— Боги!— вскричал он.— Что я вижу!.. О мне имеют попечение, не хотят, чтоб я умер здесь с голоду! Сего уже довольно!.. О Милана, существо души моей! Сей дар от тебя; твои прелестные руки принесли оный, они к нему прикасались.
Он схватил корзину и целовал оную многократно. Потом поставил ее близ себя на софу и с час глядел на нее, не говоря ни слова, равно как бы видел самую свою любовницу.
— Часть моего желания исполнена,— сказал он наконец.— Сия пища доказывает, что мне позволено обитать на сей софе. О Милана! — вопиял он, бегущий к месту, где с нею говорил вчера.— Обрадуешь ли ты меня сладчайшими своими разговорами?
Он бросился на колени, лобзал место, на коем, чаял, надлежало стоять ей, ибо тут слышал он слова ее. Всяк, не знающий о действиях любви, счел бы его сумасшедшим, но Громобой утешался тем, что другому было бы непонятно. Насытившись воображениями, ходил он по поляне, осматривал каждый цветок и всюду уповал услышать голос своей возлюбленной. Почти за всяким шагом кликал Милану, но она не отзывалась. Он вспомнил о своем обещании не видать ее никогда, и слезы оканчивали его надежду. Сто раз старался он осмотреть окрестности поляны, не откроет ли где-нибудь убежища своей дражайшей; густота леса удерживала его, и он возвратился к софе.
Голод принудил его подвинуть корзину и тем опять родил желания услышать голос той, которая, чаял он, имеет о нем попечение.
— Дражайшая Милана!— говорил он.— Сколь вкуснее бы казалась мне пища, если бы твоя невидимая ручка делила со мною сей обед!—Он отложил кусок пирога, но, поднося ко рту, остановился.— Нет, я не съем оного; ты придешь сюда, моя любезная! Если ты, невидимо присутствуя здесь, испытываешь, люблю ли я тебя,— молчи, не начинай говорить, я умру с голоду, я не стану есть, пока тебя услышу.— Он протянул руку положить кусок обратно, задумался и, забывшись, пообедал.
— Какое забвение! — сказал он, опомнившись, и толкнул корзину прочь.— Счастие, что Милана была на сей раз сурова; если б она пришла сюда, она слышала бы, что я не хотел есть без нее, она бы взяла подозрение... Но какая мне нужда уверять ее! Я никогда ее не увижу. Довольно, что я споспешествую ее благополучию; мне должно любить ее, и сие рачительно исполняет мое сердце... Будь счастлива, моя любезная! Но я тебя не увижу!.. Ах, Милана! — кончил он вздохом.
Он не рассуждал о себе, а думал только о невидимке. Он забыл все, помнил лишь Милану, не смел ничего ожидать, отрекся от всего и вознамерился жить и умереть при водомете.
Солнце готовилось в другой раз зайти в присутствии его на сей поляне.
— Милана! В сие время я тебя услышал!—вопиял Громобой и успел только вздохнуть; он остановлен приближением глубоких лет невольника. Громобою каждый шорох казался вестию, полезною для его сердца, ибо мы всегда того ожидаем, чего меньше всего надеемся. Он видит человека, похожего на обитателя места сего; какая лестная мысль — не узнаю ль от него о Милане! Он вскочил, и глаза его устремились, они требовали сего известия.
— Государь мой!— сказал невольник с почтительным поклоном.— Вы еще здесь! Я думал, что вы уже возвратились домой.
— Домой!— сказал Громобой.— Нет, я никогда не возвращусь; на сем месте должно мне жить и умереть.
— Сие может случиться очень скоро,— подхватил невольник. — Лютейших зверей норы окружают поляну, и я советовал бы вам, поколь еще не смерклось, удалиться.
— Мне удалиться? Мне оставить сие место? Сие невозможно, друг мой: я здесь говорил с Миланою, здесь впервые восчувствовал я впечатления вечной к ней любви. Я не пойду отсюда, поколь узнаю, что ей не противны мои воздыхания; я дождусь сего признания, я принужу ее моим терпением, и тогда пусть растерзают меня звери... Нет, я не оставлю сего водомета. Кажется, мне дозволено обитать на сей софе; из сих попечений о мне заключи,— говорил Громобой, показывая на корзину.
— Не ошибитесь, государь мой,— сказал невольник,— сию корзину принес я.
— Ты принес ее!.. Но чей ты? Какая нужда иметь тебе о мне такую заботу?
— Одно только странноприимство: я поутру увидел вас здесь спящего и узнал, что зашли сюда нечаянно, ибо, не сбившись с дороги, нельзя достигнуть в сие место. Я приметил из томного вашего лица, что вам нужда в подкреплении, и затем принес корзину... Но чей я, сие составляет великую тайну. Господин мой вверил мне сию поляну... Однако я не могу медлить.
Он выложил из корзины остатки кушанья и, взяв ее, готовился идти.
— Так ты не ведаешь о Милане?— спросил его Громовой.
— Здесь не слыхано сего имени,— отвечал невольник.— Какова она собой?
— Я не видал ее, — сказал Громобой, вздохнувши, — она невидимка.
— Вы влюбились в невидимку?— подхватил невольник с улыбкою.
— Я с нею говорил, и прелестный ее голос...
— Государь мой! Я не смею уверять вас, но мне кажется, вы в сильном жару. Простите и удалитесь, пока еще не смерклось,— сказал невольник и ушел.
Не можно остаться в большем изумлении, в каковое поверг ответ невольников Громобоя. Однако любовь его действовала в свою сторону над его размышлениями; вскоре заключены они в пользу его сердца, и прежнее намерение жить и умереть на софе утверждено. «Всяк бы подумал,— говорил он сам себе,— подобно сему невольнику, что я с ума сошел, но воспылать такою страстию не можно от мечты. Я говорил с Миланою и худо верю привидениям; я слышал шорох ее удаления. Нет, старик! Да даруют боги, ' чтоб ты был в такой памяти! Я влюблен не воображением...»
— О Милана,— сказал он потом, вздохнувши, поужинал и, произнеся еще несколько раз имя своей возлюбленной, заснул.
Какое пробуждение! Громобой, очнувшись, видит себя в преогромном покое на великолепной постеле. Драгоценные украшения впадают со всех сторон его взорам. Он встает, смотрит, протирает глаза и уверяется, что то не сновидение. Выглядывает в окно — обширный двор ему представляется; на другую сторону — там прекрасный сад, но нигде ни одной живущей твари. Он шествует по длинному ряду покоев; нигде не встречает никого, могущего удовлетворить его любопытству. Обыскав везде, возвращается он в свою спальню и, бросясь на постелю, предается размышлениям.
«Наконец должно мне верить очарованиям, — думал он. — Лечь на софе близ водомета — и встать в преогромных палатах. Сие очень похоже на волшебство!.. Но какому забавному волшебнику впадет в мысль вести надо мною шутку! Ничуть не будет смешно влюбленного человека отлучить от места, где находит он питание страсти своей, и запереть в пустой дом: сие не составляет шутки, но величайшую злость...»
— Ах, лютый чародей! Ты совершенно восторжествуешь, если только не найду я дороги к моему любезному водомету! — Сказав сие, вскочил он и бежал из покоев вон.
Ворота были растворены, он вышел;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61