Радостные восклицания наполнили воздух, и площадь дворцовая стала пуста.
— Представьте себе гордый нрав сего князя,— говорил мне пустынник. — Я видел из лица его, сколь трудно было ему сказать мне благодарность и признаться, что я сохранил ему диадему, но он и не произнес кроме:
— Возвратись к своей должности, но помни, что я даю тебе жизнь, которой ты недостоин за твои дерзости. Будь усерден, но помни, что я государь, а ты раб.
Я поклонился ему в землю, пошел, продолжал трудиться для отечества и без зову не смел приближаться к Буйславу.
Неприятели мои не довольствовались видимою уже ко мне немилостью моего князя; они боялись моей верности к престолу и думали, что возвышение их основано на моей погибели. Все случаи, удобные к моему низложению, хватали они с жадностью и не преставали чернить меня пред государем.
Вскоре удалось им изрыть мне яму, и казалось им, что невозможно мне во оную не пасть. Аланский князь имел древнее требование на некоторые области полянской державы; сей государь мало заботился о правлении и довольствовался лишь тем, что на престоле мог угождать всем своим желаниям, а потому первые места чиновных особ розданы от него были людям, способным к другим должностям, но не к правлению княжеством. Князю хотелось наградить двух своих шутов воеводствами, но все таковые места розданы уже были родственникам первых вельмож, кои и представили ему, что чрез то открылся удобнейший случай взять у полян древние области и что сие требование имеет основательнейшее право. Предложено и заключено: посол предстал пред Буй-слава и повелительным образом требовал исполнения желания своего монарха. Вспыльчивый нрав моего князя учинил в сей раз необходимое свое действие: посол обруган, бит и заключен в темницу. Враги мои предложили, что сие дерзостное требование алан оскорбляет его величество и не может быть удовлетворено, как кровавым мщением. Тогда только говорили они о мне с похвалою, чтоб впутать меня в сети ярости Буйславовой. Они предлагали, что моя испытанная храбрость, суеверная ревность к отечеству и упрямство в предприятиях удобны наказать за гордость алан. А притом, как нельзя обнажить отечество войсками, то для сего довольно будет десяти тысяч ратников, чтоб вверить оных предводительству моему и опрокинуть вверх дном престол аланский. Горячий государь, не раздумав о следствиях, следовал предложению и, пылая мщением, призвал меня.
— Мирослав,— сказал он, лишь только меня увидев,— я хочу видеть опыт того твоего усердия, в коем ты всегда поставляешь свою должность. Возьми десять тысяч войска, следуй немедленно, покори алан и привези мне голову их князя!
Я оцепенел от такового повеления.
— Государь!—отвечал я ему.—Повинуюсь твоему повелению, не жалею себя, ибо когда я посвящал себя на услуги отечеству, тогда головы моей не исключал, но осмеливаюсь напомнить о неминуемой погибели сих вверяемых мне воинов, ибо с такою кучкою на сильных алан напасть не можно.
— Я надеюсь на твое искусство,— сказал Буйслав.— Я обижен гордым требованием князя аланского: он приказывает мне, чтоб я отдал ему великую часть моего владения, и я наказал за то посла его, который бит и заключен в оковы.
Я не мог без ужаса услышать о сих происшествиях. Я представлял Буйславу, что поступок таковой поверг его в бедственную войну, что оная не может кончиться, как с разрушением отечества и что в сих крайностях должно помышлять о средствах, чем бы утушить причину к войне, а не самим начинать оную. Я старался выразить в убедительных доводах все следствия, кои влечет поступок с послом и коих ожидать должно, но Буйслав не дал мне распространиться, он вскричал мне яростно:
— Дерзкий раб! Я не хочу обличать тебя в твоем ко мне недоброхотстве, но накажу тебя самым твоим желанием просить мира у алан, врагов моих: ступай послом к ним и старайся о мире, коего я не хочу. Каждое твое предложение, относящееся к умалению моей чести, осудит тебя на всенародную казнь. Но чтоб ты вернее погиб, то посол будет ныне же изрублен, а ты сей час следуй, объяви о сем князю аланскому и потом умей подвигнуть его к рассуждениям.
Сказав сие, он вышел, и мне не осталось, как ехать послом на известную смерть. Я, простясь с женою моею и дочерью, оставил бедное мое отечество, угрожаемое опустошением от сильного народа, и следовал к столице аланов, выдумывая средства, каким красноречием удобно отвратить наступающую бурю.
