Он по-прежнему хранил верность обычаям почитателей Орфея, а потому отодвинул блюдо с миногами, которое ему принесли, и потребовал абидосских устриц, несмотря на их крайне завышенную цену.
— Клянусь Вакхом! Я ж тебе сказал: как только доберемся до Антиохии, тебе заплатят, да еще с лихвой!
Калликст вздрогнул, пораженный, что одно из самых священных имен Диониса Загрея произнесено по такому низменному поводу. Ведь имя божества само по себе обладает достоинством, использовать его вот так, чуть ли не вместо ругательства, — профанация, оскорбление храма. Он оглянулся, шокированный. Говоривший сидел за столом позади него, он видел только его спину. А его собеседником, сидевшим напротив, был не кто иной, как Асклепий, капитан судна, на борту которого Калликсту предстояло отплыть.
Нечестивец между тем продолжал, и все так же оживленно:
— Ты что, похоже, не понимаешь? Через десять дней было бы уже слишком поздно! И я бы тогда потерял из-за твоей недоверчивости целое состояние.
Капитан, уроженец Крита, субъект, имеющий крайне изнуренный вид, воздел руки к небесам:
— Состояние! Подумать только, состояние! Ты говоришь так, будто победа уже одержана.
— Да так оно и есть! Никто от Берита до Пергама не в силах противостоять им. Ты должен мне верить!
Асклепий покачал головой:
— Нет, друг. Я слишком хорошо знаю, как часто исход боя решает случай. Потому и не могу согласиться. По крайности если ты не дашь мне гарантии.
— Какого рода? — с надеждой мгновенно встрепенулся другой.
— Твою дочь. Оставь ее в залог у Ономакрита, работорговца. Это малый честный. Он наверняка согласится подержать ее три месяца у себя. Если ты говоришь правду, сможешь получить ее обратно после окончания Игр.
— Речи быть не может! Дочь — это все, что у меня осталось. Я не покину ее.
Критянин пожал плечами и залпом высосал до дна свой последний кубок:
— Ну, тем хуже. Поищи другой корабль, — и он, не прибавив больше ни слова, вышел из таверны.
Наступило недолгое молчание, потом раздался слабый голосок:
— Что с нами будет, отец?
До этого мгновения Калликст не обращал внимания на девочку, сидевшую рядом с тем человеком. Ей было, пожалуй, лет двенадцать. И хотя прямого сходства не было, чистотой своих черт она немного напоминала Флавию. Ту, давнюю, которую он когда-то нашел в темном переулке ночного Рима.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — внезапно спросил он.
Человек, сидевший на скамье к нему спиной, повернулся. Это был дородный бородатый финикиец с матовой кожей и заплывшими жиром чертами.
— Благодарю за участие, — вздохнул он, — но, увы, не думаю, чтобы ты мог сколько-нибудь заметно изменить наше положение.
— А ты откуда знаешь? Объясни все-таки, какая у тебя забота.
Толстяк снова вздохнул:
— Тебе известна репутация бактрийских борцов?
— Я тебя разочарую. Впервые слышу о них.
— Ты меня и вправду разочаровал. Как можно ничего не знать о победах борцов из Бактрии? Эхо их славы уже давно гремит по всему Востоку. Знай же, что эти борцы — самые сильные, самые отважные, самые стойкие на свете. Понял, чужестранец?
Калликст кивнул.
— Через десять дней на стадионе в Антиохии в присутствии императора состоятся Игры, на которых будут соревноваться борцы из разных племен: греки там будут, сирийцы, сарды, уроженцы Эпира, кулачные бойцы из...
— Постой. Ты сказал: в присутствии императора?
— Да, Коммода. Цезарь сейчас объезжает восточные провинции, а в Антиохии хочет устроить празднество в честь богов... ну, по крайности почитаемых богами Адониса и Венеры. Победитель состязаний получит десять тысяч золотых монет. Ты меня слушаешь?
Калликст, слишком ошеломленный подобным совпадением, едва смог пробормотать что-то в ответ.
— А я, Пафиос, говорю тебе, что владею двумя бактрийскими борцами, великолепнейшими из всех атлетов. Это два бойцовых быка. Громадные, мощные, словно колонны храма Сераписа, так и рвутся в бой. Я, видишь ли, всю свою жизнь напролет пробесновался на стадионах Востока и Запада, я их ни одного не пропустил, и могу тебя уверить, что эти мои два раба разом слопают своих противников. Другие атлеты им на один зуб, как Дафнидовы дрозды, нет, они их просто заглотают, не жуя, словно каких-нибудь мидий! А коль скоро император тонкий ценитель, их триумф на этом не кончится. Они потом еще будут сражаться в Олимпии на Играх и в Риме, они получат освобождение. Возможно, что их даже сделают сенаторами!
Калликст не без усилия попытался сосредоточиться:
— Но если все так, в чем твоя проблема?
