. Весь мир объявил мне войну. Я сопротивлялся и боролся, доказывая, что я человек, с которым надо считаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113