Но только в библиотеке случилась, наконец, эта встреча, которой предстояло открыть перед ним новые дали.
Когда он уже собрался покинуть одну из ее обширных зал со стенами, обвешанными географическими картами, па него наскочила стайка юных школяров, затеявших бурный спор. Они хотели, чтобы он его разрешил, и задали вопрос о каком-то Каллимахе. В ответ фракиец только невнятно что-то пробурчал, про себя недоумевая, о чем речь — человек это или неведомый край. Он почувствовал себя униженным, когда юнцы отвернулись от него с пренебрежительными гримасками, возвращаясь к своей дискуссии.
Он поспешил уйти, его ум был в смятении, потупленный взгляд не отрывался от уличной мостовой, куда он хотел бы провалиться. Весь день его изводило воспоминание об этом случае. Успокоился он лишь тогда, когда про себя поклялся обзавестись библиотекой, достойной самых великих ученых. На следующий день он отправился к Лисию. А если попросил именно «Пир», то лишь потому, что несколько раз видел эту книгу в руках своего первого хозяина. Аполлония.
И вот все это, в конечном счете, привело его к Клименту...
Покидая жилище педагога, он заклинал Мойр, богинь судьбы, поведать ему, по какой непостижимой, роковой причине упрямый случай вновь и вновь сталкивает его с этими христианами.
И вот прошли шесть месяцев...
В первые недели он слушал лекции грека с известным недоверием. Затем сам не заметил, как, но они его пленили. А в последнее время между ним и педагогом даже завязалась дружба. Благодаря Клименту в нем пробудилась страсть к чтению. Тот незаметно, тактично подбадривал его, давал советы. И он мало-помалу к собственному удивлению стал чувствовать, как тают скрытность и досада, которые прежде всегда пробуждались в нем при встречах с христианами.
Тем не менее, вопреки искренней приязни к своему ментору, Калликст пришел к парадоксальному заключению: пора уносить ноги. Больше не откладывать отъезд в Антиохию, куда он намеревался отправиться еще несколько недель тому назад. Надо бежать, поскольку личность Климента оказалась слишком сильной, его ум слишком острым, авторитет его учености слишком ослепительным, чтобы он, Калликст, и далее смог противиться его доводам.
Отречься от учения Орфея, чтобы приобщиться к христианству? Превратиться в христианина?! Нет. Никогда. В нем всколыхнулся греховный протест, отметающий подобную возможность. К тому же забыть веру своего детства было бы не только отступничеством — это значило предать Зенона. Отринуть своего отца. Да, ему необходимо уехать. Вот уже несколько дней, как решение принято. Он уедет завтра.
Как бы то ни было, растущее влияние Климента — отнюдь не единственная причина этого нового путешествия. Калликст был уверен, что Карпофор, разумеется, не смирился с тем, что его надули и обобрали, он жаждет мести. Душа прежнего хозяина не будет знать ни сна, ни отдыха, пока он не наложит лапу на беглеца и особенно на его добычу. Опасность еще не близка. Александрия отделена от Рима просторами Великого Моря, и в зимние месяцы навигация прекращается. Но задержаться в Египте после весеннего равноденствия весьма рискованно. В качестве префекта анноны Карпофор кормит слишком много народу, чтобы у него здесь не нашлось пособников.
Сначала он задумал из Александрии податься во Фракию. Желание снова увидеть родные места все еще было живо в его сердце. Но ему, хоть и не без труда, пришлось удержаться от такого искушения. Сардика, Адрианаполь — в этих городах его станут разыскивать прежде всего. Византии, куда, по словам Марка, собирался направиться ушлый капитан? Нет, и это слишком близко к его краям. Он выбрал Антиохию. Древняя столица селевкидов даст ему все, чего можно пожелать: население там достаточно многочисленно, чтобы самым надежным образом затеряться, город оживленный, богатый, а главное, расположен вблизи от Парфянского царства, где в случае необходимости можно укрыться от римского правосудия.
Калликст неторопливо встал. Сегодня вечером он в последний раз смотрит на этот пейзаж, который успел полюбить, на этот город, где он мог бы счастливо жить. Последний свой день здесь он потратил на то, чтобы проститься с немногими друзьями, которые у него здесь завелись: несколько владельцев таверн, одна-две куртизанки, Лисий и, разумеется, Климент.
Было заметно, что руководитель вероучительной школы сожалеет о его отъезде. В памяти Калликста снова повторилась недавняя сцена их расставания. Пренебрежительно фыркнув в ответ на его протесты, педагог взбежал по лестнице, ведущей из атриума в его рабочий кабинет, но через мгновение уже вернулся, потрясая увесистым свитком.