— Обобран.
— Что ты хочешь сказать?
— Да очень просто, меня обворовали. Вчера вечером у меня стащили кошелек и все, что в нем было. У меня нет больше ни единого сестерция, ни одного жалкого асса. И, стало быть, я лишен возможности отплыть в Антиохию.
— И капитан отказывается поверить тебе в долг.
— Да. Он ставит условие, чтобы я ему оставил в залог мою маленькую Иеракину, мою единственную дочь. Клянусь Вакхом! Он, в самом деле, принимает меня за римлянина!
Последнее замечание вызвало у Калликста улыбку. Но голова его была слишком занята другой мыслью:
— Скажи-ка мне, ты ведь, похоже, так хорошо осведомлен, не знаешь ли, император собирается привезти туда с собой свою наложницу Марсию?
— Марсию? Я два раза видел, как она борется. Женщина отменная, но, — тут он брезгливо скривился, — бои-то были жалкие. Женский бой, он для зевак, это не более чем зрелище, легкомысленная забава.
— Ты мне не ответил.
— Да ладно, не знаю я. Надо думать, что без нее не обойдется. Объявляли, что женщины-гладиаторы выступят, так что она должна будет сыграть свою роль. И...
Внезапное возвращение капитана-критянина прервало его разглагольствования. Асклепий почтительно склонился перед Калликстом:
— Господин, попутный ветер задул. Мы отплываем тотчас.
— Хорошо. Имей в виду: у тебя будут еще два пассажира — этот человек и его дочь. Сколько ты хочешь за это?
— Всего лишь двое? — ухмыльнулся Асклепий. — Однако же мне сдается, что речь шла еще и о борцах.
— Ты прав. Во сколько обойдутся четверо?
— Двести денариев, господин.
Калликст без колебаний достал кошель и под изумленным взглядом Пафиоса отсчитал названную сумму.
— Однако... — пролепетал тот, — чего ты потребуешь взамен?
— Ничего. Если твои два борца такое чудо, как ты рассказываешь, ты расплатишься со мной.
— А если их побьют? — насмешливо обронил Асклепий.
— В этом случае он ничего мне не вернет.
— О, никаких случаев! Я расплачусь, критянин несчастный! Он получит в десять, нет, в сто раз больше того, что сейчас ссудил мне. Господин — я ведь даже имени твоего не знаю, — ты увидишь, я тебя озолочу в награду за прекрасный поступок. Хотя бы только затем, чтобы заставить этого критского осла пожалеть о богатстве, которое он упустил, когда оно само плыло ему в руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— Клянусь Вакхом! Я ж тебе сказал: как только доберемся до Антиохии, тебе заплатят, да еще с лихвой!
Калликст вздрогнул, пораженный, что одно из самых священных имен Диониса Загрея произнесено по такому низменному поводу. Ведь имя божества само по себе обладает достоинством, использовать его вот так, чуть ли не вместо ругательства, — профанация, оскорбление храма. Он оглянулся, шокированный. Говоривший сидел за столом позади него, он видел только его спину. А его собеседником, сидевшим напротив, был не кто иной, как Асклепий, капитан судна, на борту которого Калликсту предстояло отплыть.
Нечестивец между тем продолжал, и все так же оживленно:
— Ты что, похоже, не понимаешь? Через десять дней было бы уже слишком поздно! И я бы тогда потерял из-за твоей недоверчивости целое состояние.
Капитан, уроженец Крита, субъект, имеющий крайне изнуренный вид, воздел руки к небесам:
— Состояние! Подумать только, состояние! Ты говоришь так, будто победа уже одержана.
— Да так оно и есть! Никто от Берита до Пергама не в силах противостоять им. Ты должен мне верить!
Асклепий покачал головой:
— Нет, друг. Я слишком хорошо знаю, как часто исход боя решает случай. Потому и не могу согласиться. По крайности если ты не дашь мне гарантии.
— Какого рода? — с надеждой мгновенно встрепенулся другой.
— Твою дочь. Оставь ее в залог у Ономакрита, работорговца. Это малый честный. Он наверняка согласится подержать ее три месяца у себя. Если ты говоришь правду, сможешь получить ее обратно после окончания Игр.
— Речи быть не может! Дочь — это все, что у меня осталось. Я не покину ее.
Критянин пожал плечами и залпом высосал до дна свой последний кубок:
— Ну, тем хуже. Поищи другой корабль, — и он, не прибавив больше ни слова, вышел из таверны.
Наступило недолгое молчание, потом раздался слабый голосок:
— Что с нами будет, отец?
До этого мгновения Калликст не обращал внимания на девочку, сидевшую рядом с тем человеком. Ей было, пожалуй, лет двенадцать. И хотя прямого сходства не было, чистотой своих черт она немного напоминала Флавию. Ту, давнюю, которую он когда-то нашел в темном переулке ночного Рима.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — внезапно спросил он.
