Он счел ее за совершеннейшее зло и для того посадил в стеклянную банку, намерясь со временем выварить дюжину Баб Ягих, а из оных еще произвесть лучшее зло. Но между тем свесив, сколько в сей готовой было зла, и сравнив с некоторыми светскими госпожами, к досаде увидел, что оные без переварки не уступают ей нравом и на золотник. Сие так его рассердило, что он с досады банку ударил об пол, оная рассыпалась, а у Бабы Яги отлетели прочь ноги. Увидевши ж после того, что он освобождает тем свет от изрядного зла, одумался и, подставя ей костяные ноги, вдунул в ее знание чародейства, а для выезду ее из ада подарил ей вместо коляски одну из своих ступ, на которой она и поныне скачет по свету, приключая оному различные пакости.
В конце сей истории подписано было: Сие известие сообщается тебе, любопытный чтец, от особы, покровительствующей твоего избавителя. Но как введено уже, чтоб тайна, открываемая противу желания женщины, была наказываема, то и ты за непослушание к Бабе Яге превратись.
Я не ожидал, чтоб читанное мною было истинно, но коль скоро вышел за двери, в то мгновение ока превратился я в того змия, коего вы, Звенислав, убили. Я ужаснулся и упал без чувств на землю. Баба Яга, возвратясь и увидев меня в сем состоянии, начала реветь и рвать на себе волосы. Хотя она была и Яга, но не находила уже в змие того, что в человеке ее привлекало; она укоряла меня непослушанием, оплакивала мою участь и клялась, что назло неприятельнице своей волшебнице Добраде, составившей сей чулан и ругательную надпись, которую она загладить не могла своим чародейством и которая имела в себе силу обратить меня в змия, доставит мне прежний образ. После чего она меня оставила, принесла котел, клала в него разные травы, змей, жаб и разные яды, варила сие несколько дней, мешая своими зубами и приговаривая неизвестные мне варварские слова, но не могла успеть в намерении. Она повторяла чрез долгое время разными средствами, но я ни малого вида не ощущал в себе перемены. Иногда оставляла она меня с великим гневом, а иногда со слезами и вздохами. Наконец, лишась надежды иметь меня своим любовником и скуча содержать меня без пользы, сказала она мне:
— Тарбелс! Неприятельница моя Добрада лишает меня пользоваться твоими приятностями; она хочет тебя избавить отсюда тем, что если кто убьет тебя, то ты получишь прежний вид. Сие одно истребляет мою страсть к тебе, и я, узнав о сем, воспротивлюсь всеми силами желанию моей враговки. Когда я уже не могу сама убить тебя, то сделаю, чтоб ты всех, могущих учинить сие, пожирал. Вложу в тебя желчь, которая возвратит сопернице моей Любане прежний вид ее, однако сие-то и послужит, чтоб она осталась вечно деревом, ибо убит ты никем не будешь: чародейство мое тебя предохранит.
Проговоря сие, ударила она меня своею чародейною кочергою, отчего я таковую получил злобу, что не желал кроме поглощать и терзать; сама ведьма имела труд защищаться от меня, ибо я захотел было над первою ею себя удовольствовать. Кой час кто появлялся в сей пустыне, я получал свободу вылетать из саду, стремился и поглощал; но, возвращаясь в двор Бабы Яги, к чему побуждала меня ней местная мне сила, чувствовал такую тошноту, что извёл поглощенных и, приходя тогда в память, мерзил сам собою и скрывался в мой сад. Я не знаю, куда сии тела девались, а думаю, что служили пищею Бабе Яге. То ведаю только, что злость моя лишила жизни моего возлюбленного Мирослава: я поглотил его, нашед в сей пустыне, и, изрыгнув, оставил на дворе. Однако я, полагаясь на божественный глас Золотой Бабы, уповаю, что, может быть, он мертвым казался мне только чрез очарование.
Помню я, что в один раз увидел я дерево, в кое превращена была моя Любана; я бросился на оное, чтоб обнять его, но услышал жалостный крик, от оного происшедший-сие столько меня тронуло, что я, отскоча прочь, упал на землю. Я видел, что Любана имеет чувствования и что она, не узнав меня, ужаснулася; я хотел открыться ей, но очарование не дозволяло змеиному моему языку произнесть, кроме мерзкого свиста и хрипения. Состояние сие так меня поразило, что я хотел разорвать себе брюхо, а особливо когда вспомнил, что есть во мне желчь, могущая возвратить любезной моей прежний образ, но когти мои на самого меня не действовали, и я с огорчением возвратился в мое жилище. С того времени я не видел ее, и ни однажды не входило мне о ней в мысль, равно как и о сестре моей.
В последний раз, когда наставало время моего избавления, почувствовал я побуждение лететь. Я увидел вас, храбрый Звенислав, с сестрою моею, однако я не знал, что это была она. Мне хотелось на вас разинуть мою пасть, но вы так мне показались страшны, что я удовольствовался поглотить Алзану. Я чувствовал весь ужас смерти, когда вы за мною гнались. Но как вы со мною сразились, я не имел уже памяти, и как бы из глубокого сна очнулся, когда вы разорвали змия. Тогда возвратились мне человеческие чувства, и, взглянув на вас, подумал я, что вы не иной кто должны быть, как назначенный боговещалищем избавитель сестры моей храбрый Звенислав; понеже разумел я из слов Бабы Яги, что в двор ее никто войти не может
ПРОДОЛЖЕНИЕ
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗВЕНИСЛАВА,
ИЛИ ДВОРЯНИНА ЗАОЛЕШАНИНА
Сими словами кончил Тарбелс свою повесть Обнимания и приветствия возобновились между сими родствен пиками.
Куда ж мы обратимся теперь?— сказала Алзана.
— Поедем к нашим родителям в обры,— отвечал Тарбелс.
— Сие будет неблагодарность для нас,— подхватил Звенислав, — если мы продлим возложить корону на царевну Любану, сорвав оную с головы неправедного похитителя. Вы, Тарбелс, больше меня должны помышлять о том; однако я знаю, что вы не отвергнете сего моего предложения, а я, как странствующий богатырь, должен вступаться за всех невинно страждущих. Я клянусь вам моим оружием, прекрасная царевна,— говорил он, обратясь к Любане,— что погибну или повергну к ногам вашим голову певцинского Куреса.
После чего он целовал конец славного меча своего Самосека в знак присяги. Любана и Тарбелс благодарили его чувствительными выражениями, и заключено следовать в Ятвягию. Но Алзана, вспомня о Мирославе, остановила их, готовящихся совсем к шествованию; она говорила, что не заключен ли оный где-нибудь в жилище Бабы Яги. Почему все поехали туда, и как для Любаны не было коня, то Тарбелс принужден был посадить оную впереди к себе на седло. Звенислав хотя ехал близ своей любезной, однако внутренно желал, чтоб она не имела особливой лошади, ибо у него была одна лишняя рука, которая конем не управляла и которую можно бы употребить на поддержание своей Алзаны.
Между тем они прибыли к месту, где был замок ведьмин, но не нашли там, кроме земного провала, из коего курился серный чад. Они заключили, что земля по повелению богов пожрала в себя сие проклятое строение, и, положа на волю их судьбу Мирославову, обратились в Ятвягию, хотя прямо и не знали, в которой стороне оной быть должно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61