— Я знаю, как автору мне с Платоном не сравниться, так что тебе придется явить пример снисходительности.
На широкой пурпурной ленте, обвивающей свиток, фракиец прочел название: «Протрептик».
* * *
Сидя за столом в «Аттике», одной из наиболее посещаемых портовых таверн, Калликст наслаждался тем, чему предстояло стать его последней настоящей трапезой перед двенадцатидневным голоданием. Опыт, приобретенный на борту «Изиды», свидетельствовал о том, что его желудку не слишком по вкусу морские путешествия.
Перед его глазами раскинулась великолепная гавань «Эвностос», заполненная судами. Оживление, царящее здесь, резко контрастировало с невозмутимой тишиной Большого порта, находящегося несколько правее и отделенного от первого залива длинной, так называемой Семистадийной отмелью.
Конечно, римская эскадра, стоявшая на якоре перед островком Антиродос, недвижима в эту пору затишья, и Ситопомпойа примет свой груз зерна не раньше, чем через несколько педель. Вот уж тогда картина изменится. Сейчас корабли, которым предстоит отправиться на Родос, в Пергам, Византий, Афины, мирно покачиваются на волнах. Путь, ждущий их, слишком долог, а штормы в Тирренском море и на Адриатике слишком часты, чтобы кто-либо решился сейчас послать судно на запад.
Бессознательно Калликст снова и снова переводил взгляд на огненную башню — символ Александрии. Над ее квадратным основанием высился второй этаж, четырехугольный, с окнами на все четыре стороны. По углам его плоской крыши четыре громадных тритона трубили в свои раковины. Над ним имелся третий этаж, более узкий, восьмиугольный и с виду не столь внушительный.
Четвертый, еще более тесный, в плане был круглым. Его венчали девять высоких колонн, поддерживающих конусообразную кровлю, под ней-то и приютился знаменитый очаг, где денно и нощно горели стебли алоэ. И, наконец, над всем этим сооружением высилась гигантская мраморная статуя Посейдона, морской бог надзирал за всем проливом Быка и стерег порт.
Поднося к губам кубок с цекубским вином, Калликст спросил себя, суждено ли ему еще когда-нибудь увидеть этот маяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Когда он уже собрался покинуть одну из ее обширных зал со стенами, обвешанными географическими картами, па него наскочила стайка юных школяров, затеявших бурный спор. Они хотели, чтобы он его разрешил, и задали вопрос о каком-то Каллимахе. В ответ фракиец только невнятно что-то пробурчал, про себя недоумевая, о чем речь — человек это или неведомый край. Он почувствовал себя униженным, когда юнцы отвернулись от него с пренебрежительными гримасками, возвращаясь к своей дискуссии.
Он поспешил уйти, его ум был в смятении, потупленный взгляд не отрывался от уличной мостовой, куда он хотел бы провалиться. Весь день его изводило воспоминание об этом случае. Успокоился он лишь тогда, когда про себя поклялся обзавестись библиотекой, достойной самых великих ученых. На следующий день он отправился к Лисию. А если попросил именно «Пир», то лишь потому, что несколько раз видел эту книгу в руках своего первого хозяина. Аполлония.
И вот все это, в конечном счете, привело его к Клименту...
Покидая жилище педагога, он заклинал Мойр, богинь судьбы, поведать ему, по какой непостижимой, роковой причине упрямый случай вновь и вновь сталкивает его с этими христианами.
И вот прошли шесть месяцев...
В первые недели он слушал лекции грека с известным недоверием. Затем сам не заметил, как, но они его пленили. А в последнее время между ним и педагогом даже завязалась дружба. Благодаря Клименту в нем пробудилась страсть к чтению. Тот незаметно, тактично подбадривал его, давал советы. И он мало-помалу к собственному удивлению стал чувствовать, как тают скрытность и досада, которые прежде всегда пробуждались в нем при встречах с христианами.
Тем не менее, вопреки искренней приязни к своему ментору, Калликст пришел к парадоксальному заключению: пора уносить ноги. Больше не откладывать отъезд в Антиохию, куда он намеревался отправиться еще несколько недель тому назад. Надо бежать, поскольку личность Климента оказалась слишком сильной, его ум слишком острым, авторитет его учености слишком ослепительным, чтобы он, Калликст, и далее смог противиться его доводам.