Человек, сидевший на скамье к нему спиной, повернулся. Это был дородный бородатый финикиец с матовой кожей и заплывшими жиром чертами.
— Благодарю за участие, — вздохнул он, — но, увы, не думаю, чтобы ты мог сколько-нибудь заметно изменить наше положение.
— А ты откуда знаешь? Объясни все-таки, какая у тебя забота.
Толстяк снова вздохнул:
— Тебе известна репутация бактрийских борцов?
— Я тебя разочарую. Впервые слышу о них.
— Ты меня и вправду разочаровал. Как можно ничего не знать о победах борцов из Бактрии? Эхо их славы уже давно гремит по всему Востоку. Знай же, что эти борцы — самые сильные, самые отважные, самые стойкие на свете. Понял, чужестранец?
Калликст кивнул.
— Через десять дней на стадионе в Антиохии в присутствии императора состоятся Игры, на которых будут соревноваться борцы из разных племен: греки там будут, сирийцы, сарды, уроженцы Эпира, кулачные бойцы из...
— Постой. Ты сказал: в присутствии императора?
— Да, Коммода. Цезарь сейчас объезжает восточные провинции, а в Антиохии хочет устроить празднество в честь богов... ну, по крайности почитаемых богами Адониса и Венеры. Победитель состязаний получит десять тысяч золотых монет. Ты меня слушаешь?
Калликст, слишком ошеломленный подобным совпадением, едва смог пробормотать что-то в ответ.
— А я, Пафиос, говорю тебе, что владею двумя бактрийскими борцами, великолепнейшими из всех атлетов. Это два бойцовых быка. Громадные, мощные, словно колонны храма Сераписа, так и рвутся в бой. Я, видишь ли, всю свою жизнь напролет пробесновался на стадионах Востока и Запада, я их ни одного не пропустил, и могу тебя уверить, что эти мои два раба разом слопают своих противников. Другие атлеты им на один зуб, как Дафнидовы дрозды, нет, они их просто заглотают, не жуя, словно каких-нибудь мидий! А коль скоро император тонкий ценитель, их триумф на этом не кончится. Они потом еще будут сражаться в Олимпии на Играх и в Риме, они получат освобождение. Возможно, что их даже сделают сенаторами!
Калликст не без усилия попытался сосредоточиться:
— Но если все так, в чем твоя проблема?
— Обобран.
— Что ты хочешь сказать?
— Да очень просто, меня обворовали. Вчера вечером у меня стащили кошелек и все, что в нем было. У меня нет больше ни единого сестерция, ни одного жалкого асса. И, стало быть, я лишен возможности отплыть в Антиохию.
— И капитан отказывается поверить тебе в долг.
— Да. Он ставит условие, чтобы я ему оставил в залог мою маленькую Иеракину, мою единственную дочь. Клянусь Вакхом! Он, в самом деле, принимает меня за римлянина!
Последнее замечание вызвало у Калликста улыбку. Но голова его была слишком занята другой мыслью:
— Скажи-ка мне, ты ведь, похоже, так хорошо осведомлен, не знаешь ли, император собирается привезти туда с собой свою наложницу Марсию?
— Марсию? Я два раза видел, как она борется. Женщина отменная, но, — тут он брезгливо скривился, — бои-то были жалкие. Женский бой, он для зевак, это не более чем зрелище, легкомысленная забава.
— Ты мне не ответил.
— Да ладно, не знаю я. Надо думать, что без нее не обойдется. Объявляли, что женщины-гладиаторы выступят, так что она должна будет сыграть свою роль. И...
Внезапное возвращение капитана-критянина прервало его разглагольствования. Асклепий почтительно склонился перед Калликстом:
— Господин, попутный ветер задул. Мы отплываем тотчас.
— Хорошо. Имей в виду: у тебя будут еще два пассажира — этот человек и его дочь. Сколько ты хочешь за это?
— Всего лишь двое? — ухмыльнулся Асклепий. — Однако же мне сдается, что речь шла еще и о борцах.
— Ты прав. Во сколько обойдутся четверо?
— Двести денариев, господин.
Калликст без колебаний достал кошель и под изумленным взглядом Пафиоса отсчитал названную сумму.
— Однако... — пролепетал тот, — чего ты потребуешь взамен?
— Ничего. Если твои два борца такое чудо, как ты рассказываешь, ты расплатишься со мной.
— А если их побьют? — насмешливо обронил Асклепий.
— В этом случае он ничего мне не вернет.
— О, никаких случаев! Я расплачусь, критянин несчастный! Он получит в десять, нет, в сто раз больше того, что сейчас ссудил мне. Господин — я ведь даже имени твоего не знаю, — ты увидишь, я тебя озолочу в награду за прекрасный поступок. Хотя бы только затем, чтобы заставить этого критского осла пожалеть о богатстве, которое он упустил, когда оно само плыло ему в руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136