Для пользы отечества нередко употребляют ложь, и я сию считал извинительною, если только поможет она загладить проступок моего государя и удержать погибель тысяч народа, который, как волов, приносят йа жертву ссорам владетелей. Я заключил оправдать ложью казнь посла и потом предложить основательные причины, для коих бы аланский князь за благо счел отложить требование на Полянские области и не нарушать мира и согласия со своим соседом. Я приехал в столицу алан и был представлен князю.
Оный упражнялся в самолучшем и обыкновенном подвиге своем, а именно: играл с ручными сороками, и при входе моем захохотал, ибо одна из сих сорок, взлетев на голову первому вельможе, замарала ему нос. Вельможа очень прогневался на невежливость птицы и столкнул оную с приличнейшего ей места; он готов был гнаться за дерзкою, но мой вход его остановил и принудил отереться.
— Чей ты и откудова?— спросил меня князь. Я начал, по обыкновению, важную речь, в которой выразил всклепанное мною на посла его оскорбление моему государю, что принудило поступить с ним противу народных прав, и доказывал, что государь мой в том не может быть вино-иен. Аланский князь худо слушал речь мою и, поглядывая на сердящегося своего вельможу, продолжал смеяться.
— Есть ли у твоего князя ученые сороки? — спросил он, перебив мои слова.
— Очень естественно, ваше величество,— отвечал я с улыбкою.— Ни один двор без таковых животных обойтиться не может.
Но они не могут быть утешнее моих, сказал князь и опять засмеялся. Я счел бы то за явное пренебрежение к моему чину, если б несведомо мне было свойство сего государя, почему я, помолчав несколько, начал опять предлагать о неосновательности требования державы аланской на области Полянские, доказывал, что оные, по союзным обязательствам, издревле присоединились к моему отечеству и что мой государь не преминет защищать право свое оружием, если только не отменено будет сие незаконное требование. Проговоря, я замолчал и ожидал ответа, но князь аланский, заигравшись с птицами, забыл, что дает мне аудиенцию. Однако наконец пришел в себя и, не вслушавшись в речь мою, принужден был опять спросить меня:
— Зачем, бишь, ты, братец, приехал?
Я принужден был повторить гораздо короче, чтоб меня выразумели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Представьте себе гордый нрав сего князя,— говорил мне пустынник. — Я видел из лица его, сколь трудно было ему сказать мне благодарность и признаться, что я сохранил ему диадему, но он и не произнес кроме:
— Возвратись к своей должности, но помни, что я даю тебе жизнь, которой ты недостоин за твои дерзости. Будь усерден, но помни, что я государь, а ты раб.
Я поклонился ему в землю, пошел, продолжал трудиться для отечества и без зову не смел приближаться к Буйславу.
Неприятели мои не довольствовались видимою уже ко мне немилостью моего князя; они боялись моей верности к престолу и думали, что возвышение их основано на моей погибели. Все случаи, удобные к моему низложению, хватали они с жадностью и не преставали чернить меня пред государем.
Вскоре удалось им изрыть мне яму, и казалось им, что невозможно мне во оную не пасть. Аланский князь имел древнее требование на некоторые области полянской державы; сей государь мало заботился о правлении и довольствовался лишь тем, что на престоле мог угождать всем своим желаниям, а потому первые места чиновных особ розданы от него были людям, способным к другим должностям, но не к правлению княжеством. Князю хотелось наградить двух своих шутов воеводствами, но все таковые места розданы уже были родственникам первых вельмож, кои и представили ему, что чрез то открылся удобнейший случай взять у полян древние области и что сие требование имеет основательнейшее право. Предложено и заключено: посол предстал пред Буй-слава и повелительным образом требовал исполнения желания своего монарха. Вспыльчивый нрав моего князя учинил в сей раз необходимое свое действие: посол обруган, бит и заключен в темницу. Враги мои предложили, что сие дерзостное требование алан оскорбляет его величество и не может быть удовлетворено, как кровавым мщением. Тогда только говорили они о мне с похвалою, чтоб впутать меня в сети ярости Буйславовой. Они предлагали, что моя испытанная храбрость, суеверная ревность к отечеству и упрямство в предприятиях удобны наказать за гордость алан. А притом, как нельзя обнажить отечество войсками, то для сего довольно будет десяти тысяч ратников, чтоб вверить оных предводительству моему и опрокинуть вверх дном престол аланский. Горячий государь, не раздумав о следствиях, следовал предложению и, пылая мщением, призвал меня.