Отречься от учения Орфея, чтобы приобщиться к христианству? Превратиться в христианина?! Нет. Никогда. В нем всколыхнулся греховный протест, отметающий подобную возможность. К тому же забыть веру своего детства было бы не только отступничеством — это значило предать Зенона. Отринуть своего отца. Да, ему необходимо уехать. Вот уже несколько дней, как решение принято. Он уедет завтра.
Как бы то ни было, растущее влияние Климента — отнюдь не единственная причина этого нового путешествия. Калликст был уверен, что Карпофор, разумеется, не смирился с тем, что его надули и обобрали, он жаждет мести. Душа прежнего хозяина не будет знать ни сна, ни отдыха, пока он не наложит лапу на беглеца и особенно на его добычу. Опасность еще не близка. Александрия отделена от Рима просторами Великого Моря, и в зимние месяцы навигация прекращается. Но задержаться в Египте после весеннего равноденствия весьма рискованно. В качестве префекта анноны Карпофор кормит слишком много народу, чтобы у него здесь не нашлось пособников.
Сначала он задумал из Александрии податься во Фракию. Желание снова увидеть родные места все еще было живо в его сердце. Но ему, хоть и не без труда, пришлось удержаться от такого искушения. Сардика, Адрианаполь — в этих городах его станут разыскивать прежде всего. Византии, куда, по словам Марка, собирался направиться ушлый капитан? Нет, и это слишком близко к его краям. Он выбрал Антиохию. Древняя столица селевкидов даст ему все, чего можно пожелать: население там достаточно многочисленно, чтобы самым надежным образом затеряться, город оживленный, богатый, а главное, расположен вблизи от Парфянского царства, где в случае необходимости можно укрыться от римского правосудия.
Калликст неторопливо встал. Сегодня вечером он в последний раз смотрит на этот пейзаж, который успел полюбить, на этот город, где он мог бы счастливо жить. Последний свой день здесь он потратил на то, чтобы проститься с немногими друзьями, которые у него здесь завелись: несколько владельцев таверн, одна-две куртизанки, Лисий и, разумеется, Климент.
Было заметно, что руководитель вероучительной школы сожалеет о его отъезде. В памяти Калликста снова повторилась недавняя сцена их расставания. Пренебрежительно фыркнув в ответ на его протесты, педагог взбежал по лестнице, ведущей из атриума в его рабочий кабинет, но через мгновение уже вернулся, потрясая увесистым свитком.
— Я знаю, как автору мне с Платоном не сравниться, так что тебе придется явить пример снисходительности.
На широкой пурпурной ленте, обвивающей свиток, фракиец прочел название: «Протрептик».
* * *
Сидя за столом в «Аттике», одной из наиболее посещаемых портовых таверн, Калликст наслаждался тем, чему предстояло стать его последней настоящей трапезой перед двенадцатидневным голоданием. Опыт, приобретенный на борту «Изиды», свидетельствовал о том, что его желудку не слишком по вкусу морские путешествия.
Перед его глазами раскинулась великолепная гавань «Эвностос», заполненная судами. Оживление, царящее здесь, резко контрастировало с невозмутимой тишиной Большого порта, находящегося несколько правее и отделенного от первого залива длинной, так называемой Семистадийной отмелью.
Конечно, римская эскадра, стоявшая на якоре перед островком Антиродос, недвижима в эту пору затишья, и Ситопомпойа примет свой груз зерна не раньше, чем через несколько педель. Вот уж тогда картина изменится. Сейчас корабли, которым предстоит отправиться на Родос, в Пергам, Византий, Афины, мирно покачиваются на волнах. Путь, ждущий их, слишком долог, а штормы в Тирренском море и на Адриатике слишком часты, чтобы кто-либо решился сейчас послать судно на запад.
Бессознательно Калликст снова и снова переводил взгляд на огненную башню — символ Александрии. Над ее квадратным основанием высился второй этаж, четырехугольный, с окнами на все четыре стороны. По углам его плоской крыши четыре громадных тритона трубили в свои раковины. Над ним имелся третий этаж, более узкий, восьмиугольный и с виду не столь внушительный.
Четвертый, еще более тесный, в плане был круглым. Его венчали девять высоких колонн, поддерживающих конусообразную кровлю, под ней-то и приютился знаменитый очаг, где денно и нощно горели стебли алоэ. И, наконец, над всем этим сооружением высилась гигантская мраморная статуя Посейдона, морской бог надзирал за всем проливом Быка и стерег порт.
Поднося к губам кубок с цекубским вином, Калликст спросил себя, суждено ли ему еще когда-нибудь увидеть этот маяк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136