Любовники в смятении переглянулись.
— Господин Пертинакс!
Дверь со зловещим скрипом распахнулась. У Корнифиции вырвался крик, она всем телом отпрянула от любовника. В опочивальню, освещая себе путь александрийской лампой, ворвались двое. Она их тотчас узнала. Один — дворцовый распорядитель Эклектус, другой — Эмилий, префект города: оба приспешники ее брата. Первым заговорил Эмилий:
— Оставь нас, женщина, — приказал он. — Нам нужно потолковать с господином Пертинаксом.
— Еще чего! — яростно вскинулась она.
Теперь в свою очередь заговорил и Пертинакс, голос у него поначалу дрогнул, но после первых же слов зазвучал твердо:
— Я вас уже давно жду. Теперь я свободен от тревоги, что грызла меня днем и ночью. Что ж, исполняйте свой грязный долг!
— Сейчас не время демонстрировать стоицизм, — проворчал Эмилий, раздраженный чрезмерной напыщенностью «старого римлянина». — Тебе придется последовать за нами в лагерь преторианцев.
— Зачем тратить время на то, что со всей очевидностью станет лишь жалкой комедией суда? Убейте меня здесь, и покончим с этим!
— Кто говорит о твоем убийстве? — вмешался Эклектус. — Коммод мертв. Мы пришли, чтобы предложить тебе порфиру.
Корнифиция по-детски зажала себе рот ладонью, удерживая новый вскрик.
— Может быть, мне следовало помалкивать, не говорить при ней? — извиняющимся тоном продолжал дворцовый распорядитель.
— Это не имеет значения.
Пертинакс спрыгнул с ложа. Это был рослый мужчина, но с возрастом он отяжелел. Его брюхо болталось, словно дряблый бурдюк. Длинная борода, украшавшая его лицо, спускалась почти до самой груди, и было заметно, что члены его подтачивает артроз. С потаенной усмешкой Эклектус подумал, что в своем простейшем обличье сей грядущий Цезарь не слишком внушителен.
— Вы говорите, Коммод умер? Но как это случилось?
— Когда он в двенадцатом часу выходил из ванны, с ним случился приступ, и все усилия, предпринять, чтобы вернуть его к жизни, оказались напрасны.
— Но почему вам пришло на ум выбрать меня его преемником? Кроме всего прочего, мы, насколько мне помнится, никогда не были особенно близки.
— Если и так, знай, что не мы тому виной. Повинуясь императору, нам подчас приходилось поступать так, как мы, разумеется, никогда не стали бы действовать при добродетельном властителе. Ты же всегда принимал нас за заурядных интриганов без совести и чести. И вот мы здесь, под твоим кровом, это доказывает, что ты ошибался. Мы же уверены, что ты один способен заставить войска провинций без спора признать твою власть. Только тебе дано избежать распрей военачальников, рвущихся к порфире, а мы, повидавшие худшие времена Республики, знаем, к чему это приводит. Не уклоняйся же, согласись ради блага отечества.
Пертинакс, все еще голый, нервно теребил свою бороду.
— Вы совершенно уверены, что Коммод вправду мертв?
— Не менее, чем Марк Аврелий. Мы готовы поклясться в этом.
— Вашего слова мне недостаточно. Я должен увидеть его труп.
— Но это невозможно! — вскричал Эмилий. — Его останки находятся в апартаментах дворца. Стоит нам привести тебя туда, как новость получит огласку, сам подумай, что тогда поднимется!
— В таком случае устройте, чтобы тело мне доставили сюда.
— Будь благоразумен! — взмолился Эклектус. — Вообрази, как мы будем выглядеть, если поволочем труп сюда. Заклинаю тебя, пойдем с нами, и как можно скорее. Надень свою тогу, и поспешим в лагерь преторианцев.
Префект замотал головой в приступе старческого упрямства:
— Ничего не поделаешь. Говорю вам, я не сдвинусь с места, пока не получу верного доказательства смерти Коммода. А теперь оставьте мой дом!
Эклектус и Эмилий растерянно переглянулись. Пертинакс, предвидя новые уговоры, опередил их:
— Настаивать бесполезно. Уходите, или я позову своих рабов!
Отбросив последние колебания, оба гостя ретировались. Едва лишь дверь за ними закрылась, Корнифиция бросилась к своему возлюбленному. Она вся дрожала.
Эмилий был вне себя от гнева, все не мог успокоиться:
— Чума бы его забрала, этого старого козла! — процедил он. — Ему предлагают Империю, и полюбуйся, какие условия он ставит! Нет, надо искать другого кандидата!
— Не стоит так поддаваться раздражению. Вспомни, что молва изображала нас злыми гениями Коммода, толкающими его к злодеяниям. Стало быть, нечего удивляться, что он опасается ловушки. Да ты и сам не хуже моего знаешь, что, кроме Пертинакса, нам никто не подойдет.
И они продолжили свой путь, направляясь к императорскому дворцу. Втягивая голову в плечи, они старались уберечься от ледяных порывов встречного ветра. Издали, то здесь, то там еще слышался веселый смех, напоминая им, что для города эта ночь стала беззаботным праздником облегчения.
— Так что же ты предлагаешь? — осведомился префект, с трудом превозмогая досаду.
— У меня есть несколько преданных рабов. Я попрошу их завернуть императорские останки в простыни и вынести, как будто это самый обычный узел с грязным бельем.
— Ты настолько наивен, чтобы воображать, будто стража позволит им беспрепятственно войти в императорские покои, а потом беспрепятственно из них выйти?
— Они скажут, что им велено заняться уборкой.
— Глубокой ночью? Ты уже и сам не понимаешь, что говоришь. Я знаю, что мы переживаем часы невероятного разброда, но все же!.. У твоего плана нет ни единого шанса на успех.
Поразмыслив, Эклектус возразил:
— Шанс появится, если на посту не будет опытных стражей. А это твоя забота. Тебе придется дать распоряжение, чтобы их заменили доверенными людьми, не привыкшими к дворцовой службе. Ты наверняка знаешь нескольких преторианцев, которые будут рады возможности получить мзду или — почему бы нет? — продвинуться в карьере.
Когда впереди замерцали красноватые отсветы факелов, освещающих подступы к дворцу на Палатинском холме, на город обрушился бешеный ливень. С глубоким вздохом Эмилий произнес:
— Если мы выпутаемся из этой истории невредимыми, я обещаю принести жертву богу христиан.
Глава LIII
15 января 192 года .
Весеннему солнцу дарована власть преображать землю вплоть до самых грязных закоулков. Даже тех, что кажутся уж никак не поддающимися преображению.
Субура как раз из таких.
Хотя дома этого римского квартала, его убогие лачуги и разбитые склизкие мостовые, усеянные мусором и обломками, не перестают выглядеть уродливыми и мерзкими, но и они, облаченные сиянием весны, наперекор всему кажутся сноснее.
На углу одной из таких улочек те же, что и всегда, толстые торговки взывали к прохожим, сидя у своих столиков с товаром, те же босоногие ребятишки в лохмотьях носились, играя невесть во что, или брызгались, гоняясь друг за другом по грязным лужам.
Внезапно от группы мужчин отделился один, он торопливо поставил на землю свой кувшинчик из обожженной глины и, прихрамывая, бросился вперед, протягивая руки и восклицая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136