К тому же посмотри на ее лицо. Его уже коснулась тень смерти.
Внезапно он повернулся к фракийцу, с отчаянием прошептал:
— Епископ... Надо позвать епископа! Ему одному, может быть, под силу спасти Иеракину.
— Ты говоришь о Теофиле? — врач нахмурил брови.
— Разве ты сам сейчас не признал, что твоя наука бессильна? Когда люди ничего не могут, остается только одна надежда — на помощь Бога.
— О чем ты говоришь? — спросил Калликст. — Что еще способен сделать этот епископ?
— Но ведь... — залепетал финикиец, — ведь этих людей считают преемниками апостолов. Эти ученики Христа творили великие чудеса. Может быть, Теофил сохранил хоть малую толику могущества своих предшественников.
— Но, в конце концов, Пафиос, это же нелепость! Ты не можешь вправду верить, будто...
— Нет! Могу! — он почти кричал. — У меня не осталось другой надежды! Я не хочу потерять ее...
Он еще сильнее стиснул руку фракийца:
— Я не могу покинуть свое дитя. Но ты... Умоляю тебя... Пойди, приведи сюда Теофила!
Лицо его друга так исказилось, такая душераздирающая мука свела его черты, что Калликст подумал: ничего не поделаешь, его не образумить. На миг его взгляд задержался на темноволосой головке Иеракины, и он обронил:
— Ладно, Пафиос. Объясни, где мне искать этого человека. Я постараюсь убедить его прийти сюда.
Не в пример другим городам, в Антиохии улицы были ярко освещены множеством ламп, подвешенных на колоннах, на фасадах домов и лавок. Носильщики трусили торопливой рысью, Калликста трясло, он отсутствующим взглядом озирал площадь Омфалоса, залитую багрово-золотистыми мерцающими отблесками, испускаемыми Аполлоновой статуей. Еще немного, и носильщики остановились перед каким-то внушительным зданием.
— Вот и добрались, господин, — объявил ликтор-вольноотпущенник, на которого была возложена обязанность расчищать носилкам дорогу.
Если бы Калликст не знал, что резиденция римского наместника находится на Сульпийском холме, он мог бы подумать, что его носильщики сбились с пути. Никогда бы не поверил, что такое жилище может принадлежать епископу Аптиохийскому. Но его сомнения мгновенно рассеялись при виде рыб, изображенных прямо на дверях в виде барельефа. Поколебавшись мгновение, он постучал.
Послышались шаги. Створка двери приоткрылась:
— Что угодно?
Он как-то неуклюже пробормотал:
— Мне... мне бы епископа повидать.
— Наш господин сейчас занят. Он принимает важную персону, — отвечал слуга учтиво, но твердо.
— Но речь идет о жизни ребенка. Девочка очень больна, и... — он искал нужных слов, обескураженный сознанием нелепости собственных действий, — ее отец настаивает, чтобы епископ пришел к ее изголовью.
— А вы не считаете, что врач был бы уместнее?
Конечно, он это знал. Но собрался все же настаивать, когда из атриума донесся знакомый голос. Голос, который он никак не ожидал услышать в подобном месте.
— Господин Калликст?
— Мальхион! Что ты здесь делаешь?
— Аскал тоже здесь, со мной. Мы служим в эскорте высокопоставленной персоны, которая сейчас у епископа.
Не обращая внимания на присутствие слуги, фракиец объявил:
— Мне нужна твоя помощь. Иеракина так плоха, что хуже некуда.
Улыбка атлета разом увяла:
— Иеракина?
В нескольких словах Калликст объяснил ему, каково положение вещей.
— Если у тебя под этим кровом есть какое-то влияние, выручай.
После короткого раздумья Мальхион, только фыркнув в ответ на протесты слуги, сделал ему знак следовать за ним. Они пересекли атриум, прошли сквозь анфиладу комнат и оказались перед дверью, возле которой стоял на страже Аскал. Уроженцы страны Цин обменялись парой отрывистых реплик. Аскал отступил, и Мальхион повел Калликста в большую залу.
Старец в темных одеждах сидел на курульном кресле. Перед ним спиной к дверям стояла какая-то фигура.
При виде столь неуместного вторжения старец нахмурил брови:
— Что происходит? Кто ты такой?
— Прости меня, но...
Он не успел закончить фразу. Фигура стремительно развернулась на месте, яркий свет упал на ее лицо.
— Калликст!
Оглушенный, фракиец почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. Марсия! Здесь, в двух шагах от него...
Калликст притушил пламя в канделябре.
Что-то нереальное было во всем, здесь происходящем. Иеракина по-прежнему в забытье, уплывает все дальше от мира живых. Епископ, коленопреклоненный у изножия ее постели, сложив ладони, молится без слов. Разве что губы время от времени пошевельнутся. Пафиос и Марсия, тоже на коленях, с отсутствующими лицами. Словно бесплотные тени.