— Мирослав,— сказал он, лишь только меня увидев,— я хочу видеть опыт того твоего усердия, в коем ты всегда поставляешь свою должность. Возьми десять тысяч войска, следуй немедленно, покори алан и привези мне голову их князя!
Я оцепенел от такового повеления.
— Государь!—отвечал я ему.—Повинуюсь твоему повелению, не жалею себя, ибо когда я посвящал себя на услуги отечеству, тогда головы моей не исключал, но осмеливаюсь напомнить о неминуемой погибели сих вверяемых мне воинов, ибо с такою кучкою на сильных алан напасть не можно.
— Я надеюсь на твое искусство,— сказал Буйслав.— Я обижен гордым требованием князя аланского: он приказывает мне, чтоб я отдал ему великую часть моего владения, и я наказал за то посла его, который бит и заключен в оковы.
Я не мог без ужаса услышать о сих происшествиях. Я представлял Буйславу, что поступок таковой поверг его в бедственную войну, что оная не может кончиться, как с разрушением отечества и что в сих крайностях должно помышлять о средствах, чем бы утушить причину к войне, а не самим начинать оную. Я старался выразить в убедительных доводах все следствия, кои влечет поступок с послом и коих ожидать должно, но Буйслав не дал мне распространиться, он вскричал мне яростно:
— Дерзкий раб! Я не хочу обличать тебя в твоем ко мне недоброхотстве, но накажу тебя самым твоим желанием просить мира у алан, врагов моих: ступай послом к ним и старайся о мире, коего я не хочу. Каждое твое предложение, относящееся к умалению моей чести, осудит тебя на всенародную казнь. Но чтоб ты вернее погиб, то посол будет ныне же изрублен, а ты сей час следуй, объяви о сем князю аланскому и потом умей подвигнуть его к рассуждениям.
Сказав сие, он вышел, и мне не осталось, как ехать послом на известную смерть. Я, простясь с женою моею и дочерью, оставил бедное мое отечество, угрожаемое опустошением от сильного народа, и следовал к столице аланов, выдумывая средства, каким красноречием удобно отвратить наступающую бурю.
Для пользы отечества нередко употребляют ложь, и я сию считал извинительною, если только поможет она загладить проступок моего государя и удержать погибель тысяч народа, который, как волов, приносят йа жертву ссорам владетелей. Я заключил оправдать ложью казнь посла и потом предложить основательные причины, для коих бы аланский князь за благо счел отложить требование на Полянские области и не нарушать мира и согласия со своим соседом. Я приехал в столицу алан и был представлен князю.
Оный упражнялся в самолучшем и обыкновенном подвиге своем, а именно: играл с ручными сороками, и при входе моем захохотал, ибо одна из сих сорок, взлетев на голову первому вельможе, замарала ему нос. Вельможа очень прогневался на невежливость птицы и столкнул оную с приличнейшего ей места; он готов был гнаться за дерзкою, но мой вход его остановил и принудил отереться.
— Чей ты и откудова?— спросил меня князь. Я начал, по обыкновению, важную речь, в которой выразил всклепанное мною на посла его оскорбление моему государю, что принудило поступить с ним противу народных прав, и доказывал, что государь мой в том не может быть вино-иен. Аланский князь худо слушал речь мою и, поглядывая на сердящегося своего вельможу, продолжал смеяться.
— Есть ли у твоего князя ученые сороки? — спросил он, перебив мои слова.
— Очень естественно, ваше величество,— отвечал я с улыбкою.— Ни один двор без таковых животных обойтиться не может.
Но они не могут быть утешнее моих, сказал князь и опять засмеялся. Я счел бы то за явное пренебрежение к моему чину, если б несведомо мне было свойство сего государя, почему я, помолчав несколько, начал опять предлагать о неосновательности требования державы аланской на области Полянские, доказывал, что оные, по союзным обязательствам, издревле присоединились к моему отечеству и что мой государь не преминет защищать право свое оружием, если только не отменено будет сие незаконное требование. Проговоря, я замолчал и ожидал ответа, но князь аланский, заигравшись с птицами, забыл, что дает мне аудиенцию. Однако наконец пришел в себя и, не вслушавшись в речь мою, принужден был опять спросить меня:
— Зачем, бишь, ты, братец, приехал?
Я принужден был повторить гораздо короче, чтоб меня выразумели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61