А он, Калликст, чувствует себя не в своей тарелке, каким-то потерянным. Наверное, потому, что ему не понять... Ведь он чужой в этой атмосфере истового жара, с каким они взывают ко вмешательству незримой силы.
Он отошел, уселся в сторонке возле распахнутого в ночь окна и уставился в темноту. Этот мрак, он подстерегает свою добычу. Ребенка...
Прошел уже час, а может, два...
Не в силах дольше все это выносить, он встает, выходит в сад. Невыразимое бешенство поднимается в нем. Ужасающее омерзение.
Почему? За что? В чем провинилось это дитя, чтобы так рано вырывать его из жизни?
«Бог богов... Бог язычников, римлян, сирийцев! Что же ты творишь?».
Он говорил вслух, почти не сознавая того. И не слова это были — это сердце разрывалось. Он запрокинул голову к звездам и выдохнул еще: «А ты... бог христиан... что ты делаешь?».
Бог христиан!..
Он еще раз десять повторил эти простые, полные мольбы слова, пытаясь проникнуться всем тем, что стояло за ними.
Вдруг он сжал кулак и, воздев его к небесам, бросил, как вызов:
— Назареянин! Нынче вечером я поймаю тебя па слове. Давай, соблаговоли па миг, всего на одно краткое мгновение снизойти к горю отца. Явись. Приблизься. Подай знак. Не для меня — ради него. Ради нее. Спаси этого ребенка, который уходит. Тогда я признаю, что ты не бессердечный идол... Сегодня, сейчас, в этот самый вечер, Назареянин... Один единственный раз...
Вот и заря забрезжила... Чья-то рука нежно коснулась его лба. Он поднял глаза и увидел Марсию.
— Ну?! — он почти кричал. — Как она?
И поскольку молодая женщина не отвечала, он невнятно выдохнул:
— Значит, все... Умерла...
Сияющая улыбка озарила лицо Марсии:
— Нет, Калликст. Она по-прежнему с нами. Она очнулась. И попросила есть!
Он, казалось, не понимал.
— Еще она зовет тебя.
Он вскочил. Голова шла кругом от волнения. Тут и епископ в свой черед вышел от больной. Калликст поспешил переспросить его о том же.
— Все хорошо, — просто ответил Теофил.
— Ты хочешь сказать, что... она спасена? Окончательно спасена?
— Да. Лихорадка ее отпустила. Через несколько дней она вполне поправится.
— Велика же твоя власть.
— У меня нет никакой власти. Один лишь Господь всесилен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Внезапно он повернулся к фракийцу, с отчаянием прошептал:
— Епископ... Надо позвать епископа! Ему одному, может быть, под силу спасти Иеракину.
— Ты говоришь о Теофиле? — врач нахмурил брови.
— Разве ты сам сейчас не признал, что твоя наука бессильна? Когда люди ничего не могут, остается только одна надежда — на помощь Бога.
— О чем ты говоришь? — спросил Калликст. — Что еще способен сделать этот епископ?
— Но ведь... — залепетал финикиец, — ведь этих людей считают преемниками апостолов. Эти ученики Христа творили великие чудеса. Может быть, Теофил сохранил хоть малую толику могущества своих предшественников.
— Но, в конце концов, Пафиос, это же нелепость! Ты не можешь вправду верить, будто...
— Нет! Могу! — он почти кричал. — У меня не осталось другой надежды! Я не хочу потерять ее...
Он еще сильнее стиснул руку фракийца:
— Я не могу покинуть свое дитя. Но ты... Умоляю тебя... Пойди, приведи сюда Теофила!
Лицо его друга так исказилось, такая душераздирающая мука свела его черты, что Калликст подумал: ничего не поделаешь, его не образумить. На миг его взгляд задержался на темноволосой головке Иеракины, и он обронил:
— Ладно, Пафиос. Объясни, где мне искать этого человека. Я постараюсь убедить его прийти сюда.
Не в пример другим городам, в Антиохии улицы были ярко освещены множеством ламп, подвешенных на колоннах, на фасадах домов и лавок. Носильщики трусили торопливой рысью, Калликста трясло, он отсутствующим взглядом озирал площадь Омфалоса, залитую багрово-золотистыми мерцающими отблесками, испускаемыми Аполлоновой статуей. Еще немного, и носильщики остановились перед каким-то внушительным зданием.
— Вот и добрались, господин, — объявил ликтор-вольноотпущенник, на которого была возложена обязанность расчищать носилкам дорогу.
Если бы Калликст не знал, что резиденция римского наместника находится на Сульпийском холме, он мог бы подумать, что его носильщики сбились с пути. Никогда бы не поверил, что такое жилище может принадлежать епископу Аптиохийскому. Но его сомнения мгновенно рассеялись при виде рыб, изображенных прямо на дверях в виде барельефа. Поколебавшись мгновение, он постучал.
Послышались шаги. Створка двери приоткрылась:
— Что угодно?
Он как-то неуклюже пробормотал:
— Мне... мне бы епископа повидать.
— Наш господин сейчас занят. Он принимает важную персону, — отвечал слуга учтиво, но твердо.
— Но речь идет о жизни ребенка. Девочка очень больна, и... — он искал нужных слов, обескураженный сознанием нелепости собственных действий, — ее отец настаивает, чтобы епископ пришел к ее изголовью.
— А вы не считаете, что врач был бы уместнее?
Конечно, он это знал. Но собрался все же настаивать, когда из атриума донесся знакомый голос. Голос, который он никак не ожидал услышать в подобном месте.
— Господин Калликст?
— Мальхион! Что ты здесь делаешь?
— Аскал тоже здесь, со мной. Мы служим в эскорте высокопоставленной персоны, которая сейчас у епископа.
Не обращая внимания на присутствие слуги, фракиец объявил:
— Мне нужна твоя помощь. Иеракина так плоха, что хуже некуда.
Улыбка атлета разом увяла:
— Иеракина?
В нескольких словах Калликст объяснил ему, каково положение вещей.
— Если у тебя под этим кровом есть какое-то влияние, выручай.
После короткого раздумья Мальхион, только фыркнув в ответ на протесты слуги, сделал ему знак следовать за ним. Они пересекли атриум, прошли сквозь анфиладу комнат и оказались перед дверью, возле которой стоял на страже Аскал. Уроженцы страны Цин обменялись парой отрывистых реплик. Аскал отступил, и Мальхион повел Калликста в большую залу.
Старец в темных одеждах сидел на курульном кресле. Перед ним спиной к дверям стояла какая-то фигура.
При виде столь неуместного вторжения старец нахмурил брови:
— Что происходит? Кто ты такой?
— Прости меня, но...
Он не успел закончить фразу. Фигура стремительно развернулась на месте, яркий свет упал на ее лицо.
— Калликст!
Оглушенный, фракиец почувствовал, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди. Марсия! Здесь, в двух шагах от него...
Калликст притушил пламя в канделябре.
Что-то нереальное было во всем, здесь происходящем. Иеракина по-прежнему в забытье, уплывает все дальше от мира живых. Епископ, коленопреклоненный у изножия ее постели, сложив ладони, молится без слов. Разве что губы время от времени пошевельнутся. Пафиос и Марсия, тоже на коленях, с отсутствующими лицами. Словно бесплотные тени.
А он, Калликст, чувствует себя не в своей тарелке, каким-то потерянным. Наверное, потому, что ему не понять... Ведь он чужой в этой атмосфере истового жара, с каким они взывают ко вмешательству незримой силы.
Он отошел, уселся в сторонке возле распахнутого в ночь окна и уставился в темноту. Этот мрак, он подстерегает свою добычу. Ребенка...
Прошел уже час, а может, два...
Не в силах дольше все это выносить, он встает, выходит в сад. Невыразимое бешенство поднимается в нем. Ужасающее омерзение.
Почему? За что? В чем провинилось это дитя, чтобы так рано вырывать его из жизни?
«Бог богов... Бог язычников, римлян, сирийцев! Что же ты творишь?».
Он говорил вслух, почти не сознавая того. И не слова это были — это сердце разрывалось. Он запрокинул голову к звездам и выдохнул еще: «А ты... бог христиан... что ты делаешь?».
Бог христиан!..
Он еще раз десять повторил эти простые, полные мольбы слова, пытаясь проникнуться всем тем, что стояло за ними.
Вдруг он сжал кулак и, воздев его к небесам, бросил, как вызов:
— Назареянин! Нынче вечером я поймаю тебя па слове. Давай, соблаговоли па миг, всего на одно краткое мгновение снизойти к горю отца. Явись. Приблизься. Подай знак. Не для меня — ради него. Ради нее. Спаси этого ребенка, который уходит. Тогда я признаю, что ты не бессердечный идол... Сегодня, сейчас, в этот самый вечер, Назареянин... Один единственный раз...
Вот и заря забрезжила... Чья-то рука нежно коснулась его лба. Он поднял глаза и увидел Марсию.
— Ну?! — он почти кричал. — Как она?
И поскольку молодая женщина не отвечала, он невнятно выдохнул:
— Значит, все... Умерла...
Сияющая улыбка озарила лицо Марсии:
— Нет, Калликст. Она по-прежнему с нами. Она очнулась. И попросила есть!
Он, казалось, не понимал.
— Еще она зовет тебя.
Он вскочил. Голова шла кругом от волнения. Тут и епископ в свой черед вышел от больной. Калликст поспешил переспросить его о том же.
— Все хорошо, — просто ответил Теофил.
— Ты хочешь сказать, что... она спасена? Окончательно спасена?
— Да. Лихорадка ее отпустила. Через несколько дней она вполне поправится.
— Велика же твоя власть.
— У меня нет никакой власти. Один лишь Господь всесилен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136